***
Чертовы первокурсники, решившие посреди ночи расписать двери комнат Кэрроу нецензурщиной. Чертов Мэттью Моррисон, единственный слизеринец, связавшийся с двумя гриффиндурцами и рейвенкловцем и инициировавший эту вылазку именно в тот день, когда Кэрроу не спали глубоким сном. Чертов Амикус, почти заглянувший в ту нишу, в которой Блейз спрятал малолетних идиотов и себя самого. Сейчас, будучи уверенным, что первокурсники добрались до своих гостиных (Моррисона пришлось оставить в гостиной старост до утра, потому что путь до подземелий занимал слишком много времени), он со всех ног бежал к месту встречи с Гермионой и Драко с Пэнси. Блейз понятия не имел, сколько прошло времени с того момента, как Гермиона буквально вышвырнула его в коридор, сама ускользнув от него в противоположный. Он надеялся, что свет от палочки, появившийся в тот момент в коридоре, принадлежал только палочке Амикуса, который пошел за Блейзом, и что Алекто с ним не было. А значит Гермиона должна была быть в порядке. Иначе Блейз вряд ли сможет себя простить.***
— Позовите Уизли, — проговорил Драко. Он не был уверен, что хоть кто-то его мог услышать: голос звучал глухо, будто за стеклянной стеной. — Какого Мордредова черта ты здесь забыл, Малфой? — выплюнул кто-то. Драко заставил себя сконцентрировать на говорившем взгляд. Им оказался Голдстейн, пропавший из виду пару недель тому назад. На лице его явно читались ненависть и высшая степень подозрения, но Драко сейчас было не до него. — Позовите. Уизли, — прихрипел он сквозь зубы, стараясь не смотреть ни на, очевидно, Отряд Дамблдора, ни на умирающую Гермиону. — Ее здесь нет, Малфой, — настороженно и хмуро сказала Патил. Судя по форме, та, что с Рейвенкло. — Убирайся отсюда. — Я знаю, что она здесь, — сверкнул глазами Драко. Терпение заканчивалось, голос начинал дрожать. — Позовите чертову Уизли! Дверь за его спиной заскрипела, открываясь и закрываясь вновь. На лицах «защитников» Выручай-комнаты появилось встревоженное выражение. — Малфой? — раздался голос за его спиной. Драко обернулся, и говорившей оказалась Уизли. Давно он ее не видел. На лице у нее ясно читалось недоумение, а в руках была какая-то сумка, из которой доносился запах еды. Пахло, наверное, вкусно, но Драко от него только замутило. Вдруг взгляд Уизли опустился чуть ниже, ее глаза расширились, она ахнула, выпустив сумку с едой из рук. — О, Мерлин, Гермиона!***
Когда он добрался до места встречи, там никого не было. Блейз растерянно огляделся, нахмурился, но ни Гермионы, ни Драко с Пэнси он на первый взгляд не нашел. — Гермиона? — позвал он. В горле комом встала нарастающая тревога за родных ему людей. Блейз часто задышал, но ему казалось, что воздух не достигал легких. Он облизнул губы и в очередной раз осмотрелся, как вдруг на полу заметил кровь: алая, растянутая по каменному полу жидкость начинала загустевать. Блейз похолодел. Он не знал, колебался ли это свет от факелов или страх окончательно захватывал его, но в глазах помутилось. — Гермиона! — отчаяннее позвал он, надеясь услышать хоть что-нибудь, молясь Мерлину, чтобы не знать того, кому принадлежала эта кровь. — Драко! Пэнс! Пожалуйста… Блейз метался вокруг себя, желая немедленно пойти искать хоть кого-то из них, но вокруг него было семь разных коридоров и, честно говоря, сейчас он был не в том состоянии, чтобы вспомнить, откуда сам пришел, не говоря уже о том, куда ведут остальные. Вдруг до слуха Блейза донесся чей-то всхлип, и он замер. Прислушался. В тишине ночного Хогвартса было слышно только потрескивание пламени факелов и дыхание самого Блейза, но вот раздался еще один всхлип, и Блейз пошел на этот звук. Он не был уверен, что хочет знать, что же там произошло. Воображение рисовало самые отвратительные и разрушающие картины. Блейз нахмурился, пытаясь прогнать их из своей головы, поджал подрагивающие губы и, собрав остатки своей уверенности в кулак, шагнул в коридор. — Мерлин, Пэнс! За углом, в углублении рядом с одним из немногочисленных здесь факелов сидела, притянув колени к груди и опустив на них голову, Пэнси. Во мраке коридора и без возможности увидеть лицо Блейз не должен был быть таким уверенным в том, что это она, но он чувствовал, знал, что это Пэнси. Он упал перед ней на колени, попытался притянуть к себе за плечи или хотя бы просто поднять ее голову, чтобы понять, что произошло, как вдруг Пэнси дернулась, будто обжегшись, и, отшатнувшись, сквозь слезы закричала: — НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! УБЕРИ СВОИ РУКИ! Блейза, сначала в непонимании уставившегося на Пэнси, затопило болезненное, словно разрывающее осознание.***
