Утопии пишутся кровью

— Интересно, будет дождь? — протянул Мурасакибара.       Этот громила немного напрягал Дайки. Он почти всё время молчал, а если что-то и говорил, то зачастую невпопад. Например, сейчас в самом разгаре шёл спор, стоит останавливаться на привал после бессонной ночи или пройти ещё час до заброшенной мельницы.       — И к чему ты это сейчас сказал? — Кагами повернулся к солдату. Видимо, его тоже озадачивала привычка Мурасакибары думать вслух.       — Какой дождь, на небе пара облаков, — возразил алхимик. И тут же продолжил спор: — Мой принц, люди слабее вашей расы. Нам стоит сделать привал.       Дайки фыркнул. Последние сутки были настолько насыщенными, что парень с трудом мог восстановить события. Ещё прошлой ночью он сидел в тюремной камере замка, а сегодня уже бежит куда глаза глядят с северянами и алхимиком. Та ещё компашка.       Ноги болели нещадно, мышцы ныли и отказывались работать. Создавалось впечатление, что конечности пришили от шарнирной куклы, а сам Аомине — неумелый кукловод. Рана на руке пульсировала, затылок, всё ещё помнящий удар Куроко, — тоже. Ко всему прочему, у Дайки заканчивалась вода. Это его беспокоило больше всего.       — Эй, фокусник, — Дайки позвал идущего впереди телохранителя императорского отпрыска. — А ты можешь воды мне наколдовать?       — Я не фокусник и не колдун. Нужна вода — ищи ручей, — отрезал Куроко.       — Где я его тебе тут найду?       Дайки на всякий случай оглянулся, но увидел лишь поля со скудной растительностью и чахлые деревья. М-да, пейзаж не из тех, что ласкают взор. Не то, что в южной резиденции Королевы, где Аомине побывал в составе королевской свиты пару сезонов тому назад, когда Её величество отправилась к морю, отдохнуть от суеты Линтанкеста. Он до сих пор помнил то чувство силы и умиротворения, которое испытывал, глядя на бескрайний синий горизонт. Королева пробыла на побережье всего пару дней, и у Дайки было слишком мало времени, чтоб насладиться видами, что помнил с детства. К сожалению, это был последний раз, когда ещё совсем юный солдат навещал свою родину.       — А, идите вы все во тьму… Я — спать, — Дайки бросил на вялую траву сумку с провизией, которую раздобыл ещё в лабиринтах Паутины и улегся возле неё.       — Поддерживаю, — рядом аккуратно положил свой плащ и сумку Алхимик.       — Вы издеваетесь? — изумленно спросил Кагами.       Аомине его уже никого не слушал. Необходимо было привести в порядок собственные мысли, закинуть на задворки ненужные воспоминания и эмоции, оставив только холодный рассудок. На границе сознания послышался голос тренера: «Всё, что ты сейчас чувствуешь — это продукт твоего мозга. Обуздай мысли и тогда освободишь тело. Боль, усталость, гнев, жалость… Тебе лишь кажется — это не твои чувства. Это лишь слабость и несовершенство человеческого разума».       Несколько глубоких вдохов позволили восстановить сбившееся от длинного марша дыхание. Перед закрытыми глазами был только вид бескрайнего моря — воспоминание, которое всегда давало глоток сил и решительности. Несколько ударов сердца — и все тревоги начали отступать. Оставалось лишь принять, что теперь ждет совсем другая жизнь, далекая от замка и тяжелых тренировок. В сознании всплыл образ испуганного лица Кисе, когда Аомине вонзил ему клинок между рёбер. Нет, тут беспокоится нечего. Этот жизнерадостный болван рано или поздно сам всё поймет. И кровь солдат стражи Линтанкеста тоже отмоется. Воды времени всё очистят…       — Ты что сейчас делаешь?       Дайки с недовольством открыл глаза. Парня всегда раздражали болваны, которые пренебрегали учением уже покойного тренера и отвлекали его. Но вместо своих болванов сослуживцев над Аомине склонился Мурасакибара.       — Вспоминаю советы наставника.       — Ты бы себя видел: рухнул, как бревно, — хихикнул Имаеши.       — И что наставник тебе советовал? — поинтересовался Кагами.       — Тебе-то какое дело?       — Было бы никакого, но ты начал впитывать в себя силу, как морская губка. Аомине резко сел. Кронпринц только ухмылялся и с любопытством наблюдал за полукровкой.

