20 дней лета

Сеск проснулся от духоты. Не знавший лондонской стужи Давид лежал рядом с одеялом, а он по привычке завернулся с головой и весь взмок. За окном светало. Спать уже не хотелось, смена часовых поясов принесла неожиданную бодрость, так что Сеск просто лёг обратно, чуть вновь не накрывшись одеялом, и, пользуясь моментом, принялся рассматривать Давида. Волосы у него чёрные, как смоль, и сложно поверить, что когда они намокают, то становятся ещё темнее. Но это так — Сеск убеждался в этом миллион раз и с удовольствием повторил бы ещё столько же. С самой первой их встречи Фабрегаса подмывало запустить в эти волосы пальцы, растрепать идеально уложенную причёску, и это желание не исчезло до сих пор. Оно свербело где-то внутри, на краю сознания, сдерживаемое лишь мыслью о том, как обидится и расстроится Давид, если Сеск так всё-таки поступит. И сейчас, осторожно, чтобы не разбудить, пропуская угольно-чёрные пряди между пальцами, он не может остановиться. Он рассматривает Давида как в первый раз — рельефные мышцы, смуглая кожа, россыпь родинок, тёмные соски… Нижняя губа чуть полнее верхней, и у Сеска сводит внизу живота от желания поцеловать эти губы. Аккуратно обвести языком контур, надавить на зубы — легко, но чувствительно — и наконец поцеловать по-настоящему. Сеск, не сдерживая хитрой улыбки, аккуратно сползает по диагонали, осторожно сдвигает резинку трусов и невесомо касается головки. И ещё раз. Облизывает губы — солоно — и повторяет снова, теперь притрагиваясь и языком. На кончике уже блестит прозрачная, тягучая капля, хотя член ещё розоватый, а головка прикрыта плотью. Сеск ждёт, пока во рту скопится достаточно слюны, и, кончиками пальцев сдвинув нежную кожу, вбирает глубоко, почти до основания. Подташнивает — отвык, понимает Сеск. Он пережидает приступ дурноты, прислушиваясь к дыханию Давида. Тот сопит размеренно, неглубоко. А между тем его член наливается теплом, твердеет, и нёбом чувствуется горьковато-солёная смазка. Тошнота отходит, ствол выскальзывает с хлюпаньем — аж передёргивает, он уже и забыл этот звук. Сеск сглатывает и позволяет себе скривиться, всё равно его никто не видит. В этот миг слабости разом возвращаются все сомнения — ну вот нахера это всё, у него Дани, Лия, ну вот чего ему ещё надо, чего ради он всё это творит?! Этот момент желания бросить всё нахер Сеск хорошо знает по футболу. Порой так тянет пропустить тренировку, просто ужас!.. Лежишь в тёплой кровати, а там — крики и брань тренеров, выматывающие тренировки, раздражающие одноклубники, да ещё и тащиться по лондонским пробкам. Сеск закрывает глаза и выдыхает — медленно и тихо — и так же вдыхает. Отпускает. Разом вдруг оказывается, что были напряжены и плечи, и руки, и спина. Расслабляются мышцы, даже дышать становится легче. Дальше губы и руки движутся почти что сами собой. Помнят лучше, чем-то недоразумение, что между ушами. Сеск ускоряется, пока вздохи сверху не становятся стонами, и отстраняется (к такому он пока не готов) за секунду до сдавленного, хриплого: — Бля, я сейчас… Остаток фразы заменяет стон. — К чёрту, — выдыхает Сеск, падая на плечо Давида вместо подушки, — я люблю тебя. Они не говорят это друг другу слишком — да и просто — часто. Сеск и сам не знает, зачем сказал это сейчас. Вырвалось. — Я тебя тоже, — Давид ещё не до конца отошёл от оргазма, и фраза прерывается. Вдох и окончание: — Люблю. Новый поцелуй медленный, с постоянными перерывами, воздуха не хватает, но полностью отдышаться Давид не успевает даже тогда, когда, спустившись путанными поцелуями по животу, охватывает губами головку. Сеск что-то бормочет, невнятно и сбивчиво — он даже не пытается слушать, только касается мошонки сомкнутыми зубами и приоткрывает рот. Сеск обрывается на полуслове, выгибается и стонет — нет, ну знает же, что не укушу, а всё равно так реагирует, ну как так можно-то, про себя возмущается Давид. Самодовольство в этих словах зашкаливает. Сеска так трясёт, что Давид ложится на него и помогает себе обеими руками, чтобы на самом деле не причинить ему вреда. Проходится языком следом за зубами, легко дует на влажную головку. Сеск задыхается вскриком. У Давида самого перед глазами всё плывёт. Он ласкает налитый до фиолетового цвета член, мнёт мошонку, большим пальцем разглаживает на ней морщинистую кожу, увлекается шершавым ощущением в ладони, и не улавливает момент, когда Сеск кончает. Давид отпрянул и зажмурился, липкие капли брызнули на лицо. Он инстинктивно стёр их ладонью и, извиняясь, поцеловал чувствительное место, где член соединялся с мошонкой. Сеск охнул, а Давид почувствовал себя таким лёгким, таким счастливым, что чуть не рассмеялся. *** Вилья бы под пытками не признался, что секс его вымотал, нет, спасибо, он не так стар, он ещё пять раз может. Но о готовке и думать не хочется, так что они доходят до ресторанчика в трёх кварталах от квартиры. Уютное местечко днём привычно пустует. — Прямо сиеста настоящая, я посмотрю, — глядя на пустые столики, прокомментировал Сеск. Они устроились в глубине зала и после пары блюд продолжили говорить. — Мне тут надо Дани найти