Ноги будто сами несли его к гостиной старост, пока сам Драко мыслями раз за разом возвращался в Выручай-комнату. Внезапное появление Уизли выглядело как благословение свыше, потому что иначе, Драко был уверен, ему пришлось бы идти в какое-то другое место, а, судя по тому, в каком состоянии была Гермиона, когда Уизли и Аббот, видимо, отвечающая здесь за лечение больных, приступили к ее ранам, Драко мог не успеть. Гермиона чуть не умерла. Гермиона чуть не умерла прямо на его руках. Сейчас она была в тяжелом состоянии, Уизли вызвалась лично следить за ней. А Выручай-комната вывесила четвертый флаг — флаг Слизерина. До этого дня их было только три, и Уизли сказала, что таким образом комната отражает, студенты каких факультетов могут найти себе там убежище. Драко зарылся пальцами в волосы и с силой сжал их, надеясь, что физические ощущения помогут отвлечься от собственных мыслей. Не помогли. Когда он проходил мимо того места, где оставил Пэнси, то ни ее, ни Блейза там уже не обнаружил. Блейз. В груди клокотала ярость каждый раз, когда Драко вспоминал бледную, как у трупа, кожу Гермионы и сине-фиолетовые гематомы практически на всех открытых глазу участках кожи. И он прикладывал все усилия, глубоко дышал, чтобы не дать себе возможность обвинить в этом Блейза, оставившего ее одну. Каждый раз Драко пытался уводить злость с него на Кэрроу. Виноваты были только они и никто больше, и Драко понимал, что если сейчас набросится на Блейза, то эти двое будут этому только рады. Гермиона поправится. Драко контролировал себя. Блейз ни в чем не виноват, Драко просто хочет узнать, что там произошло. Хочет убедиться, что сам Блейз не пострадал и не лежит сейчас в каком-нибудь другом коридоре полуживой-полумертвый. Об этом Драко не думал, и сейчас он ускорил шаг, чтобы быстрее себя успокоить. Достигнув гостиной старост и назвав пароль, он увидел Пэнси и Блейза. От груди отлегло при осознании, что они оба живы и… в порядке ли? Пэнси сидела в кресле, с выражением боли и отвращения глядя на потрескивающее пламя камина, но ни на секунду не отводя от него взгляд. Глаза ее были пустыми, в отличие от мимики, совершенно ничего не выражающими. Вцепившись в подлокотник кресла до побледневших костяшек пальцев, на коленях перед Пэнси сидел Блейз, бормоча извинения и… рыдая. Драко ни разу в жизни не видел слез на его лице. Пэнси словно не видела и не слышала ни его, ни Блейза. Все ее внимание, казалось, было сосредоточено на пламени. Драко, бесшумно ступая, подошел ближе и сел на корточки по другую сторону от Пэнси. Он то вглядывался в ее лицо, то переводил взгляд на Блейза. — Что произошло? — негромко спросил Драко, но оба его проигнорировали. Драко нахмурился. — Пэнси? Блейз? Что-то внутри отчаянно кричало, что произошло что-то не менее серьезное, чем произошедшее с Гермионой. И это что-то, очевидно, произошло с Пэнси. Драко скользнул взглядом по ней: все такой же стеклянный, ничего не выражающий взгляд, напряженное тело, сильно сжатые зубы. Кончиками пальцев он коснулся руки Пэнси: она вздрогнула, как если бы ее ударили, и втянула носом воздух. — Пэнс, что случилось? — мягко, но настойчиво спросил Драко, хмуро вглядываясь в ее лицо. Она медленно повернула голову к нему, с трудом отрывая взгляд от пламени, и тогда Драко смог лучше рассмотреть ее шею. Молочно-белая кожа Пэнси была изуродована темнеющими следами от пальцев, а округлой формы засосы покрывали всю остальную кожу, начинаясь у линии челюсти и заканчиваясь под горлом рубашки. Блейз продолжал бормотать извинения, зажмурившись и опустив лоб на сжимающую подлокотник руку. Драко его совершенно не слышал, пораженно разглядывая синяки, которыми была покрыта кожа Пэнси. Невероятным усилием воли он заставил себя поднять глаза на ее лицо: как раз вовремя, чтобы увидеть, как по щеке Пэнси сбежала слеза. У Драко резко