День пятнадцатый
27 июня 2017 г. в 23:12
В те времена, когда «Барса» выигрывала всё, что только можно, когда победы шли одна за другой, их узнавали чуть не по голосам. Нельзя было спокойно с семьёй в городе посидеть, каждые три минуты кто-нибудь да подойдёт за автографом и фото. Что уж говорить о том, чтобы выбраться куда-то вдвоём. Точнее, выбраться-то было можно, но на вдвоём это не тянуло.
Поэтому когда можно было пропасть на целый день, они выезжали в Серра-де-Кольсерол. И сейчас, лёжа на траве у озера Стерлинг в парке Харриман, они вспоминают эти дни с улыбкой и светлой грустью. Не хватает гор и вьющихся по ним дорожек. Глаза сами ищут на голубом небе среди редких белых клочков шпиль телебашни Кольсерола — и не находят. И даже деревья какие-то не такие — их слишком много.
И только их сплетённые пальцы не меняются — не важно, где и когда.
По пути сюда им встречаются заросли папоротника, а на лежащем стволе в пятне солнечного света пристроился — надо же! — бурундук. Телебашни всё ещё не находится, но вдалеке между кронами деревьев виднеется кусок пожарной вышки.
— Странно, — с лёгкой грустью усмехается Давид, — что теперь больше всего мы вспоминаем «Барсу», когда ругались через два дня на третий.
— Только в конце! — горячо протестует Сеск. — Сначала это было… не знаю… — он силится сдержать слова на языке, но не справляется. — Как медовый месяц.
Говорить об этом не выходит. Только молчать. Поэтому Давид возвращается к тому, как всё кончалось.
— А мне так легче стало, когда в «Атлетико» сбежал.
— Да и мне.
Снова тишина. Солнечный свет проходит через листву и падает на них крупными горячими каплями.
— Но, — игривым тоном продолжает Сеск, — проще всего стало, когда я сказал, что люблю тебя.
— Я же ничего не ответил, — даже теперь, спустя столько лет, Давид краснеет от стыда. Это было так неожиданно, так неправдоподобно прекрасно, что он чудовищно затупил и ничего не сказал в ответ.
— У тебя на лице было всё написано.
И опять — нет слов. Давид утыкается носом Сеску в плечо, и чувствует, как оно мелко трясётся от смеха. А потом Сеск поворачивает голову, смещается ниже и касается его губ разомкнутыми губами. Лёгкий, невинный поцелуй.
Давид обнимает Сеска и утыкается ему в шею, горячую от лежащего на ней пятна солнечного света, глубоко вдыхает такой знакомый запах, и ему кажется, что для счастья у него есть всё, что нужно.
И даже больше.