подарки. Для начала я должен зайти в какое-то Alcone Company, там консультанту просто сунуть один список, и если чего-то не окажется, бегать докупать хоть по всей стране. Давид тут же голосовым управлением гуглит название — не так хорошо у него с английским, чтобы незнакомые слова верно записывать. Он и в знакомых временами путается. — Да это рядом совсем, хоть сейчас зайти. — Ну, про сейчас я бы не сказал. Ты просто полный список не видел. Мне бы в банк, потом заказать пару телохранителей и грузовое такси. — А-а, — протянул Давид. У Патрисии запросы были попроще. — Нужно, — Сеск покопался в телефоне, — вот это, — на экране появилась жёлтая картонная коробочка с красной надписью «Burt’s bees». Через прозрачную вставку просматривалось с пяток флакончиков и жестяная баночка, — это и вот это, — на этот раз на экране возник чёрный фломастер. Следующее фото — чёрный же флакончик с пипеткой. — И ещё скупить почти всё, что увижу у этого бренда… На этот раз Сеск показал чёрный прямоугольник с едва видимой белой надписью. Она была наверху, мелкая, набранная шрифтом под печатную машинку. Pat McGrath labs, прочёл Давид, и, поскольку впервые слышал это название, тут же его и забыл. — Ну и ещё по мелочи. Сеск отложил телефон в сторону и прыснул. Давид, до этого державшийся (всё же жена… друга? любовника? в общем, не надо), тоже засмеялся. — Не вопрос, — наконец ответил он. — Не найдём всё в этом вот Falcon Company, у Пат спрошу, где она берёт все эти штуки. — Так странно было ехать налегке, — неожиданно говорит Сеск. — Из Сингапура вот тащил Дани сумку, charles&keith, лёгкая, но места занимает — пиздец! Но надо, блин, чтобы точно не пересечься ни с кем одеждой. Не очень дорогая, но продаётся только в Азии. А то как-то на вечеринке Дани была четвёртой со своей «Шанелью». Слёз было… — Жесть. — А из Израиля, мы там с «Маккаби» играли, пёр брюликов столько, что думал, меня тупо на таможне не выпустят. Там биржа алмазная, сколько купить пришлось — внучкам ещё хватит. А тебе я никогда ничего не привожу. — Привозишь, Сеск. — Восемьдесят кило дури не в счёт. Нормальные ребята её из того же Израиля пёрли, там травку достать как два пальца. — Ну, теперь ты знаешь, что мне везти. Сеск только хмыкает: — Ага, и увидимся с тобой через… сколько тут за контрабанду наркоты дают? — Да похер. Я тебя откуда угодно дождусь, — отмахнулся Давид и поспешил обратить всё в шутку. — Десять лет стажа, знаешь ли. Сеск опустил взгляд и попытался сменить тему: — Кстати, тут недели две назад ко мне полиция без всякой наркоты заходила. Я как увидел их, обалдел. Сразу и про налоги подумал, ну, Месси, все дела. И штраф за превышение всё никак не оплачу. А это соседка пожилая деревья подрезает. Милейшая леди — старые деньги, все дела. Вот на неё карга из пятнадцатого дома и наехала, дескать, она деревья рубит. Старушка. Рубит. Ну да. Полицейские сами не в восторге этот бред слушать, а что поделаешь — работа такая. Вот они и пошли всю улицу опрашивать. А я уж испугался. Давид с радостью поддерживает разговор о нерадивых соседях. Они продолжают перемывать косточки своим нынешним и бывшим даже после того, как выходят из ресторана. Потом тема сама собой меняется. Так и добредают до крупного кирпичного здания. — Посмотрите направо, — тоном занудного экскурсовода говорит Давид. — Вот тут мои и учатся. Нормальная школа, хоть и выглядит, как тюрьма. — Все школы так выглядят, — вставляет Сеск. — Простая и для тех, у кого английский не родной. Но хорошая. — А чего ты куда получше не отдал?.. Ну, связи, все дела, чтобы знакомства нужные имели… — хмурится Сеск, с сомнением разглядывая красную громаду. — Чтоб моя дочь шлялась с этой золотой молодёжью? С папенькиными сыночками, которые ни хрена не достигли, но деньгами привыкли раскидываться вовсю? — Я об этом как-то не подумал, — стушевался Сеск. Лия младше Саиды, так что со всех точек зрения он эту идею ещё не рассматривал. — Думал, если в Лондоне останусь, отдам девочек в какую-нибудь крутую частную школу, чтобы члены королевской семьи, все дела… А ты прав. В Арьенс-де-Маре я был в самой простой школе, — хмурится Сеск, — вот, хотел дать девочкам всё, чего самому не хватало. — И не хватало тебе понторезов и снобов? — Да брось, не все такие! Жери вот в какой семье вырос… -…а всё оболтус оболтусом. — Тут уж не поспоришь. Хотя Ибра, которому он — помнишь? — шутки ради в машину грязевую бомбу подложил, нашёл бы пару аргументов. — Я тогда думал — они друг друга просто поубивают. А они вон до сих пор общаются. — Ну, я, знаешь ли, тоже думал, что мы друг друга поубиваем, тогда, в Барсе. А вон до сих пор общаемся. Давид поджимает губы и молчит две с половиной минуты. *** Сытые и нагулявшиеся, они валятся на кровать и лениво листают ленты соцсетей. Даже в душ, когда за окном стемнело, идут по очереди, зато отрываются после, в какой-то момент Давиду даже кажется, что такого долгого секса у них никогда не было. Он раскрывает Сеска так медленно и осторожно, будто тот хрустальный. Сеск извивается, стонет и кусает угол подушки, но не просит ускориться. От этого щемит сердце.