пересохло в горле. Он пытался подобрать слова, чтобы не сделать Пэнси больнее, чтобы убедить самого себя, что это не то, о чем он подумал. Поток мыслей не желал складываться в цельное предложение, и, трижды открыв и закрыв рот, Драко сумел только выдавить: — Амикус? Не ответив, Пэнси только сильнее сжала губы и резко отвернулась к камину, утирая безостановочно текущие по лицу слезы. Но ответ и не требовался. — Мерлин, — болезненно выдохнул Драко, опуская голову. Мысли метались со скоростью света, но все, как одна, несли общий посыл: этого просто не могло произойти. Только не с ними. Война не должна была коснуться их четверых. Только не девчонок. Драко с силой прикусил костяшки пальцев, надеясь, что это хоть как-то отвлечет его от таких бесполезных сейчас мыслей. Там наверняка останется след от зубов. Блейз продолжал периодически что-то бормотать, словно не смея посмотреть в глаза Пэнси. В Драко закипела волна раздражения, и он стиснул зубы. — Пойдем, Пэнс, — будто не своим голосом проговорил он, медленно поднимаясь. Часть ног, что пониже колен, адски затекла. — Тебе… тебе нужно… отдохнуть. Он мягко коснулся ее плеча, и Пэнси вновь вздрогнула, пусть и не так сильно, как сначала. Тогда она, вновь с трудом оторвав взгляд от пламени, послушно поднялась и пошла вслед за Драко в комнату Гермионы, невидящим взглядом глядя себе под ноги. Когда Драко, уложив ее прямо в одежде в постель, собрался выйти из комнаты, она вцепилась в его предплечье, словно в спасательный круг. — Не уходи, — надломленным голосом попросила Пэнси. — Я… я не хочу… — Я останусь, — просто сказал Драко, не заставляя ее и дальше формулировать свой страх и только больше думать об этом. Пэнси подвинулась немного в сторону, освобождая место, и Драко, стянув с себя окровавленную мантию, опустился рядом с ней на кровать. Его с ног до головы окутал запах Гермионы, и стало невыносимо больно от осознания, что две самых близких, не считая матери, девушки в его жизни сейчас были разбиты. Им приходилось собирать себя по кусочкам как в моральном, так и в физическом плане, и он совершенно ничего не мог сделать, чтобы им помочь. Злость в очередной раз неконтролируемой волной поднималась и застилала ему глаза, заставляя винить в произошедшем себя, Блейза, Кэрроу. Пэнси положила голову ему на грудь, и Драко чувствовал, как начала намокать его рубашка. Он был уверен, что там остались следы крови Гермионы, просочившиеся сквозь мантию. — Как… как Гермиона? — с почти детским беспокойством спросила Пэнси, и Драко зажмурился от пронзившей его грудь боли. С трудом вложив беззаботность и уверенность в свой голос, он сказал: — Нормально. Она поправится. Все будет хорошо. Но он сам в это не верил. И Пэнси знала это. — Хорошо. Тогда хорошо, — сказала она, словно ее это успокоило. Но Драко знал: это было не так.***
Драко не знал сколько прошло времени, с момента, как он увел Пэнси в комнату, до момента, как он, убедившись, что та спит, выбрался из-под нее и вышел, наложив на дверь заглушающие чары. Но Блейз все еще был в гостиной. Сейчас он сидел на полу рядом с креслом и, наверняка давая самому себе возможность самоуничижаться, смотрел в камин. Огонь в нем, очевидно, давно погас. И Драко где-то глубоко внутри знал, что очевидно, еще сто раз об этом пожалеет, но сейчас его заливала такая ярость, что он просто дал ей волю. Сжав кулаки и стиснув челюсти, он решительным шагом направился к Блейзу. Когда Драко схватил его за грудки и вынудил подняться на ноги, крича что-то о том, что это Блейз во всем виноват, что именно он бросил Гермиону одну, что именно на него рассчитывал Драко, оставляя Пэнси в том чертовом коридоре, Блейз выглядел так, словно жадно поглощал каждое сказанное другом слово. Поглощал, рассматривал его со всех сторон, раскладывал по слогам и медленно, чтобы его точно распробовать, впитывал в себя, навечно выбивая это на собственных костях. Чтобы даже после его смерти люди, обнаружившие его останки, знали, что именно он, Блейз, виноват в том, что случилось с двумя великолепными девушками. И Драко, выливая на него все то, что проносилось в его голове, прекрасно понимал, что делает хуже не только Блейзу, но и самому себе. Потому что знал, что он сам бросил Пэнси в том коридоре. Он сам не позаботился о Гермионе, когда та в нем нуждалась. Он сам виноват. И сейчас он сам вместо того, чтобы поддержать моральное состояние и без того винящего себя Забини, делал все, чтобы уничтожить его и себя самого. Уничтожить. Раздавить. Растоптать. Рассвет первого февральского дня они вчетвером встретили сломленными, разбитыми, разделенными. Обезнадеженными.***
