20 дней лета

Встают они поздно. Завтракают остатками вчерашнего и найденным в морозилке мороженым. Прошла неделя, а им некуда спешить — это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сеск смотрит на Давида так, как будто он сейчас растает в воздухе. А Давиду так легко, что он чувствует себя способным это сделать. Звонок телефона они замечают не сразу. Наконец Сеск вскрикивает: «Да блин, мой!» — и несётся на звук. — Привет, — говорит он уже в трубку, но всё ещё на испанском. — Нормально я. Вы как, принцессы? Сомнений нет — Сеску звонит Даниэла. Давид не обижается на «нормально» — нечего жену нервировать рассказами, как им тут хорошо. Он сам Пат отвечает так же, если она спрашивает — только вот она уже и не спрашивает. Золотой человек. Уехала вот без вопросов… Ну почему он не может любить только её? Разговор затягивается, и Давиду хочется провалиться сквозь землю. Лия — большеглазое чудо, её звонкий голос легко наполняет всю квартиру. Капри чуть больше года, она пока говорит мало, больше отдельными словами, чем предложениями. Наконец Сеск вешает трубку — Давид уже разве что в окно не курит. У зашедшего в кухню Сеска на лице тоже не видно радости, он садится у стола и пустым взглядом утыкается в холодильник. На холодильнике магнитами держатся фото Давида с семьёй. Вилья отворачивается от окна и смотрит туда же. — Хватит, — Сеск отворачивается первым, и говорит твёрдо и уверенно. — У нас мало времени. Не надо портить и его. Давиду нечего сказать, он только кивает. Сеск буквально подрывается со стула, выходит из кухни — Давид на автомате идёт следом, хватает с дивана толстовку и идёт к двери. — А Центральный парк мы так и не посмотрели. Ну, пошли? Центральный парк — это полчища туристов, среди которых и разглядеть-то что-то сложно. Делать там нечего, жители Нью-Йорка там и не появляются. Они знают местечки поукромнее, в Нью-Йорке таких хватает — если знать, где искать. — Давай. По пути — идти всего несколько кварталов — Давид оттаивает и начинает рассказывать обо всём вокруг. — Говорят, один такой киоск напротив центрального парка приносит 20 тысяч долларов в месяц, — указывает он на палаточку у самых ворот. Сеск пытается прикинуть, сколько это в фунтах в год, и охотно верит — в очереди за хот-догами стоят человек семь. В самом парке смотреть особо нечего — всё это есть и в барселонском заповеднике Кольсерола. Им встречаются люди, говорящие буквально на всех языках мира. Пару раз даже подходят за автографом и селфи, а один аргентинец очень настойчиво выпытывает, каков в жизни Месси. У Сеска с языка рвётся пара историй, хотя бы со времён Ла Масии, но отвечает он сухо, будто на интервью — большой профессионал, трудяга, отличный семьянин. — Хоть бы кто про Абрамовича спросил, — закатывает глаза Сеск, когда аргентинец наконец убегает по своим делам, растворяясь в пёстрой толпе. — Вот это кадр! А Лео… да что я тебе говорю — сам помнишь. — Ага, — кивает Давид. Хотя про Месси есть, что рассказать, ничего особенного в этих историях нет. — Но знаешь, время от времени так и подмывает сказать правду. — Ага. Лэмпард строит из себя классовое превосходство, а в итоге сноб снобом, — подхватывает Давид. — И Санты не существует. Лео, — произносить фамилию опасно, на каком бы языке они ни говорили, — засранец, слова ему поперёк не скажи, терпеть этого не может. — Икер… да что говорить, сам знаешь. — А я? — А ты просто пидор, — отмахивается Давид. Шутку Сеск не просто понял и оценил, а поддержал: — Других недостатков у меня нет? — Никудышно готовишь, одежду разбрасываешь, помешался на клубничном актимеле… эй! Ты сам предложил! Давид трёт макушку, а Сеск смеётся: — Ну ты и свинья! Минут пятнадцать затишья, когда они перебирают знакомых, и подходит мужчина в деловом костюме. Глядя на Сеска сверху вниз, царственно выдаёт: — Как вы посмели перейти в «Челси»? Вы меня разочаровали, — разворачивается на каблуках и уходит. Сеск едва сдерживается, чтобы не прыснуть ему в спину — и тут же пишет об этом друзьям из футбола. Те в ответ присылают понимающе ржущие смайлики. Они гуляют до поздней ночи, до самого закрытия парка, а потом по улицам, где в оранжевом свете фонарей опустевший город принимает их в свои объятия. Холодает, но они продолжают идти. Годы тренировок сделали своё дело, и усталости не чувствуется даже теперь, наоборот, им свободно и легко. После ухода с туристических троп никто не узнаёт их. Кто-то спешит домой, кто-то, наоборот, на ночную смену. Две девицы явно на пути в клуб, если не на панель: на высокой блондинке прозрачный топ и кожаная юбка, её темноволосая подруга надела короткое платье с пайетками. Уставшие после работы нью-йоркцы возятся с цветами на пятачках под окнами домов: поливают из специального крана, что рядом с пожарным гидрантом, пропалывают. Подстригают газон, и чувствуется запах свежескошенной травы. Хочется дышать полной грудью. Наверное, это — рука Сеска в его руке, свежий воздух и мерный шум автострад вдали — это и есть счастье. В круглосуточной кафешке они берут с собой ужин — крылышки в соусе карри и две большие порции картошки — а по пути уминают сэндвичи с колой. — Что завтра? — уже засыпая, спрашивает Сеск. Сонный, он нечётко выговаривает слова, и вопрос звучит как «озатра», но Давид всё равно разбирает, о чём речь. — Увидишь, — усмехается он, закрывая глаза.