Ее глаза на звезды не похожи, Нельзя уста кораллами назвать, Не белоснежна плеч открытых кожа, И черной проволокой вьется прядь. С дамасской розой, алой или белой, Нельзя сравнить оттенок этих щек. А тело пахнет так, как пахнет тело, Не как фиалки нежный лепесток. Ты не найдешь в ней совершенных линий, Особенного света на челе. Не знаю я, как шествуют богини, Но милая ступает по земле. *
— «И все ж она уступит тем едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали», — закончил Снейп. — Честно, Грейнджер, вы меня разочаровали. Это настолько банально, что я даже… — Это Шекспир-то банален?! — …и, разумеется, девушка, обнимающая старушку Джейн, в закромах своей памяти стережёт как зеницу ока 130-й сонет Шекспира, всё мечтая, когда же кто-нибудь прочтёт его ей… — Ну раз вы у нас такой оригинальный, давайте, удивите! Поражаясь сам себе, Снейп тихо заговорил:В тот черный день (пусть он минует нас!), Когда увидишь все мои пороки, Когда терпенья истощишь запас И мне объявишь приговор жестокий, Когда, со мной сойдясь в толпе людской, Меня едва подаришь взглядом ясным, И я увижу холод и покой В твоем лице, по-прежнему прекрасном, — В тот день поможет горю моему Сознание, что я тебя не стою, И руку я в присяге подниму, Все оправдав своей неправотою. Меня оставить вправе ты, мой друг, А у меня для счастья нет заслуг. **
Не то чтобы это был его любимый сонет, скорее он просто пришёлся под настроение. Настроение многих мучительно-долгих лет. В комнате повисла тишина. Грейнджер всеми силами пыталась переварить услышанное, а Снейпу хотелось себя придушить за излишнюю разговорчивость: вот что делает с людьми полная изоляция. Наконец девушка прервала молчание: — Не стоит вам о себе так думать. — Голос звучал глухо, казалось, она глубоко погружена в свои мысли. — Грейнджер, увольте, это шекспировский сонет, а не моя автобиография. Хотя с последним можно было поспорить. Девчонка ещё немного подумала и медленно, тщательно подбирая слова, проговорила: — Я знаю, в вашей жизни было немало несчастий. — И откуда только знала? — Были и неверные… выборы… — она запнулась. — Но жизнь показала, кто есть кто. Жизнь всегда всё расставляет по своим местам. И вы… удивительный человек. Прекрасный. — Снейп выдохнул. — И, на мой взгляд, заслуживаете счастья куда больше, чем многие. Глаза Гермионы казались такими пустыми. Её эмпатия поражала: всякая эмоция впитывалась мгновенно и мгновенно же находила отклик. Её сострадание не было обыкновенным, оно не вызывало отвращения, это было сострадание человека, который через многое прошёл и многих потерял, но каким-то непостижимым образом сумел сохранить огонь в своём израненном сердце. Любовь лилась в её тихом голосе, содрогала её хрупкие плечики и с каждым произнесённым словом она жила, горела в её глазах, прогоняя пустоту, прогоняя одиночество. Ему хотелось вскочить, хотелось схватить её за эти по-детски угловатые плечики, и трясти, и кричать ей в лицо: "Посмотри! Смотри же на этот мир! Увидь всю боль этой войны! Не отворачивайся от бескровных белых лиц! Сгори пожаром каждого дома! Услышь плач тысяч младенцев, оставленных без матерей! Эта любовь разорвёт тебя, эта надежда рассыплется прямо в твоих руках, не смей верить им, слышишь, не смей!". И ему хотелось любить. Держать это хрупкое тело в своих руках. И прижимать к себе, так сильно, так крепко. Чтобы она, такая юная, невинная и прекрасная, забрала его в этот мир, где каждый новый день ждут с трепетным замиранием сердца и искренне, по-настоящему верят, что всё будет хорошо. А Гермиона всё говорила и говорила. И вместе с тем, как затихал постепенно её голос, успокаивался и невероятный ураган на душе Северуса Снейпа. — Жизнь действительно всё расставила по местам, боюсь только, не совсем так, как вам бы того хотелось, — наконец устало вымолвил он. Сил на споры уже ни у кого не оставалось. Грейнджер подняла усталые глаза и с лёгкой полуулыбкой спросила: — Как насчёт того, чтобы почитать что-нибудь более оптимистичное?***
Дни закружились безумным хороводом: близились экзамены, а значит, и работы прибавилось. Дни Гермиона проводила со своими друзьями, Гарри и Роном, так и не посвятив их в свои планы, а вечера — в подземельях, рука об руку с профессором Снейпом. Большую часть вечеров они проводили за чтением. Обычно она приносила что-нибудь из своей личной коллекции, но порой и сам Снейп вносил предложения. Общение их было как никогда лёгким, и девушка искренне надеялась, что приближающиеся рождественские каникулы не испортят его. Иногда они просто сидели и обсуждали всякую ерунду. Если бы кто-то полгода назад ей заявил, что она будет безмятежно обсуждать погоду с грозной летучей мышью хогвартских подземелий, она бы пальцем у виска покрутила. А теперь это стало неотъемлемой частью её жизни. Она не могла не заметить того, что бывший профессор каждый раз был действительно рад её появлению. Иногда он даже выбирался с ней на занятия. Наконец-то всё пришло в какое-то подобие равновесия. И вот сдан последний экзамен этого семестра. Рождество уже буквально на пороге, а значит, ещё немного, и пора отправляться в «Нору». И этого девушка отчего-то боялась куда больше, чем всех прошедших экзаменов, вместе взятых.