Следующие дни шли темным неразборчивым пятном, полным самокопания и самоуничижения для каждого из них. Пэнси молчала практически все время, изредка отвечая на безмолвные вопросы Драко и Блейза, избегала их и чьих-либо еще взглядов. По ночам ее мучили кошмары. Проходя по коридорам, обходила факелы по большой дуге, если замечала. На занятиях она смотрела в одну точку, впервые за семь лет ничего не записывая. Профессора видели состояние Пэнси, но, натыкаясь на бледные и хмурые лица Блейза и Драко и на пустое место Гермионы, лишь обеспокоенно смотрели и, очевидно, списывали все на переживания всех троих за нее. Вопросов они не задавали. В отличие от Кэрроу. Эти двое, казалось, расцвели. Алекто с жадностью вглядывалась в их лица, видя, насколько они разбиты, видя, что между ними воцарилось подобие траурного молчания. Словно ей это приносило такое непомерное удовольствие, что она могла им насыщаться раз за разом и брать из него энергию. Амикус же будто специально проходил как можно ближе к их местам, наслаждаясь, как каждый раз Пэнси сильнее вжималась в свой стул и с каждым днем все больше становилась тенью самой себя. Драко, временно пересевший к ней, с трудом удерживался, чтобы не наброситься на Амикуса, когда тот в очередной раз скользил по Пэнси масляным взглядом. Драко старался не отходить от нее. Все время, что она позволяла, он был рядом, надеясь, что его присутствие хоть как-то ей поможет медленно, но верно прийти в себя. Он ждал ее у комнаты по утрам, сидел рядом в Большом зале, чтобы никто посторонний не мог коснуться ее даже случайно, провожал до комнаты по вечерам. Когда Пэнси уходила к себе или просто хотела побыть одна, и Драко убеждался, что она в относительном порядке, он шел в Выручай-комнату и до последнего сидел рядом с Гермионой, все не приходившей в сознание. Времени на сон или на собственные чувства у него не оставалось, и Драко был этому рад: он не желал оставаться один на один со своими мыслями. Не желал заниматься саморазрушением, понимая и анализируя, что с ними четырьмя происходит. Понимая, что как раньше теперь точно никогда не будет. Этим беспрерывно занимался Блейз. Он тенью шел за Драко и Пэнси, куда бы они не направлялись, сидел прямо за ними на занятиях, сидел по другую сторону от Пэнси в Большом зале. Он не знал, замечали ли они его, потому что не смел поднять глаза и посмотреть. Его одолевали непомерная вина и раздирающий стыд каждый раз, когда Блейз думал о том, почему это произошло. А думал он об этом постоянно, ежесекундно. И если днем у него была возможность отвлечься на что-то извне, то вечером, приходя в гостиную старост, оставаясь в полном одиночестве там, где раньше они вчетвером собирались и, несмотря на войну, беззаботно проводили вечера, Блейз уничтожал себя. Рвал свою душу на куски, а когда те почти превращались в труху, сшивал, чтобы разодрать вновь. Когда на второй день сидеть в своей комнате стало невыносимо, он сбежал оттуда, не видя, куда направляется. Остановился он только когда в легких закончился воздух. Место было знакомым: пустой коридор неподалеку от Больничного крыла. Тогда он впервые остался здесь, сев прямо на ледяной пол и опустив голову на колени. И приходил сюда каждый день, не желая надолго оставаться в гостиной. В один из таких дней тело Блейза мелко подрагивало. Он вновь и вновь прокручивал в голове события той ночи, словно специально травмируя себя. Убеждая себя, что заслужил. Он не слышал шагов, поэтому когда его плеча коснулась чья-то рука, Блейз схватил палочку и, отшатнувшись, направил ее на человека. Далеко за полночь по коридору шла Уизли, и теперь она хмуро смотрела то на палочку в руке Блейза, то на него самого. В ее руках была сумка, в ней стучали склянки. — Уизли? — пробормотал Блейз, часто моргая. — И тебе доброе утро, — негромко проворчала Уизли, продолжая хмуриться. Она