20 дней лета

Раз уж Сеск встретился с Фрэнком в ресторане и лично убедился, что знаменитых футболистов тут никто не узнаёт, они идут ужинать вдвоём. Ресторанчик достаточно оживлённый, не такой элитный, как тот, куда Сеска позвал Лэмпард, но хороший. За соседним столиком — высоким, с барными стульями — компания из пяти девочек. Главная из них, пухленькая блондинка с розовыми кончиками волос, не обращает на них никакого внимания. А сидящая напротив неё шатенка с короткой стрижкой посматривает на их сомкнутые руки — узнала? — но мобильник не достаёт. — В Лондоне бы сфоткали уже дважды, а в Барсе… — указывая на девушку глазами, одними губами шепчет Сеск, и уже вслух продолжает: — Шикарный город. — Раз двадцать пять, наверное, мы же почти закончили со вторым. Тупые футболисты и чисел-то таких не знают, — смеётся Давид. Когда-то его раздражало, что из-за футбола все считают, что он туп как пробка, а теперь он готов поржать над этим стереотипом. Пока Олалья с Лукой смотрят на него так, как будто знает он вообще всё. Саида уже взрослеет и догадывается, что родители знают не всё. Какое-то время они молча наслаждаются едой. — Как тебе тут, ничего? — спрашивает Сеск. — Система счисления просто ненормальная, все эти мили и фаренгейты… — не моргнув глазом, отвечает Давид. Он до сих пор путается, когда слышит, что на улице семьдесят градусов. А тридцать пять зимой? Это же ненормально! Снова тишина. Девочки за высоким столом у окна чокаются бокалами, болтают, тёмненькая что-то читает в телефоне, даже хихикает вроде бы (уж не про них ли читает?), но всё ещё не фоткает — направленный на себя глазок камеры Давид научился чуять буквально кожей. А они молчат. О чём им говорить, ну вот о чём? Всё уже либо сказано, либо не должно говориться никогда. Никогда-никогда. И всё же, пусть не словами, а держа за руку, касаясь щеки кончиками пальцев и глядя в глаза, он без слов говорит: «Я люблю тебя». И Сеск отвечает. Улыбается, шутит, смотрит внимательно. Хвалит местную кухню — желе с тайским супом, придумают же! А какой кус-кус! Сочная курочка, точь-в-точь как дома! Отпивает вино, которое сам и выбрал — Давид не поклонник таких напитков, ему по душе простое пиво или уж что-нибудь крепкое вроде виски, а милее всего их астурийский сидр. Приносят чек. Сеск успевает взять его первым и недоумённо смотрит на последние строки. — Чаевые двадцать пять процентов, они вообще серьёзно? Узнали всё-таки, а ещё американцы. Давид щёлкает иконку Uber — А, ты ещё не в курсе?.. Меньше пятнадцати вообще не принято. Узнали бы — было бы все сорок. — Да ладно? Фабрегас достаёт карточку, и Вилья почти не смотрит, как он расплачивается. Время, когда они выясняли, кому платить (и кто больше зарабатывает), давно позади. — Дэвид рассказывал. — Вы общаетесь? — тут же вскидывается Сеск. Давид возводит глаза к потолку: — Куда уж мне! Мы пересеклись-то полтора раза… Сеск хихикает, не дослушав. — Да знаю я! — отмахивается он. Домой они доезжают, не размыкая рук — но целуются уже в квартире. Шарик лавандового мороженого оставил на губах Сеска сладковатый вкус. Руки расстёгивают мелкие пуговицы рубашки — наощупь, вслепую. Как будто тысячу раз до и ещё столько же после. Покрывало Давид снимает с кровати одной рукой, почти не глядя, холодное постельное остужает разгорячённую кожу, они почти сразу перестают обращать внимание и морщиться. Чужой член ложится в руку легко, привычно, почти как собственный. Щёлкает крышка тюбика смазки, и мошонки касаются влажные пальцы. Ласки размеренные, тёплые. Ямочки на пояснице Вилья скорее помнит, чем чувствует, а хриплый выдох не слышит, а ощущает горячим дуновением у шеи. Давид губами находит на шее кадык, чуть касается зубами — Сеск стонет и сжимает рукой его плечо. — Четыре дня, — затравленно шепчет он. — Не думай, — слова даются через силу. Давид опускается вниз, не обращая внимания на то, что Сеск продолжает что-то говорить. Гладит языком самый кончик красной почти до фиолетового, мокрой головки, берёт в рот и несколькими движениями доводит Сеска до разрядки, не отстраняясь, пока Сеск не приходит в себя. — Нахер время, — хрипит он, откашливается и повторяет: — Нахер. Четыре дня — когда у нас было больше? Давид не целует его — нет, спасибо — но подползает ближе и обнимает рукой поперёк торса. Сеск отзеркаливает его движение, прижимается лбом к плечу, окончательно выравнивает дыхание. — Твоя правда, — спокойно отвечает он. — Всё уже лучше не придумаешь. Его пальцы тем временем движутся ниже и сжимают стоящий член у основания — Вилья давится воздухом. Он не может понять, шутит Сеск, язвит или всерьёз. — Думал, воображение у тебя побогаче, — иронизирует он. Пальцы Сеска движутся всё быстрее, и Давид у грани, почти за ней. Тело становится ватным, напряжение отключает все чувства — кожу колет, в ушах звон, перед глазами темно… И тут его до краёв — и через край! — захлёстывает чистая энергия. Её слишком много для осознания, для чего угодно, она наполняет его, не оставляя ни чувств, ни мыслей. Это электричество покидает тело медленно, цепляясь за каждую клеточку и оставляя колющее желание сделать мир лучше. Давид понятия не имеет, как, но он так счастлив, ему так бесконечно хорошо!.. Дистиллированная энергия утекает, оставляя пустоту, удовольствие и покалывание на подушечках пальцев.