***

В покоях императора было темно, несмотря на ясное утреннее солнце. Тяжелые портьеры закрывали даже самый крохотный кусочек окна, единственным источником света оставались свечи.       — Позволь узнать о самочувствии отца.       Химуро тихо приблизился к широкой кровати правителя. Император неподвижно лежал, только тихое равномерное дыхание указывало на то, что он жив.       — Его величество император Акивара чувствует себя лучше, — отозвался лекарь, к которому обращался Тацуя.       Короткий резкий вздох, глаза императора чуть приоткрылись. Затуманенный взгляд скользнул по лицу сына.       — Кагами, ты уже вернулся?       — Это Химуро, папа.       Ещё один вздох. На этот раз глубокий и тяжелый.       — Сколько времени прошло с тех пор, как уехал егерь?       — День. Завтра утром должен вернутся по твоему указанию.       — Каждый раз, когда смотрю на тебя, вижу твою мать. Она была умной женщиной, твоя рассудительность — это её наследие. Почему ты не отговорил брата?       — Я пытался, поверь мне.       Глаза императора оставались закрытыми, дыхание — таким же неровным и прерывистым. Пот мелкими каплями проступал на лбу и блестел в полумраке свечей. Лекарь отжал тряпку, которую держал все это время в отваре, и приложил к лицу Акивары.       — Что с ним? — Химуро изобразил обеспокоенность.       Лекарь искоса посмотрел на принца, поджал губы, будто сомневаясь, стоит ли отвечать:       — Боюсь, Вашего отца отравили.       В груди у Тацуи на мгновенье похолодело. Что-ж, этого стоило ожидать. Придворный лекарь всегда безошибочно определял болезни, и как бы Химуро не старался скрыть яд, у него это не получилось.

***

Солнце поднялось над горизонтом, заливая светом поле боя. Теплые лучи касались остывающих тел солдат, их кровь уже давно впиталась в песок, а невидящие глаза подернулись белёсой пеленой. Обессиливший Акаши стоял на коленях посреди дороги, весь окутанный облаками оседающей пыли. Рядом корчился и выл от боли Макото. Капитан королевской армии зажимал обрубок руки, кровь стекала ручьями сквозь пальцы. Отрубленная кисть валялась в паре шагов и он не отводил от неё взгляд обезумевших глаз. Если бы Ханамия не выставил над собой руку, защищаясь от сокрушительного удара егеря, то был бы уже мертв, как и его солдаты.        — Сдавайся, тогда будешь жить, — Акаши выпрямился и встал с колен. От усталости и напряжения мышцы налились свинцом, но поднять меч капитан всё же смог.        — Сдаться? Такому отродью как ты? — Макото смачно плюнул в сторону егеря. — Мне однажды уже сохранили жизнь. Как видишь, ничего хорошего из этого не вышло.       — Кто тебя отправил за мной? , — выдохнул Акаши, возвращаясь к капитану.       Разноцветные глаза внимательно следили за каждым движением Ханамии. На его бледном лице лишь расползалась ехидная ухмылка. Прижимая к груди культю, капитан попытался встать, но ноги отказались слушаться, и он снова плюхнулся в пыль. Акаши услышал смех. Сначала тихо, а потом истерический хохот Макото пронесся над высохшими полями.       — Знаешь, когда я был ещё совсем ребенком, я уже пытался убить одного из ваших. И, когда он схватил мою руку с ножом, точно также спрашивал, кто меня за ним послал, — от былого веселья на лице Ханамии не осталось ни следа. — А я смотрел на него и видел только, как северянин насилует мою сестру и режет на кусочки тело моей матери. Если твой народ уничтожает то, что мне дорого, глупо удивляться, когда тебе пытаются отомстить. А, капитан?       На последних словах Макото собрал все силы и бросился вперед. Егерь отточенным движением рубанул мечом, рассекая ключицу и грудь пополам, но противник всё же достал его, ранив коротким кинжал ему в ногу. Казалось, Акаши этого и не заметил. В голове егеря продолжал звучать хохот капитана и обрывок фразы: «не удивляйся, когда тебе пытаются отомстить». Так любил выражаться только один его знакомый.       — Не может быть, — Сейдждуро перевел взгляд на ногу, потянулся вытащить кинжал из раны. Но он уже знал, что увидит. Лезвие было небесного цвета с гравировкой ближе к острию. Вязь рун формировала на клинке очертания древесного листа — символа императорской разведки.