скрестила руки на груди, отчего склянки в ее сумке начали биться друг об друга. — Ты чего тут? — А ты чего? — это должно было прозвучать саркастично, но оказалось, скорее, жалким. Уизли приподняла сумку, указывая на склянки. — Пополняла запасы в Больничном крыле. Гермионе требуется хороший уход, да и ребят, которых Амикус беспрестанно бьет, тоже нужно чем-то лечить, — просто сказала она. Блейз с надеждой, смешанной с виной, посмотрел на нее. — Как… как она? Гермиона? Драко… не говорил, — проговорил он. Уизли вздохнула. Хмурое выражение на ее лице сменилось на усталость, и она, запустив свободную руку в волосы, тяжело опустилась рядом. Склянки в сумке вновь застучали. — Не очень, — сказала она. Блейз тяжело сглотнул, прикрывая глаза. — Но она держится. У нее гематомы по всему телу. Выглядит, конечно, ужасно. Огромные сине-зеленые пятна на руках, на ребрах, бедрах. Кровоподтеки местами такие сильные, что все еще не заживают. Это… страшно. Я не… Я делаю все, что могу, и Ханна помогает, и мадам Помфри выдает кучу зелий и мазей с сотней инструкций, но… — Она пришла в себя? — спросил Блейз. Уизли покачала головой, опуская взгляд. — Ханна говорит, ее состояние стабильно, и раны заживают, — мягко проговорила она. — Я ничего в этом не смыслю, ты же знае… ну, не знаешь, конечно, но я из колдомедицины знаю только, как нос вправить. А тут такое… Но мы делаем все, что можем. Она поправится, — уверенно, словно убеждая саму себя, кивнула Уизли. — Может, не сегодня и не завтра, но поправится. Прошло-то всего ничего. — Четыре дня, — безжизненным голосом сказал Блейз, не открывая глаз. — Я и говорю, — тихо выдохнула Уизли. — Всего ничего. Какое-то время они молчали. Блейз ярко представлял себе Гермиону, лежавшую сейчас без сознания в Выручай-комнате. Становилось дурно. Идеально ровный лунный полукруг продолжал сиять во внезапно безоблачном небе. — Почему Малфой не говорил тебе, как Гермиона? — вдруг спросила Уизли. Блейз поморщился, и это наверняка не укрылось от ее взгляда. — Он… не разговаривает со мной. Или мы не разговариваем друг с другом, — ответил он, поджав губы. Уизли нахмурилась. — С чего это вдруг? — Это же очевидно, — хмыкнул Блейз, разглядывая небо. Они сидели прямо напротив окна. — Это я виноват. Эти слова дались ему настолько легко, что Уизли не могла сомневаться: Блейз абсолютно в этом убежден. — В том, что Кэрроу напали на Гермиону? — недоуменно спросила она. Не дождавшись ответа, Уизли добавила: — Забини, кто из вас с Малфоем придумал эту ересь? Блейз мрачно усмехнулся. — В том, что я бросил Гермиону, — пояснил он. — В том, что дал ей уйти одной, хотя знал, что Кэрроу рядом. В том, что тратил время, чтобы растащить тупых первокурсников по их гостиным, когда знал, что Гермиона там одна. В том, что из-за этого Драко пришлось оставить Пэнси в том чертовом коридоре, чтобы спасти Гермиону, в том, что пришел Амикус и… и… — И? — нахмурилась Уизли. — И изнасиловал Пэнс, — выдавил Блейз, кривя губы. На языке остался мерзкий привкус. — Мерлин, — выдохнула Уизли, вглядываясь в его лицо. Будто он мог о таком солгать. — Как… как она? — А ты как думаешь? — хмыкнул Блейз. Ее глаза бегали по его лицу. Прошло не больше пары минут, прежде чем она вновь нахмурилась и отвела взгляд. — В любом случае, — высоким голосом сказала Уизли и прочистила горло, возвращая себе уверенность, — не понимаю, в чем твоя вина. Если уж она и есть, то не больше, чем на самом Малфое, или на Гермионе, которая, я уверена, сама не дала тебе пойти с ней. И то, что ты сейчас занимаешься самобичеванием, ни к чему хорошему тебя не приведет. Она решительно посмотрела на Блейза и, видя, что он не обращает на нее внимание, силой повернула его лицо к себе, схватив за подбородок. — Ты понял меня, Забини? — с вызовом спросила она, на что Блейз нахмурился. Он попытался снять ее пальцы со своего лица, не желая смотреть кому бы то ни было в глаза, но она тут же ударила его по ладони другой рукой. Его кисть осталась на ее запястье, а взгляд впервые поднялся к светло-карим глазам. — Если ты сейчас будешь продолжать себя пытать чувством вины, то, когда Гермиона придет в себя, ее одолеет еще большее чувство вины. А знаешь почему? Потому что все вы одинаковые, все вы вините