О разном и разных

Чунмён валяется на кровати, переворачивает страницы какой-то жутко умной книги и шуршит обертками от леденцов, утащенных им из подарочных пакетов Бэкхёна. Сехун сосредоточенно рубится в игру на планшете, проигрывает десятый раз подряд и со вздохом сползает в кресле. Прикрывает уставшие глаза и откладывает планшет в сторону. Сехуну хочется подремать, но дурацкие леденцы все никак не закончатся, и едва он начинает погружаться в тягучую грезу, как Чунмён разворачивает очередной ужас на палочке и комкает прозрачную пленку – отвратительно громко. Сехун злится, распахивает глаза и подтягивается выше, готовый высказать Чунмёну все, что он о нем думает. Но секунда промедления – и слова застревают в горле. Потому что Сехун видит Чунмёна, словно впервые. Тот забавно покачивает скрещенными в воздухе лодыжками: свободные штанины сползли по икрам, и тонкие щиколотки трогательно и вызывающе белеют. И не то чтобы Сехун раньше не видел щиколоток Чунмёна, но сейчас он впервые думает о них с глупым, нелепым, но таким искренним эпитетом «красивые». Сехун наблюдает, не в силах оторвать глаз, словно под гипнозом, а потом все-таки ведет взглядом выше и тут же проклинает все на свете: Чунмён обхватывает губами пошловатый леденец-сердечко, а сердце Сехуна пропускает удар. У Чунмёна блестящие, алые от красителя губы, которые мягко посасывают, втягивают конфету глубже. – Черт, – Сехун встает из кресла с твердым намерением уйти куда-нибудь подальше: на просмотр порно средь бела дня он не подписывался. Но Чунмён слышит его ругательство и поворачивается. Спрашивает, улыбаясь: – Ты чего? И Сехун вопреки всему слышит влажный звук, с которым Чунмён выпускает изо рта леденец, ругается еще раз – уже про себя, и запрыгивает на кровать. Подталкивает Чунмёна так, что тот перекатывается на спину, подминая под себя пустые обертки. Они шумно скрипят, шуршат, и у Сехуна в ушах тоже шумят – кровь и желание. Неоформленное, неясное еще, но Сехун делает его четче, мягко перехватывая пальцы Чунмёна с зажатой в них палочкой леденца, который тут же тянет в рот. Движение получается резким, глубоким, и губы Сехуна касаются чужих пальцев, обхватывая их вместе с небольшой конфетой. Чунмён под ним дергается и замирает. Смотрит без страха, но с таким безграничным удивлением, что Сехуну становится смешно. Он выпускает леденец изо рта и тихо смеется. – Ну ты чего? – растерянно повторяет Чунмён. – Просто хотел попробовать, хён, – говорит Сехун, хитро щурясь. – И как? – Чунмён осторожно возится, пытаясь выбраться из-под него. – Вкусно? – Вкусно, – отзывается Сехун, крепче прижимая Чунмёна к матрасу. – Вроде бы. – Может, ты… – неуверенно начинает Чунмён. – Подожди, хён. Я не совсем распробовал. Сехун наклоняется совсем низко, касается носом носа, ловит удивленный выдох Чунмёна и прижимается губами к его губам. Целует осторожно, без напора, по-детски почти. Поцелуй оказывается сладким и липким, и Сехун понять не может: от леденца, или просто весь Чунмён такой – особенный, вкусный. Чунмён охает, едва Сехун отстраняется, и нервно облизывает губы. И без того алые и блестящие, они становятся еще притягательнее, а воздух густеет, и у Сехуна окончательно едет крыша. Он обхватывает ладонями лицо Чунмёна, покрывает поцелуями его щеки, лоб, а потом снова приникает ко рту, и в этот раз – жадно, глубоко. И когда Чунмён обнимает его за шею, путается пальцами в волосах, Сехун чувствует себя самым безумным или самым счастливым человеком на свете – разница, в общем-то, не так велика. – Ох, – тянет Чунмён, поглаживая Сехуна по лопаткам, когда тот утыкается лбом ему в плечо, тяжело дыша. – Прости. – За что? – удивляется Сехун, глухо бормоча слова Чунмёну в шею. – Это я должен извиняться, хён, и вообще… Ты убьешь меня? – Нет, – улыбается Чунмён. – Но мы еще обязательно поговорим о твоем поведении... Сразу после того, как выпутаем из твоих волос мой леденец.