Зов твоей кожи

Хоакин приходит без какого-либо предупреждения. Просто подъезжает к дому Келлера ближе к вечеру, когда небо становится достаточно сумрачным, а улицы Ривердейла достаточно пустынными, чтобы оказаться незамеченным. Оставляет байк на расстоянии пары домов от него и, проведя ладонью по растрепавшимся из-за ветра и скорости волосам, уверенно звонит в дверь. Разумеется, за несколько часов до своего визита он не раз и не два все тщательно проверяет, убеждаясь на сто процентов, что сегодня шерифа не будет дома. ЭфПи ещё раз тщательно инструктирует Де Сантоса, хотя прекрасно знает, что в этом нет необходимости. Хоакин справится и без чьих бы то ни было указаний. Он ободряюще похлопывает парня по костлявому плечу, обтянутому грубой черной кожей куртки, и сосредоточенно хмурит брови, будто пытаясь высмотреть в его лице что-то новое и ранее не изведанное. Хоакину даже становится не по себе. А потом лидер змеев как ни в чем ни бывало возвращается к своему бильярду и выпивке, оглашая сумрачный бар хриплым смехом. Дом шерифа большой и по-минималистичному красивый, впрочем, другого Де Сантос и не ожидал. Выбеленные стены, резной забор, аккуратное крыльцо, которое не скрипит даже если прыгать по нему в тяжёлых военных ботинках. Хоакин жмёт на звонок. Спустя несколько долгих секунд, возможно, минуту, за дверью раздаются чуть слышные шаги, которые замирают на несколько мгновений, прежде чем звенит металлическая цепочка и громко щелкает открывающийся замок. Над дверью маленький и почти незаметный глазок, на который тем не менее привыкший осторожничать Хоакин сразу же обращает внимание и ухмыляется, придавая лицу уверенный вид. Кев выглядит растерянным и при этом обрадованным одновременно, что он безуспешно пытается скрыть за мимолётным движением, не укрывшимся от глаз Хоакина: провести пальцами по волосам, чтобы убедиться, в порядке ли прическа. Это успокаивает его, Хоакин знает. За совсем короткий промежуток времени, вынужденно проведенный вместе, он успел выучить открытого и искреннего Келлера достаточно хорошо. – Ээ... привет, – со смущенным выражением лица выдавливает Кевин, оглядывая улицу позади Хоакина, будто опасаясь увидеть там кого-то ещё. – Что ты здесь делаешь? – Проходил мимо, – бессовестно врёт змей, нарочито делая свою ложь очевидной. – Увидел твой миленький дом и понял, что соскучился. Пустишь? Выстрел попадает в цель – в глазах сына шерифа что-то ярко вспыхивает при слове "соскучился", и все его лицо смягчается, растерянность исчезает, уступая место ни чем не прикрытой радости. – Да, конечно. Проходи. Келлер отодвигается в сторону, пропуская нежданного гостя вперёд, и Хоакин на секунду думает, не стоит ли прижать его прямо к этой двери и поцеловать. Но Кев принимается с сосредоточенным видом поворачивать ключ, так что момент кажется упущенным. Хоакин проходит в светлую и просторную прихожую, освещённую узорчатой свисающей люстрой, разливающей по комнате теплый ровный свет. В таком свете волосы Кева кажутся золотистыми, а мягкие домашние брюки нежного мятного цвета, которые тот постоянно поправляет, зеленоватыми. Парень запускает руки в карманы, оттягивая их, и потерянно поворачивается к змею, явно не уверенный в том, чего ожидать от него дальше. – Хочешь чаю? – судя по всему от безысходности предлагает он, закусывая нижнюю губу и не переставая при этом светиться ярче горящей лампы. – Почему бы и нет, – пожимает плечами Хоакин, чтобы облегчить себе и парню задачу, а сам уже скользит взглядом по окружающим его дверям, прикидывая, за какой из них может скрываться кабинет шерифа. В голове мелькает мысль, что, возможно, удастся проделать все, пока Келлер занят приготовлением чая, и ему не придется заходить так далеко, как планировалось, но неугомонный Кевин тут же хватает его за руку и тащит на кухню за собой. Вот идиот, ведь себе же только делает хуже. Но до кухни они дойти не успевают, потому что Кев целует его прямо там, в светлой прихожей, чуть смущённо и сумбурно, но с решительностью, достойной похвалы. Хоакин сперва не отвечает, предпочитая немного подразнить парня, но когда чужой язык, влажный и юркий, уверенно забирается ему в рот, змей теряет самообладание и с силой обхватывает Келлера за плечи, прижимаясь как можно ближе. Они целуются