себя, если с одним из вас что-то не так. А когда она увидит, что из-за ее решения пойти одной, помимо прочего, ты сводишь себя в затяжную депрессию, а вы втроем не разговариваете друг с другом, мы все вчетвером ее никакими силами не вытащим, ясно тебе? Уизли почти зло на него смотрела, все так же цепляясь пальцами за его подбородок, и Блейзу хотелось послать ее к черту. Но что-то ему не позволяло этого сделать. Что-то, что точно так же твердило ему, что он не имеет права загоняться, когда Пэнси и Гермиона переживают куда более худшие времена. Что-то, что говорило, что Уизли права. Блейз скользнул взглядом по ее лицу, и, когда тот невольно задержался у сухих полных губ, сглотнул, насильно возвращая взгляд к ее глазам. — Ясно тебе, Забини? — вновь повторила свой вопрос Уизли. В ее глазах блеснуло что-то, отдаленно напоминавшее неуверенность, и тут же исчезло, полностью уступая законное место лидерской решимости. — Ясно мне, Уизли, — хмуро сказал Блейз, все же стянув ее пальцы со своего лица и отвернувшись обратно к окну. — Тогда замечательно, — хмыкнула Уизли, поднимаясь на ноги и забирая с собой сумку из Больничного крыла. — Удачи, Забини. Смотри, не попадись дежурным. Блейз не ответил.***
Когда Драко вошел в Выручай-комнату, погрязнув в своих мыслях, к нему в ту же секунду подошла Патил. В этот раз гриффиндорка. Она взяла из его рук сумку, до трескающихся швов набитую свежими склянками от мадам Помфри, и, окинув его оценивающим взглядом с ног до головы, проговорила: — Ты вовремя, Малфой. — Что ты имеешь в виду? — незаинтересованно спросил он. На лице Патил появился призрачный намек на доброжелательную улыбку. — Грейнджер-Берк. Она пришла в себя. Не больше получаса назад, правда. Джинни и Ханна проверяют ее состояние, но, говорят, она в порядке, — сказала она. Видя недоверие на его лице, она взяла Драко за плечо и потянула в ту сторону, где висел флаг Слизерина. Драко с тем же недоверчивым выражением лица позволил вести себя через комнату. Он вглядывался то в лицо Патил, пытаясь понять, не солгала ли она ему, то в самый угол комнаты, где над местом Гермионы кружили Уизли с Аббот, в глубине души надеясь, что Гермиона правда очнулась, но запрещая себе в это верить. Когда его взгляду открылось ее лицо, когда он увидел ее открытые глаза и шевелящиеся в разговоре губы, Драко на секунду замер на месте. Патил попыталась вновь его потянуть за собой, но вот он сорвался и в пару шагов преодолел оставшееся расстояние. Не особо заморачиваясь, как это выглядело в глазах хваленого Отряда Дамблдора, он упал на колени рядом с Гермионой и, схватив ее за руку и закрыв глаза, прижался губами к костяшкам ее пальцев. Ее не хотелось отпускать. Он не должен был ее отпускать. И теперь сделает все, чтобы она была рядом. — Все хорошо, Драко, — сухим, неокрепшим голосом сказала Гермиона, мягко улыбаясь. На лице у нее красовался желтый синяк с зелеными и красноватыми вкраплениями, занявший собой пространство от области глаза до уровня рта. — Мерлин, — только и смог выдохнуть он, прикрыв глаза и только крепче прижав ее руку к своим губам. — Мы, видимо, пойдем, — хмыкнула Уизли и, зацепив Ханну за локоть, утащила ее в другую сторону.***
К моменту, когда Гермиона смогла встать и на своих двоих выйти из Выручай-комнаты, прошло две недели февраля. Сопровождаемая и придерживаемая Драко, она взяла в Больничном крыле справку, подтверждающую, что она «болела» все это время. Мадам Помфри, только завидев ее в своих дверях, немедленно усадила Гермиону на койку для осмотра и выставила Драко из Больничного крыла. Она провела собственную диагностику, убеждаясь, что Ханна, а затем и сама Гермиона отлично усвоили ее уроки колдомедицины, выдала все еще не до конца долеченной Гермионе кучу банок и склянок с зельями и мазями и строго велела Драко следить за тем, чтобы все ее предписания целиком соблюдались. Драко поклялся и, кажется, был готов дать непреложный обет. Когда Гермиона спросила, как там Блейз и Пэнси, Драко замялся. Прежде чем он успел ответить, что «все нормально», Гермиона нахмурилась и потребовала его сказать, что произошло. И Драко пытался не говорить, пытался увильнуть, преподнести информацию помягче, зная, что сразу после выписки из Больничного