20 дней лета

— Сколько лет мы вместе не праздновали Рождество? — спрашивает Давид с утра, и это риторический вопрос, несмотря на то, что ответ на него всё же есть. Первый год вместе в «Барсе», холодный, пронизывающий ветер с моря, опустевшие улицы и жёлтые огни города. Такое не забывается. Но со временем стирается память о том, каким виноватым Давид тогда себя чувствовал — а ведь именно поэтому дальше они только слали друг другу смс с поздравлением. — Попразднуешь тут, — ворчит Сеск. — В Англии на Рождество игра. Традиция, блин. О семейном досуге заботятся. А о нашем семейном досуге кто позаботится? — Вот сегодня и отметим. К приготовленной вчера паэлье с морепродуктами Давид достаёт из холодильника шампанское, «Cava Castell Llord». Тот ещё завтрак, конечно, но что бы и нет? Рождество же. В мечтах шампанское открывалось одним эффектным жестом, в реальности удалось залить полстола и зафигачить пробку в кухонный шкаф, и только после этого разлить чёртов напиток, вернее, то, что ещё осталось в бутылке, по бокалам. И они отмечают. Едят 12 виноградин, под которые загадывают желание (новогодняя традиция, но плевать), а потом с пиццей — с морепродуктами! — заваливаются на диван и включают «Пласидо». Фильм они почти не смотрят — слишком увлекаются объятиями на диване, они всё же не в свитерах, лето за окном. Сеск прижимается ещё ближе и уверенно тянется за поцелуем. Тепло, нет, жарко, а кожа покрывается мурашками. Давид соскальзывает вниз, задевает низкий столик, и его ножки со скрипом проезжаются по кафелю. Сеск кидает ему подушку — пол твёрдый и холодный. Джинсы приспускаются легко, губы сами находят блестящую смазкой головку, язык прочерчивает русло выступающей вены. Зубы Давид приберегает на будущее. Сеск молчит, но дышит часто, и одной рукой сдавливает ему плечо. Он гладит мошонку всей ладонью, волоски щекочут чувствительную кожу. Меж тем губы плотным кольцом облегают ствол, и Сеск, пытаясь что-то сказать, но путаясь в звуках, тянется вперёд — вверх. В ответ Давид ускоряется. В голове не остаётся посторонних мыслей, последним исчезает смутное ощущение, что навык он растерял. Сеск всё ещё старается совладать со словами, но срывается на стон. Он уже близко, Давид чувствует. И отстраняется. Они встречаются глазами. Взгляд у Сеска затуманенный, губы пересохли — Давид облизывает их сам и целует, залезая сверху. Одна рука Сеска на его спине, прижимает ближе, а вторая спускается по животу и гладит плоть сквозь трусы — Давид захлёбывается, задыхается поцелуем, сам сжимает плечи Сеска и, наверное, что-то шепчет. В голове туман, а когда чужие пальцы сжимают член, наслаждение выбивает его из этого мира. Желание слишком сильное, слишком острое, до боли. Давид буквально падает лицом на подлокотник, сжимает его руками и, сбиваясь, просит: — Снизу… Сеск непонимающе оглядывает диван, запускает руку в щель между матрасом и спинкой. — Нет, снизу, слева, справа… Сеск спускается на лежащую на полу подушку. — Слева, под матрасом… совсем слева, глубоко… Сеск засовывает руку почти по локоть и достаёт флакон смазки. — Нахера?.. — его голос сиплый, а в голове слишком мутно для длинных фраз. — Дети. Трое. Хоть в люстру прячь. Сеск поднимается на диван, устраивается между его ног, с щелчком открывает смазку, и мокрые пальцы касаются входа. Давид инстинктивно сжимается, изо рта Сеска вырывается хриплый смешок. Пальцы — два, потом три — движутся спиралью. Давид кусает запястье — слишком привык сдерживаться, вечно сборы, свои в соседних комнатах, тонкие стены, общие душевые… Когда Сеск входит, он не в силах сдержать стон. Сеск замирает на середине — правильно, так надо, так проще. Сеск целует его в шею. Сеск, Сеск… Не осталось других мыслей, ничего, кроме него. А в последний миг исчез и он — осталось только наслаждение. Болезненно прекрасный момент полного блаженства. Давид приходил в себя медленно. Из тела утекала лёгкость. Он лежал на спине — и когда только успел повернуться? — на нём распластался Сеск. Испаряющийся пот охлаждал разгорячённую кожу. — А двадцать восьмое отметим? — с заговорческим лицом спрашивает Сеск. На его щеках восхитительный румянец, глаза блестят — ну как такому отказать? Он мог бы попросить звезду с неба. — Да хоть завтра. — Через три дня. — Ну, держись, — щурится Давид и тут же зевает. Сеск смеётся, в уголках его глаз собираются морщинки. Давид думает: «Он такой красивый».