О разном и разных

Кёнсу застегивает на Чонине рубашку. Медленно, пуговицу за пуговицей – от самого воротника и к низу. Задевает теплыми пальцами мерно вздымающуюся грудь, подтянутый живот и краснеет, потому что Чонин улыбается довольно, щурится сытым котом: наверняка вспоминает, как вечером накануне Кёнсу не застегивал, а наоборот – снимал с него рубашку. Торопливо, сбивчиво рвал маленькие пуговицы из петель, находя их наощупь: голову он запрокинул, подставляя шею под горячие поцелуи. Закончив с рубашкой, Кёнсу достает из шкафа галстук – длинный, гладкий. Он змеей ложится в ладонь, и его прохладное прикосновение заставляет Кёнсу вздрогнуть от новой яркой картины, развернувшейся в голове: полумрак комнаты, Чонин, склонившийся над ним и туго стянутые шелковой лентой запястья. Абсолютное доверие, совершенная покорность: Кёнсу мог только ерзать, сбивая простынь в комок, и задыхаться от жара широких ладоней, собственнически оглаживающих тело. Дрожащими пальцами, сбросив морок воспоминания, Кёнсу затягивает узел на галстуке, поправляет его, отступает на шаг, чтобы оценить результат. Чонин поднимает голову и заглядывает ему в лицо. Облизывает губы и пропускает галстук сквозь пальцы. У Кёнсу пылают щеки, ноги и руки становятся тяжелыми – с места ни сдвинуться. Так он и стоит под откровенным, насмешливым взглядом Чонина. – Еще не все, – Чонин кивает на кровать, где темнеет на белом покрывале кожаный ремень. Кёнсу сглатывает и мотает головой. Чонин усмехается, словно прочитав его мысли, обжигает взглядом и подходит к кровати. Берет сложенный пополам ремень, обхватывает его рукой и ведет от блестящей пряжки к сгибу. Хлопает им по ладони – невесомо, легко совсем, но для Кёнсу это все слишком. Он вылетает из комнаты, бросив Чонину отчаянно-смущенное: – Дальше сам. Чонин смеется, заправляя ремень в брюки. Перед тем, как уйти в скучный офис на целый день, он заходит в кухню и обнимает Кёнсу, пытающегося заварить чай трясущимися руками. – Ты такой стеснительный, – шепчет Чонин ему на ухо. – По ночам ты таким не бываешь. Кёнсу хмурится, но лицо для поцелуя на прощание подставляет. Чонин касается его губ сомкнутыми губами, а потом, усыпив бдительность целомудренным поцелуем, шлепает Кёнсу по заду. – Эй! – сердито восклицает Кёнсу. – Держи-ка руки при себе! Или… – Или что? – Чонин цепляет его подбородок и спрашивает низким, пробирающим до мурашек голосом: – Оставишь меня без сладкого? – Ты… невозможен, – Кёнсу обхватывает ладонями предательски алеющие щеки. – Хорошего дня, – смеется Чонин, щелкает его по носу и уходит. Кёнсу медленно ставит чайник на плиту и думает, улыбаясь, что Чонин еще не раз заставит его покраснеть. И не то чтобы Кёнсу против.