крыла никому нельзя переживать, но Гермиона все равно поняла, что с Пэнси что-то не так. И сразу, не заглядывая даже в свою комнату, направилась в подземелья Слизерина. Когда она вошла в комнату Пэнси, то увидела, как та сидела за столом, медленно и бездумно расчесывая свои волосы. Ее взгляд был совершенно пустым, и она даже не заметила, когда дверь, чуть скрипнув, приоткрылась, впуская Гермиону. — Пэнс? — позвала она ее негромко, но та не отреагировала и в этот раз. Гермиона нахмурилась. Она подошла ближе и, вытащив расческу из рук Пэнси, попробовала развернуть ее к себе за плечи. Тогда Пэнси едва заметно вздрогнула и вжалась в стул. В ту же минуту ее взгляд приобрел осознанность. Когда Пэнси узнала, кто перед ней, в ее глазах мелькнуло знакомое выражение детской радости. — Мерлин! — ахнула она и, встав со стула, в порыве эмоций прижала Гермиону к себе. — Я так испугалась, девочка моя, ты не представляешь! Я… Мерлин, я… Ты жива, Мерлин… — Все хорошо, Пэнси, я в порядке, — в который раз за последние дни произнесла она эту фразу и попыталась приобнять ее в ответ, и сразу же Пэнси мягко, но настойчиво отстранилась. Ее улыбка выглядела натянутой, а радость в глазах начала тухнуть, словно уступая место воспоминаниям, а вместе с ними и слезам. — Мерлин, Гермиона, ты бы только знала! — всхлипнула Пэнси. — Когда мы… когда мы с Драко увидели тебя там, в коридоре… я подумала… я подумала, что… что мы… По ее щекам скатились слезы, и Гермиона поспешила ее успокоить: — Все хорошо, Пэнси, правда! — заверила она ее. — Я в полном порядке! Синяки еще остались, но обо мне хорошо позаботились. Лучше расскажи, что тут было после… после того, как Алекто… напала на меня? — Гермиона постаралась улыбнуться, надеясь, что обсуждение свежих сплетен отвлечет Пэнси. Но в ту же секунду, как Гермона задала этот вопрос, по лицу Пэнси будто прошла судорога, и оно лишилось всяких эмоций. — Пэнси? Все хорошо? Ничего не было хорошо. Взгляд Пэнси вновь стал пустым, она будто смотрела внутрь себя. Она осела обратно на стул, заламывая пальцы. — Пэнси? — мягко позвала ее Гермиона, не на шутку переживая. Она опустилась на корточки рядом с Пэнси и взяла ее за руки. — Расскажи мне, кто тебя… кто тебя обидел? Пэнси поджала губы, по ее щеке вновь сбежала слеза, и она почти беззвучно выдавила: — Кэрроу. — Кэрроу…? Алекто? — нахмурилась Гермиона. И когда Пэнси покачала головой, Гермиону словно облили ледяной водой. Перед глазами пронеслась рыдающая в туалете для девочек Астория Гринграсс и странные омерзительные взгляды, которыми, как казалось Гермионе, Амикус одаривал Пэнси едва ли не каждый день начиная с Рождественских каникул. Не казалось. — Мерлин, Пэнси… — пробормотала Гермиона, неверяще глядя на самую родную и близкую ей девушку в этом мире. Пэнси утопала в собственных воспоминаниях и в отвращении к самой себе.***
Первые несколько дней Гермиона старалась проводить с Пэнси. Со стороны они вчетвером выглядели так, будто все было хорошо, будто они в порядке. Просто почему-то молчат. Преподаватели старались не заострять на этом внимание, а студенты и подавно были настолько загружены наказаниями от обоих Кэрроу и страхом за своих родных, что никому не было до них четверых дела. Только Амикус с Алекто продолжали следить, казалось, за каждым их телодвижением, да Мэттью Моррисон, невольно ставший свидетелем срыва Драко на Блейза в ту ночь, когда Забини оставил его до утра в гостиной старост. Когда Гермиона впервые после выхода из Выручай-комнаты встретилась с Блейзом, тот обнял ее так, что недавно зажившие ребра были близки к тому, чтобы вновь потребовать лечения. Она не могла дышать и, стоило ей ему об этом сказать, Блейз мгновенно ее отпустил, начав с самым искренним выражением лица молить ее о прощении. Гермиона растерялась. Она заставила его немедленно посмотреть себе в глаза и чуть ли не с материнской строгостью потребовала от него объяснений. И когда у того в бессвязном потоке мыслей, который он вывалил на нее, проскользнуло что-то в духе «Драко прав, это я виноват во всем», Гермиону захватила сильнейшая волна возмущения. Она нахмурилась тогда и прочитала Блейзу длиннейшую лекцию о том, почему он на пару с Драко достоин звания «Дурак». Внутри она боролась с