20 дней лета

— Тебе понравится, — уверенно говорит Давид. Сеск не поклонник музеев. Скучно ж до одури — болтаться по залам и тщетно пытаться найти смысл в нарисованной дороге или, что хуже, разноцветных пятнах. Он готов глянуть на скульптуру в саду или посреди фонтана, но не в пустынном белом зале. И всё же он без возражений забирается за Давидом в такси. По пути Сеск гуглит фото музея — как-то не вдохновляет. С чего вдруг Давида туда потянуло? Ехать оказывается недалеко. На Восемьдесят второй улице такси торопливо затормозило, да так, что Сеска тряхнуло. Музей напоминал Национальный дворец в Барселоне, но там хоть фонтаны были. На ступеньках сидели группки людей. Толпа была пёстрой и разнородной. На первый взгляд казалось, что там можно встретить кого угодно. Они начали подниматься, обходя сидевших людей. Сеск косился на них, пытаясь собрать из волос всю радугу — так, синие, каштановые, чёрные, о, зелёненькие! Интересно, эту блондинку можно засчитать в жёлтый? На вершине лестницы их ждали огромные, тяжёлые двери, в которые не составило труда пройти сразу вдвоём. — Два билета, — демонстрирует пристойный английский Давид. И поясняет Сеску уже на испанском: — Чтобы попасть на крышу Метрополитена, надо купить билет в музей. Рекомендуют — не, ну дают эти американцы, рекомендуют они! — двадцать пять долларов за билет. Нью-Йоркцы посмышлёнее платят один доллар и просят билет в музей. Главное лицо пожалобнее сделать. Дальше нужно дойти на четвертый этаж, а уже оттуда на крышу. — А-а, — доходит до Сеска. Крыша на границе Центрального парка — это хорошая идея. А он уж подумал, что Давид головой приложился… — Тут вообще-то не так тухло, как можно подумать. Мы с Пат Саиду брали, Ола с Лукой мелковаты для такого. И, знаешь, ничего так. Давид честно платит полсотни — поддерживает американскую культуру, видимо. Они выходят из главного холла в левый коридор и плутают по хитросплетениям залов: в белых скульптурах и чёрных амфорах сразу узнаётся Греция, Африка с Америкой пугают жуткими росписями масок, затем (это они не туда свернули) современная мазня — лучше бы граффити зал расписали, и то красивее — и, наконец, лестница на четвёртый этаж. Кафе, ещё одна лестница, и они на крыше. Пятый этаж, пусть и с высокими потолками — не так уж высоко, Сеск не раз бывал в небоскрёбах, и вроде как его не должно впечатлять, как кроны деревьев сверху похожи на холмики — или на облака из иллюминатора самолёта. Но листва простирается вдаль, а за ней — Нью-Йоркские высотки. Вид фантастический. Сеск поворачивается к Давиду и одними губами шепчет: — Обалдеть. — А ты сомневался? — лукаво улыбается Вилья. Над ними голубое небо, вокруг кроны деревьев, а вдалеке частокол небоскрёбов. Сеск делает несколько фото и едва удерживается, чтобы не выложить их в инстаграм. Он показывает три лучших снимка Давиду, они выбирают самый классный — третий — и Сеск кидает его паре знакомых. Он считанные разы задумывался, не завести ли личную инсту — такая была почти у всех футболистов. Обычно в жизни не происходило ничего секретного, такого, что нужно скрывать. Сеск вообще считал себя скучным человеком. Но глядя на оставшиеся внизу деревья, на дома, почти чёрные на фоне яркого неба, Сеск счастлив — и этим счастьем хочется делиться. Он отворачивается от края крыши и целует Давида.