Последние гастроли

Джон Уотсон Проснувшись утром, я тут же встретил взгляд Холмса. Он лежал, уютно пристроив локоть под голову, и с любовью смотрел на меня. От его взгляда потеплело на сердце. — Вам лучше, друг мой? — спросил я, погладив его по щеке. — Мой доктор всегда спасёт меня, — улыбнулся он и потянулся обнять. Прижав Холмса к себе, я не смог сдержать удовлетворённого вздоха. Провёл ладонью по его волосам. — Который час? — Полдевятого. Пора вставать, завтракать. Думаю, что скоро мы услышим вести от Джонсона. Уже за столом, пережевывая гренку, Холмс посмотрел на меня хорошо знакомым мне взглядом, — ему кое-что пришло в голову, кое-что, благополучно забытое нами накануне. — Пока я дожидаюсь отчета нашего осведомителя, могли бы вы, мой друг, провести одно маленькое расследование? — спросил он. — Эта газета... Что-то сомнительно, чтобы приличный отель выписывал такое издание. Но всё же стоит проверить. Сами понимаете, одно дело, если газета была принесена с остальными к завтраку, и совсем другое, если мерзавец, заказавший тот пасквиль, как-то ухитрился подбросить её именно Грацци. Я кивнул, давая понять, что уяснил задание, и сделал пометку в своем блокноте, как привык. Нет, я всё ещё не жалуюсь на память, и она, в свою очередь, меня ни разу еще не подвела, но письменные заметки как нельзя более полезны при обдумывании следующего рассказа, до которых стали так жадны издатели. — Да, вы правы, вчера мы как-то подзабыли об этом. — И расспросите Санторо ещё раз: подробно и с той деликатностью, которая вам свойственна, мой дорогой. О вечере накануне убийства, об утре. Ещё раз, все подробности. А когда вы вернётесь, то я расскажу вам, что узнал от Джонсона, и мы сможем уже делать какие-то выводы. Потом мы занялись кофе и газетами. Просмотрели некрологи, обращения от оркестра к публике. Не знаю, поддержит ли публика оркестрантов, но пока что Санторо с коллегами сделали всё, что могли. Покончив с завтраком и прессой, я взглянул на часы. — Что ж, постараюсь перехватить синьора Санторо перед утренней репетицией, чтобы потом поговорить со всеми его коллегами, — сказал я. Несильно сжал руку Холмса. — Оставляю вас в надежных руках миссис Хадсон, мой дорогой. — Любите вы меня пугать с утра пораньше, Уотсон, — углы его рта дёрнулись в сдерживаемой улыбке. Добродушно усмехнувшись, я встал и наклонился над его стулом. — За вами нужен глаз да глаз. Поцеловав Холмса на прощание, я отправился в отель. Там все вели себя так, словно ничего не случилось. Очевидно, мистер Чедвик правил своим маленьким царством твёрдой рукой. Портье — не тот, что дежурил накануне, с невозмутимым видом поинтересовался моим именем, сверился с запиской у себя на столе, и лишь после этого соизволил подозвать лакея и приказать ему проводить меня в кабинет управляющего. Тот не слишком обрадовался, увидев меня. Но все же выразил признательность за показания в полиции, которые, по его словам, избавили отель от публичного унижения, и, поколебавшись, намекнул на возможную благодарность. Я сделал вид, что не расслышал, и задал свой вопрос о «Вечернем обозрении». Мистер Чедвик высоко поднял брови и, негодуя при одной только мысли, что подобное издание могло осквернить стены его святилища, заверил, что никто из персонала не посмел бы... Я выслушал его излияния с невозмутимым видом, сделал несколько пометок в блокноте и поинтересовался, как себя чувствует синьор Санторо и нельзя ли мне навестить его. — Да, — понимающе кивнул мистер Чедвик, — совет врача ему сейчас будет как нельзя более полезен. Он очень остро реагирует на происшествие, — понизив голос, добавил управляющий. — Нам даже пришлось предоставить ему комнату на другом этаже, более дорогую, но отель взял разницу на себя... Я восхитился щедростью и благородством мистера Чедвика, после чего другой лакей проводил меня к номеру Бруно. Он открыл мне дверь и отослал лакея, которому я дал пару монет. На столе я увидел нетронутый завтрак: судя по измученному лицу музыканта, ему было не до еды. — Синьор Санторо, — сказал я мягко, — я понимаю ваше состояние, но если вы будете морить себя голодом, то вряд ли сможете помочь своим коллегам. — Коллегам? — усмехнулся он тихо. — И опять понимаю… Мы как-то разом сели рядом на диван. — Вы думаете