захватывающим ее чувством вины. Казалось, винить себя во всех грехах этого мира у них четверых становилось чем-то вроде знака отличия. Сразу после того, как Блейз хмуро кивнул, погрузившись в свои мысли, Гермиона, полная решимости, направилась в комнату Драко и зачитала лекцию уже ему. А заодно объявила бойкот, в котором обязательным условием капитуляции Драко было перемирие с Блейзом. И сейчас, сидя с Пэнси на скамье в заснеженном внутреннем дворике и поглаживая ту по волосам, Гермиона места себе не находила. Ей казалось, она сделала все только хуже, ведь теперь каждый из них чувствовал себя виноватым и уже который день между ними не завязывалась беседа. Вспоминая то, что они имели раньше, Гермиона словно кухонным ножом отрезала от своего сердца маленькие кусочки. Радовало лишь то, что, несмотря на ситуацию, они все равно оставались друзьями. Когда Алекто на последнем маггловедении подошла к ним и нарочито заботливо поинтересовалась, все ли у них четверых хорошо, ведь они «что-то притихли», Гермиона видела, как Драко с Блейзом напряглись, готовые в ту же секунду подняться и ответить Алекто, как глаза Пэнси сверкнули яростным блеском, и как у нее самой появилось кровожадное и непреодолимое желание вырвать Алекто ее гнусный язык, чтобы она никогда в этой жизни не смогла сказать что-нибудь в их сторону. Гермиона осознала, что с этого момента она была готова сделать все, что потребуется, только чтобы защитить родных ее сердцу людей. И она знала, что они чувствовали то же самое. — Метель начинается, — пусто глядя своими болотно-зелеными глазами на февральское небо, просто сказала Пэнси. Гермиона подняла глаза. Солнца, олицетворявшего всегда надежду, видно не было.***
Драко долго думал. Он тщательно обдумывал каждое слово, брошенное Гермионой. Добавлял к ним и свои мысли, посещавшие его во время очередного приступа самоуничижения. Формулировал. Привело ли это его к рациональному выводу? Разумеется, нет. Сейчас Драко было просто чертовски плохо. В глубине души он с самого начала понимал, что Блейз виноват в произошедшем не больше, чем он сам, но поначалу Драко попусту побоялся признаться самому себе, что произошедшее с Пэнси допустил именно он. Не Блейз, не Пэнси, а он сам. И он сделал все, выпустил свою самую поганую и самую трусливую сторону, чтобы убедить Блейза, самого близкого друга, в его виновности. А потом гордыня не позволила попросить прощения. Мучимый разъедающими его совестью, чувством стыда и огромной вины, Драко решил… Ничего он не решил. Он просто зашел к Пайку, забрал у него припрятанную бутылку огневиски под видом конфискации и отправился прямиком в гостиную старост. Блейз уже был там. Встретив его удивленным взглядом, Блейз сидел на диване перед погасшим камином. Не произнеся ни слова, Драко поставил на журнальный столик бутылку и, зарывшись пальцами в волосы, тяжело опустился рядом. — Прости, — глухо, почти не слышно произнес Драко. Теперь был его черед не смотреть Забини в глаза. Блейз болезненно усмехнулся и просто сжал его плечо рукой. От этого дружеского, как раньше, жеста стало в разы теплее на душе. Словно ком в горле, душивший Драко все эти недели, внезапно отступил. Стало легче дышать. Когда они открыли бутылку и сделали из нее по глотку прямо с горла, проход в гостиную открылся, впуская Гермиону и Пэнси в зимних мантиях. Они смотрели друг на друга вчетвером, переглядываясь. Им не нужно было, да и не хотелось что-либо произносить вслух. Вдруг Пэнси, скинув свою мантию и стащив мантию с Гермионы, взяла ту под руку и усадила на диван. В ту же секунду Пэнси сделала несколько объемных глотков огневиски и передала эстафету Гермионе. Что-то неуловимо поменялось в их дружбе в тот вечер. Они прошли через тот самый перелом, после которого обычно и принимается решение, продолжатся ли эти взаимоотношения. И если ответ положительный, то дружба обычно становилась нерушимой, ненаносимой. Они будто становились единым организмом, который никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет развалиться, только выйти из строя целиком. И тогда, распив бутылку огневиски на четверых, осознав, сколько они уже прошли и сколько еще впереди, Гермиона, Пэнси, Блейз и Драко стали тем самым единым организмом. Семьей.