всего несколько секунд, но Хоакин уже успевает достаточно возбудиться, и когда они наконец отрываются друг от друга, он думает, что выполнить задание будет даже приятно. Если, конечно, все получится. Не может не получиться. Они пьют горячий чай, обжигая губы и обсуждая какую-то ерунду. Хоакин все ещё обдумывает, каким образом можно осторожно узнать об интересующей его в данный момент комнате. Кев же раскрепощается и начинает рассказывать о классном фильме, который сильно зацепил его в последний раз, когда он посещал кинотеатр. Его глаза увлеченно горят, а губы блестят от очередного глотка ароматного чая с какими-то пряными травами, которые он умело заварил пару минут назад так, будто проходил специальные курсы. Хоакин думает, что хочет сводить его в кино снова только чтобы в следующий раз понимать сюжет, о котором рассказывает парень. У того столько мыслей, столько историй и потрясающих подробностей в запасе, что Змей даже завидует его кругозору и смелости свободно делиться своими знаниями с окружающими. Сам он всегда был слишком сдержан, слишком приучен хранить секреты и держать язык за зубами, ведь знал, что иначе в его работе ничего хорошего не светит. Кевин по секрету сообщает о том, что Бетти, кажется, нашла своего соулмейта. Это парнишка из их школы, странный и несколько диковатый, но есть в нем какая-то загадочная привлекательность меланхолии и отстраненности. Они выглядят такими разными и одновременно такими счастливыми, что Кев рад за них до дрожи в коленях, искренне и беззаветно. Хоакин только насмешливо фыркает – он давно вырос из этих подростковых страстей, когда в каждом встречном ищешь свою родственную душу, надеясь на мифический хэппи энд и взаимную любовь, и в итоге не находишь ни того, ни другого, оставаясь на обочине жизни в одиночестве. Фыркает и тут же замечает промелькнувшую в глазах Кева уязвленность, будто своим смешком он лично нанес ему болезненный порез. – Ладно, неважно, – потерянно бормочет Келлер, и восторженная улыбка несколько сползает с его лица. – Если тебе неинтересно, ты всегда можешь так и сказать. И уточняет, поймав непонимающий взгляд Хоакина. – Они мои друзья, и каким бы классным ты ни был, тебе все равно следует уважать их. Хочется поинтересоваться, насколько классным он его считает и по какой именно шкале оценивается классность, но поразмыслив, Хоакин осознает, что шутки сейчас не лучшая тактика и парень выглядит действительно задетым. Так что он только понимающе кивает – а затем смягчается и легко улыбается уголками губ, будто пытаясь загладить вину. – Я понимаю, Кев. Мне интересно. Кев вздыхает и встаёт с места, убирая пустые чашки в раковину и споласкивая их под струёй прохладной воды. А затем облокачивается о столешницу, так и не поворачиваясь к Хоакину, а его широкая напряженная спина говорит о том, что он все ещё слегка расстроен пренебрежительным отношением. В кухне повисает неловкая тишина, она неприятно давит на перепонки, словно вот-вот должно случиться что-то страшное или шокирующее, или что-то, что изменит жизнь их обоих раз и навсегда. И Хоакин решает, что он вполне способен ее разрушить – в конце концов, рано или поздно это все же придется делать. Он по-кошачьи бесшумно поднимается на ноги – в своей привычной манере замаскированного нападения – а затем подходит ближе к Кеву, мягко подцепляя большим пальцем его подбородок и оглаживая чисто выбритую кожу. Прикосновение лёгкое и почти невесомое, от него сквозит нежностью и попыткой извиниться, но Хоакин знает, что за нежностью скрывается костер, который с каждой секундой все больше разгорается внутри. Кев лишь чуть склоняет голову, подставляясь под грубоватые шершавые пальцы, позволяя им подняться дальше, прикоснуться именно так, как сейчас нужно. Не встречая отпора, Хоакин притирается ближе к его спине, одной рукой обхватывает парня за талию, тогда как другая уже скользит выше, задирая мягкую хлопковую футболку. Кев молчит, но судя по едва заметно ускорившемуся дыханию, прикосновение волнует его не меньше, чем Хоакина, и своим послушным бездействием он будто даёт разрешение, приоткрывает перед ним свою границу личного и впускает внутрь. Хоакин не нуждается в дальнейших словах – ему достаточно и этого молчаливого согласия, чтобы медленно провести