о том, что среди них убийца. Но остальные же не виноваты. И синьор Грацци держался до последнего, чтобы не бросать их на произвол судьбы. — Да я сам убийца, — тяжело вздохнул он, подавшись вперёд и сцепив на затылке пальцы в замок. — Я вам, как врач, скажу. Может быть, мои слова покажутся вам циничными — не знаю. Я сейчас не стану говорить о душе, я скажу о теле… Ну, мучился бы он годы — лучше было бы? — Так что же, мне этому типу спасибо сказать? — Санторо издал истеричный смешок. — Нет, конечно. Но и себя убийцей не считайте. Я врач, а не богослов, а по совместительству я вроде как сыщик. Ассистент, по крайней мере. Не всегда убитый мучается перед смертью, а вот те, кто его любил, мучаются всегда. Вот ради них мы и ищем справедливости, — я ободряюще похлопал его по плечу. — Вы врач? — спросил он, не поднимая взгляда. — И вы говорите, Чезаре... синьор Грацци не страдал? Он отвернулся и мне послышался тихий, подавляемый всхлип. Я покачал головой, подошёл к столу, наполнил чашку чаем — свежезаваренным, насколько я мог судить, и ещё горячим, щедро добавил в него сахару, вернулся к бедняге и твердым голосом велел ему выпить хотя бы несколько глотков. Санторо подчинился, очевидно, сыграло роль моё докторское звание. Не скажу, что к нему полностью вернулось самообладание, но крепкий сладкий чай хотя бы прибавил ему сил. Он поставил чашку на стол, посмотрел на меня. — Вы хотели спрашивать... спросить меня о чём-то? — он взял себя в руки, и его английский от этого только выиграл. — Да, — кивнул я. — Пожалуйста, припомните как можно подробней утро — утро смерти синьора Грацци и предыдущий вечер. Любые детали, любые мелочи, даже совершенно незначительные на ваш взгляд. Кого вы видели, с кем говорили, о чём... боже, кто из официантов приносил вам ужин и чистый ли был передник на горничной... — Вечер… Наверное, с того момента, когда ушёл мистер Холмс? Потому что до концерта всё было, как обычно. Как обычно — в последнее время. Я вошёл к синьору Грацци… — Называйте его, как вам удобнее, синьор Санторо. — Спасибо. Чезаре был уставший, но он, видимо, уже выговорился в беседе с мистером Холмсом, — Санторо виновато посмотрел на меня, — поэтому он всё больше молчал. Мы поехали в отель… Музыкант старательно припоминал, потому в его речи стали появляться паузы. — Выпили чаю и немного поели. За вечер к нам заходили трое: Поджио и Мадзини — это наши скрипачи. Потом заходил ещё Фавароло. Всех троих к себе просил зайти Чезаре — разбор их игры после выступления.. — И как они к этому отнеслись? — Так это обычная практика. И Чезаре ведь не критиковал в полном смысле слова — он скорее советовал, как сыграть лучше. К этому привыкли, и не принимали близко к сердцу. И часто даже соглашались, потому что он как бы советовался, он так это подавал: «А вам не кажется, что с такта такого-то по такой-то лучше было бы сыграть чуть по-другому?» Я кивнул и сделал несколько пометок в блокноте. Санторо немного нервно покосился на карандаш в моей руке, но все же продолжил. — Все трое уже служили в оркестре, когда Чезаре взял мистера Сигерсона, — он слабо улыбнулся, — так что наверное нет нужды рассказывать о них подробно. Я невольно улыбнулся. — Интересно, а Холмса синьор Грацци так же гонял? — Не знаю, — лицо Санторо осветилось слабой улыбкой, — если по моему опыту судить, так думаю, что ещё больше. — А как в тот вечер прошёл этот своеобразный инструктаж? Как обычно? Не было никаких шероховатостей? — С Поджио получилось не очень хорошо. Он сразу согласился с Чезаре, а того вдруг не туда повело. Он подумал, что Поджио так легко соглашается, потому что больного не надо нервировать. Мне, правда, удалось погасить конфликт в зародыше. Последний год Чезаре вообще часто раздражался без всякого повода. — Это проявление его болезни и, кроме того, обычное состояние тяжелобольного человека, который боится жалости со стороны окружающих. Значит, вам приходилось выступать в роли своеобразного буфера между синьором Грацци и его музыкантами? А как они к этому относились? Их не раздражало то, что наполовину оркестром, видимо, уже руководили вы? — Да я, собственно, не руководил... — неуверенно сказал Бруно. — Понимаете, дотторе, я просто... ну, они меня не слишком любили, считали, что я