20 дней лета

А что будет сегодня, они знали ещё месяц назад. Сеск только забронировал авиабилеты, а Лэмпард уже знал, что тот приедет. Откуда знал, Давид не интересовался. Предполагал, что Сеск кому-то в раздевалке «Челси» обмолвился, что в Штаты летит. У Сеска в раздевалке были друзья — это Давид с удивлением после нескольких месяцев в «Нью-Йорк Сити» обнаружил, что даже хорошими приятелями ни с кем из футболистов не стал, и его это совершенно устраивает. Потом Фрэнк написал Фабрегасу, что хочет встретиться. Сеск, в свою очередь, написал Давиду, тот не возражал («ты чего, соглашайся!») — и всё кончилось тем, что теперь Сеск с Фрэнком сидели в ресторане, а Давид… совершенно не знал, чем заняться. Как глупо! Сеска не было одиннадцать с половиной месяцев в году, и жил же он! А теперь Фабрегас ушёл на несколько часов, и квартира опустела. Давид прочёл (внимательно, а не пробежал глазами, как обычно) сообщения от Патрисии. Она отлично, со всеми встретилась, всех повидала, только вот дети вставляют слова на английском. Надо бы что-то с этим делать. С его сёстрами, Эйде и Эльзой, поболтала, у них и правда всё хорошо. Вилья ответил ей — обстоятельно, что да как, но без лишних эмоций. Побросал на сковородку то, что нашёл в холодильнике — вышла вполне сносная френнера. Фрэнк встречается с Сеском в ресторане. «Без галстуков». Давид не ревнует — он точно знает, что это просто разговор про то, как там «Челси». Под настроение он сам любит посплетничать об общих друзьях. Да и хотя Фрэнк знает, как, но услышать подробности с глазу на глаз не лишнее. И всё же он нервничает. Звонит Мате («сто лет не говорили, как ты там, мелочь?») — у мелочи глубокая ночь и богатый запас матерных слов. Среди проклятий находится место и паре выражений времён «Валенсии». Давид улыбается и вешает трубку, а потом, ещё вспоминая старые времена, лезет в интернет и зависает там. Давид рассчитывал на пару часиков (и к концу этих двух часиков, совершенно ни на что не намекая, отправил в мессенджере свой адрес), а эти двое зацепились языками на все четыре. Наконец Сеск присылает сообщение — уже в такси, скоро буду, спасибо за адрес. Давид точно знает, что в том ресторане, куда Сеска пригласил Фрэнк, нормально не наешься, и заказывает большую пиццу — «Рэй’с», вряд ли есть что-то более нью-йоркское, чем пицца «Рэй’с». Сеск приезжает позже пиццы, заходит в квартиру уже с пиджаком в руке и сразу же начинает вылезать из остальной приличной, но неудобной одежды. — Не поверишь! — стягивая штаны, восклицает Фабрегас. — Таксист на меня глянул так, знаешь, как будто на мне написано, что я дороги не знаю, и цену заломил — да за такие деньги можно до канадской границы добраться!.. ну я ему и выдал речь, — Сеск переходит на показательно-английский акцент, почти лондонский «кокни»: — Мистер, мне доподлинно известно, что путь до места назначения укладывается в полчаса, и имеет место быть… ну, ты понимаешь, со всеми этими оборотами… Обычно при виде меня рот так разевают, когда узнают во мне знаменитость. Хотя какая я знаменитость, куда мне! Помню, пригласили как-то на «Бритс» награждать кого-то там… Сеск прерывается на пиццу, с ходу откусывая полкуска. Она подостыла, и корочку лучше оставить, но начинка по-прежнему сочная и острая. Давид разливает «Пепси» по высоким стаканам, из которых девочки по утрам пьют апельсиовый сок, и, подумав, плескает туда виски — отрываться, так вовсю. К концу стакана становится жарко, Давид снимает футболку, а когда заканчивается пицца — на пол летят брюки. Сеск целует его — уверенно, требовательно, почти развязно (не перелил ли он виски?) Давид с трудом, не отрываясь от поцелуя, дотягивается до выключателя и гасит свет. В темноте привычнее, легче — как легче на поле, где всегда точно знаешь, что делать. Они уже на кровати, в голове туман — алкоголя или возбуждения? — Давид спускается губами по груди Сеска, целует, вдыхает его запах, правая рука уже на бедре, привычно гладят внутреннюю сторону, Сеск дышит чаще, подаётся навстречу касаниям, одной рукой зарывается ему в волосы, второй сжимает плечо. Давид целует живот Сеска, чувствует под губами контуры кубиков пресса, одной рукой стягивает с Сеска бельё, когда слышит: — Нет, не, — не дослушивая, Давид рывком отстраняется, — Сегодня — я. — А-а, — с хитрой улыбкой тянет Вилья, почти падая лицом вниз на другую сторону кровати. — Повернись. Давид замирает на вдохе. Лицом к лицу… в груди всё сжимается от нахлынувшей нежности. Съязвить бы, что кое-кто раскомандовался, но на языке вертится только: — Солнце моё. Давид смотрит ему в глаза, блестящие в полутьме, — и уже не отводит взгляда.