подушечками пальцев по вполне ощутимым мышцам груди, пока не надавливая и не сжимая так сильно, как хотелось бы. Другой рукой он спускается к ширинке штанов и аккуратно проникает прохладной ладонью под податливую ткань пояса. Кев вздрагивает и напрягается сильнее, но не отталкивает, его реакция все ещё не ясна до конца, но Змея это не останавливает. Он легко сжимает уже начинающий твердеть член сквозь белье и с удовлетворением слышит, как Кев сдавленно ахает и делает глубокий вдох, явно беря себя в руки. Такой ход дела только сильнее раззадоривает, и Хоакин оглаживает подушечками пальцев чуть выпирающие ребра, снова поднимается к груди, бережно обводя пальцем напряжённый сосок, и утыкается носом в чужое плечо, вдыхая солоноватый уютный запах. Несмотря на внешнюю трогательную открытость и беззащитность, все в Кеве мужское, крепкое и угловатое, все в нем поневоле вызывает мысли о неправильности, о недостаточной совместимости его тела с телом Хоакина, и на секунду это пугает, ведь несмотря на достаточно большой сексуальный опыт, мужчин у него было совсем немного. Но останавливаться поздно, и Хоакин просто пережидает эту вспышку сомнения, не прекращая своих размеренных подготавливающих ласк. Кев нервно сглатывает, но все ещё отказывается проявлять инициативу, словно интересуясь тем, насколько далеко Хоакин готов зайти. Хоакину нравится трогать его кожу: на ощупь она гладкая и горячая, будто в противовес его собственной, привычно холодной, как змеиная чешуя. Должно быть, поэтому Келлер и ежится, все же прижимая свои локти плотнее к телу и заключая руки Хоакина в подобие ответных объятий, и Змей невольно скалится, чувствуя себя довольным этой маленькой трещиной в стене терпения парня. – ... Хоакин, – все же не выдерживает и выдавливает Кев, не меняя положения, а в его голосе сквозит что-то странное и незнакомое. – Ты против? – небрежно интересуется змей, не разрывая объятий. – Нет. Просто я... – ...не делал этого раньше? Кев мнется несколько секунд, а потом нерешительно кивает и тут же произносит вслух, не уверенный до конца, что Хоакин понял: – Да, вроде того. – Я понимаю. Все будет в порядке, – обещает Де Сантос, удивляясь нотам теплоты и заботы, невольно прозвучавших в хрипловатом вкрадчивом шёпоте. Кев снова кивает, а затем уже смелее разворачивается, частично освобождаясь от рук Хоакина, и встаёт перед ним лицом к лицу. Хоакин разглядывает его всего пару секунд – растерянно сведённые брови, почти просительно приоткрытый рот вкупе с полным решительности взглядом ореховых глаз – этого хватает, чтобы резко податься навстречу и впиться в чужие губы, сминая их собственным напором. Кев не медлит ни секунды, отвечая, и спустя несколько мокрых глубоких поцелуев и ощущения горячего тела под собственными пальцами они оба обнаруживают себя у стены, обклеенной белыми обоями с лилиями. Незаметно для себя они меняются позициями, и вот уже Келлер прижимает Змея к твердой поверхности, жадно вылизывая его рот, пока Хоакин обтирает курткой все, что только можно, наверняка оставляя следы на обоях. Кев отрывается только на секунду – хрипло дышит, глотая воздух, распаленный и раскрасневшийся, а сам уже шепчет зачем-то, путанно и сумбурно: – Наверное... лучше в комнату... там есть... это самое... пошли? – Пошли, – легко соглашается Хоакин и отталкивается от стены, направляясь куда указывает парень. По пути они, кажется, пересчитывают собственными спинами все углы дома, пока добираются до небольшой уютной спальни Кева, темной без включенного светильника. Уже внутри парень снова разрывает поцелуй и тянется к выключателю, но Хоакин небрежно отводит его руку, жестом давая понять, что свет сейчас не нужен. Он легко пробегается пальцами по измявшейся ткани его футболки, прежде чем потянуть ее наверх, заставляя Кева самого стянуть мешающую вещь. Келлер путается в рукавах, его волосы нелепо растрепаны, а сам он кажется смущенным, но все равно решительным. Горячие ладони касаются кожи Хоакина, словно пропуская сквозь нее быстрый разряд тока, и тот на секунду вздрагивает, не до конца понимая, что именно сейчас произошло. Поддавшись, он также освобождается от ненужной куртки и рубашки, а затем позволяет Кевину снять с себя и футболку, провожая взглядом его чуть подрагивающие от желания