вмешиваюсь в дела Чезаре... но, — он поднял на меня беспомощный взгляд, — если причина в этом, убили бы меня... Казалось, он был прав. А еще я лишний раз возблагодарил свою профессию, одно упоминание о том, что ты врач, — и люди доверяют тебе как исповеднику. — А сейчас как? — Сейчас… Понимаете, оркестр создал Чезаре, но коллектив существовал под патронажем городского совета Флоренции. И в итоге тем господам решать, нужен ли им этот оркестр без громкого имени Грацци. Если оркестр решено будет оставить, то музыканты должны будут высказаться, устраивает ли их такой преемник Чезаре, или они хотели бы видеть на его месте кого-то другого. Если бы Чезаре был жив, то он, вернувшись в Италию, воспользовался бы своим авторитетом, чтобы настоять на моей кандидатуре. А так… Это уж как судьба распорядится. Возможно, если мы выплывем, то меня поддержат. «Да, — подумал я, — блестящий или хотя бы достойный выход из кризиса — это лучшая рекомендация для того, кто захочет встать во главе оркестра». — Но видите ли, дотторе, — продолжал Бруно, кажется, уже полностью доверившийся мне, — в этом заключается ещё одна проблема. Я не знаю, хочу ли я этого. То есть это казалось почти решённым, пока Чезаре был жив. И он мог бы давать мне советы, фактически продолжать руководить оркестром через меня — я думал, это правильно. И теперь... теперь я не знаю, как быть. Я предпочёл бы сольную карьеру, я уже готов к этому. Давно готов. Но имею ли право? Ведь Чезаре хотел другого... Боже, он ждал решения от меня! — Не знаю, имею ли я право давать вам такой совет? Скажите: для синьора Грацци важнее был сам оркестр или люди, которые в нём играли? — Это нельзя разделять, — ответил Санторо. — Это была его идея — создать такой коллектив, и он тщательно подбирал себе музыкантов. Бывали, конечно, приходы и уходы, но костяк оставался неизменным. — У вас нет желания браться за руководство, или вы боитесь, что не справитесь и тем самым не оправдаете надежд, которые на вас возлагал ваш друг? Кажется, я начинаю отнимать хлеб у доктора Фрейда. Видел бы меня Холмс сейчас. — Боюсь… Возможно, доверительность Санторо была вызвана моим статусом врача, а, возможно, ему просто было не с кем поговорить. — Тогда вы должны хотя бы попытаться что-то сделать. Думаю, что если у вас не получится — а ведь не получиться может по вполне объективным причинам: вас могут просто не принять в качестве замены синьору Грацци, то вы себя станете упрекать меньше, чем если вы сразу откажетесь. — Вы думаете? — спросил он нерешительно. Боже мой, вроде бы взрослый парень, а ведет себя как дитя. И смотрит с такой надеждой, словно в докторском саквояже у меня не только капли от нервов, фонарь и револьвер, а еще и книжка с советами на все случаи жизни. — Попробуйте, — поощрил я его. — Будет хотя бы что вспомнить, даже если не получится. Но не зря же синьор Грацци пытался передать вам свой опыт и возлагал большие надежды. Я не знал его, скажите вы: он был хорошим учителем? — Да, дотторе! — с воодушевлением воскликнул скрипач. — Чезаре... — и он перешел на итальянский, сочтя, видимо, английский недостаточно выразительным для передачи своих чувств. — Вот видите, — улыбнулся я. — А вы, я уверен, хороший ученик. Не могли же усилия вашего друга пропасть даром. Но давайте вернёмся к первоначальному предмету разговора. Вы понимаете: у нас не так много времени. Если хотите, то время просто поговорить ещё будет. А сейчас я должен поскорее доставить мистеру Холмсу информацию по делу. — Конечно, я понимаю. Санторо всё же заметно оживился. Разговор ему, несомненно, помог. — Утро, да? Он вздохнул, но всё же вполне внятно рассказал о том, что случилось со времени его пробуждения и до его ухода из отеля. К сожалению, он не смог прибавить ничего нового. И мне бы раскланяться и уйти, но тут во мне взыграло ретивое, что называется, и я стал выпытывать малейшие детали, памятуя о напутствии Холмса. И я смог, как мне показалось, кое-что разузнать. Например, что газета с пасквилем лежала между «Таймс» и «Дейли телеграф». Что синьора Грацци вначале весьма позабавил маленький букетик фиалок, который, как сказал официант, просила передать неизвестная поклонница. Что официант, обслуживавший их, был тем же, что и накануне, и за день до того.

***

— Это я. Войдя в нашу гостиную, я застал Холмса сидящим у камина с трубкой в зубах. Но на столике перед ним стоял пустой бокал и початая бутылка бренди. — Ага. Вижу, что Джонсон приходил, — я с надеждой посмотрел на моего друга, но тот только вяло рукой махнул. — Приходил. И всей-то ценной информации у него — хватило бы сообщить в двух фразах. Вайперу были срочно нужны деньги, чтобы покрыть карточный долг, поэтому он просто ухватился за предложение анонима, который и заказал ему статью. Он согласился и получил примерный план и кое-какие наброски. Оплата была совершена по факту вечером, после того концерта, на котором мы с вами побывали. Неизвестный назначил Вайперу встречу у третьего фонаря, слева от входа в Альберт-холл и не опоздал. Лицо Вайпер из кэба не разглядел — помешала тень и шляпа мужчины, которую тот надвинул себе почти на самые брови — писака передал номер газеты и получил конверт с деньгами. — У меня информации немногим больше, — сказал я, присаживаясь в кресло напротив него. Я был огорчен тем, что пока нам не удалось достаточно продвинуться. — Газета, которую не выписывал отель, оказалась в пачке других на тележке с завтраком. Это самое важное, что вспомнил Бруно. Он... — я помедлил, — он очень расстроен. Холмс только тихо вздохнул. — Вижу, что вы очень деликатны в выборе эпитетов, мой дорогой. А что официант? Вы не пробовали найти его и поговорить? — Пробовал. Но он своё отработал и пошёл домой. Я взял его адрес. Я положил на стол свой блокнот с заметками, открытый на страничке, где я под диктовку всё ещё облегченно вздыхающего мистера Чедвика записал имя и адрес официанта. По словам управляющего, это был самый обычный парень лет двадцати, достаточно сообразительный и привлекательный, чтобы работать в приличном отеле. Проблем он не доставлял, никаких жалоб от клиентов и коллег не поступало. После отеля я заскочил к инспектору Хопкинсу, и тот оказал мне любезность, проверив по картотеке, — криминального прошлого у парня тоже не было. — Что ж, давайте поедем к нему и попробуем поговорить, — промолвил Холмс. Он тоже был явно… расстроен. Для него это дело оказалось слишком личным. Нельзя сказать, что он плыл по течению — факты открывались нам с трудом, и тут уж ничего нельзя было поделать, но если и раньше он порой слишком переживал за клиента, что говорить теперь. Парень, который был нам нужен, жил на ***— стрит в малюсеньком доме, узком, как шкаф. Он и ему подобные дома, видимо, доживали последние дни свои. Бурное строительство пока что не добралось до этой улочки. Диксон снимал комнату у некой миссис Уилсон, вдовы, чей покойный муж когда-то тоже служил в «Расселе» — поваром. Холмс попросил кэбмена подождать нас, и это было разумной предосторожностью. Едва ли нам удалось быстро найти экипаж в этом забытом богом уголке Большого Лондона. Он постучал в дверь концом трости. Пожилая женщина, открывшая дверь, посмотрела на нас не слишком дружелюбно, но кажется, наш внешний вид рассеял её подозрения настолько, что нам даже было дозволено переступить порог. Дом, хоть и небогатый, выглядел довольно опрятно. Сама хозяйка, несмотря на возраст, выглядела здоровой и крепкой. — Миссис Уилсон, — я коснулся полей шляпы, здороваясь. — Нам нужно поговорить с вашим жильцом, Руди Диксоном. Он здесь? — Он что-то натворил? — к ней вновь вернулась прежняя подозрительность. — С чего бы вдруг джентльменам интересоваться Руди? — В отеле, где он работает, произошел несчастный случай, — поспешил я успокоить почтенную леди, — мы всего лишь хотели задать ему несколько вопросов. — Садитесь, джентльмены, — не слишком любезно, впрочем, пригласила хозяйка, а сама пошла за жильцом. Он спустился быстро. Симпатичный малый, и в городе, видимо, не так давно — даже деревенский цвет лица растерять не успел. — Здравствуйте, господа, — поздоровался он с профессиональными, я бы сказал, интонациями – просто полотенца, перекинутого через локоть, не доставало до полноты образа. — Чем могу служить? Холмс не удержался от мгновенной улыбки — такой был забавный парень. — Меня зовут Шерлок