пальцы. – Что это? – Хоакин машинально отводит руку Келлера в сторону, замечая белеющую в темноте комнаты повязку на его запястье. – Ты поранился? – он хмурит брови, и волнение, сквозящее в его голосе, почти совсем не выглядит фальшивым. – Да нет, ерунда, – Кев неопределенно дёргает плечом, а затем снова тянется к чужим губам, словно стремясь избежать дальнейших объяснений. Хоакин только краем сознания успевает подумать, что повязка может скрывать что-то более тяжелое, чем просто случайный порез во время готовки. А потом желание затапливает его с головой, неожиданным потоком вливаясь в вены, и он сам уже перестает понимать, что движет его действиями. Кев такой растерянный, такой прямой и открытый прямо перед ним, что кажется, можно сквозь кожу заглянуть прямо вглубь его грудной клетки, его ускоренно качающих кислород лёгких, его отчаянно колотящегося сердца. От чужих рук, скользящих по всему телу, становится трудно дышать, и Хоакин на мгновение сам пугается собственной реакции, такой неожиданно сильной и яркой. Сомнение длится всего несколько секунд, а потом он просто забивает на вопящие в голове сигналы тревоги и отдается этим прикосновениями, этому желанию, этому бурлящему в крови потоку. Толкает Кевина к кровати, по пути путаясь в пуговицах и замках джинсов, уже не до конца понимая, где чужие руки, а где его собственные – все сливается воедино, и совсем не хочется в этом разбираться. Хочется только гладить податливое тело, целовать все места, до которых дотянешься, сводить с ума своими ласками и сходить с ума самому. Хоакин не замечает, в какой момент они оба остаются совсем без одежды, только внезапно обнаруживает себя нависающим над тяжело дышащим Кевом, и пожалуй, это лучшее, что он когда-либо видел. – Хоакин, – голос Кева шелестит как пожухлые листья, и имя, произнесенное на полувыдохе, пускает толпы мурашек по обнаженной коже Де Сантоса. Вместо ответа он только склоняется, снова сминая приоткрытые губы, врываясь в его рот шумным дыханием и почти замирая от восторга, когда чувствует уверенный и полный невыразимой просьбы ответ. Несколько секунд парень слепо шарит ладонью в стоящей рядом тумбочке, пытаясь найти нужный тюбик, но попытка проваливается, и он только усмехается, кивая Келлеру на несчастную мебель с молчаливым намеком. Кев понимает все как надо и практически не глядя, словно фокусник, вытаскивает с полки необходимый лубрикант. Хоакин плохо видит его лицо, но может поклясться жизнью, что его щеки горят. Все сливается воедино: поцелуи, прикосновения, тихие стоны на полувыдохе – Кевин явно пытается сдерживаться, то ли смущаясь, то ли боясь быть услышанным кем бы то ни было. Его ресницы подрагивают, он неловок, но желание льется из него словно лава из раскрывшегося жерла вулкана, и это полностью компенсирует все неопытные движения. Хоакин начинает как по учебнику – мягко и бережно, гладит его по волосам, успокаивая и позволяя привыкнуть к неприятным ощущениям – а заканчивает, почти сходя с ума от штормовой волны, расползающейся по телу, и не чувствуя ничего, кроме горячих рук, сжимающих так крепко, что на смуглых плечах начинают алеть яркие отметины. Плавные движения сменяются резкими толчками – они оба движутся в унисон, срываясь на отрывистые стоны, переплавляясь из одного тела в другое, захлебываясь и утопая друг в друге. Все не длится слишком долго. Кевин кончает первым: его глаза лихорадочно блестят, а дыхание такое прерывистое, что на секунду кажется, будто он сейчас задохнется. Он не прячет глаза, не пытается съежиться и стать меньше, только раскидывается на смятых простынях, расслабляясь и затихая. Хоакин изливается в презерватив почти сразу после него и обессиленно падает сверху, зачем-то целуя вспотевшую кожу на висках и проводя носом по слипшимся каштановым волосам парня. Темнота вечера нежно обволакивает их обоих, лишая возможности увидеть лица друг друга, но давая шанс раствориться в покое, больше не напрягаясь мыслями о том, что будет дальше. Хоакин не спрашивает, все ли в порядке, не нарушает невесомой мелодии тишины и хриплых вздохов, он не делает ничего – только утыкается в теплую шею Кева, теперь пахнущую их общим запахом, и не помня больше ни о чем, устало прикрывает глаза. В эту ночь Хоакин не видит ни одного кошмара.