Холмс, — произнёс мой друг сакраментальную фразу, — а это мой друг и коллега, доктор Уотсон. Глаза Диксона восторженно сверкнули, а губы беззвучно произнесли вполне читаемое слово. — Вы уже знаете, что случилось в отеле, Диксон? — спросил Холмс. Парня нельзя было подозревать. Я не утверждаю, что идея преступления вообще не могла бы прийти в голову этому парню, но такое продуманное и подлое убийство никак не вязалось с этим юношей. — Да, сэр, — согласно кивнул он. — Кошмарный случай, сэр. Подумать только, я принес бедному джентльмену его последний завтрак. — Вот как раз об этом мы и хотели поговорить, — Холмс посерьёзнел и чуть подался вперед. — Расскажите-ка нам про то утро. Всё, что помните. Как вы привезли ему завтрак, что было на тележке. Давайте начнём с этого. Парень побледнел. — Если джентльмена отравили, то я туточки ни при делах! — выпалил он. От волнения его старательно заученный лондонский выговор испарился, как по волшебству. — Я ничего плохого не делал! — Не волнуйтесь, никто вас ни в чём не обвиняет, — успокоил Диксона Холмс. — Просто опишите всё, что вы делали. Например, где вы взяли газеты? — Мне их посыльный принёс. Как и в предыдущие дни – «Таймс» и «Дейли телеграф». Я их всегда приносил джентльмену из тридцать пятого номера. — Он завтракал один? — Нет, он завтракал и обедал всегда с джентльменом из номера напротив. Я привозил еду сразу на два номера, но накрывали всегда в тридцать пятом, сэр. Остальные джентльмены из оркестра чаще спускались в ресторан. Уж к обеду точно, сэр. — Итак, вы получили газеты, положили их на тележку и на лифте поднялись на третий этаж? — Да, сэр. Он с некоторым сомнением посмотрел на Холмса. Неужели, мол, рассказывать всё? — Дальше, Руди. — Когда я дошёл до поворота коридора, меня окликнула Джун, горничная. Она подозвала меня к себе… — А где она стояла? — У лестницы, сэр. Я подкатил тележку к номеру и подошёл к Джун. Она просила меня передать джентльмену из тридцать пятого маленький букет фиалок. От поклонницы. Сказала, что её одна дама со второго этажа попросила. — Джун? — переспросил я, застыв с карандашом в поднятой руке. — Джун Хартли, — покраснев, сказал Руди. — Горничная с третьего этажа. Она отдала мне букет, мы обменялись парой слов, я вернулся к тележке и подал джентльменам завтрак. — И все? — спросил я. — Потом я болтал с Томми, с посыльным, пока джентльмены не позвонят, чтобы я мог убрать посуду. Томми вчера ходил смотреть боксеров, сэр, и мы... — Значит, пока вы с Джун разговаривали, тележка стояла у стены, рядом с дверью в тридцать пятый номер? — уточнил Холмс. — Между тридцать пятым и тридцать шестым? — Да, сэр. — С того места, где вы стояли, вам было видно тележку? — Нет, сэр. Это же за углом… — тут бедный парень опять побледнел. Было нетрудно понять ход его мыслей. Я не успел ничего сказать, как он замотал головой. — Нет, нет, сэр, в коридоре никого не было... Никого, чесслово, сэр, Джун и я, мы бы заметили, если бы кто прошел по лестнице. Мы стояли как раз там. Я посмотрел на Холмса, тот кивнул. Это означало лишь одно — газету подсунул кто-то из соседей Грацци и Санторо. — Видимо, когда Томми ушёл, вы подошли поближе к номеру и услышали спор на повышенных тонах? — Да, сэр, — и дальше парень повторил всё то, что он уже рассказывал инспектору. — Спасибо, Руди, — сказал Холмс, вставая. — Да не за что, сэр. Рад, если чем помог. Когда мы вышли из дома и сели в экипаж, Холмс назвал адрес отеля. — Хотите расспросить горничную? — поинтересовался я. — И не только… — Странный способ передать цветы — через горничную. А почему не лично-то? И почему не после концерта, например, через посыльного? — Может, дама замужем, — улыбнулся мой друг. — Разумеется, никакой дамы не было, хотя всё выглядело очень правдоподобно. Поклонницы Чезаре прекрасно знали, что он не выносит, когда ему дарят живые цветы. Он всегда называл букеты «scope». — Э? — Веники, — фыркнул мой друг. — Встречались, конечно, настырные особы, которые любыми путями пытались осчастливить кумира. Чезаре всегда раздаривал свои букеты, вытащив предварительно все карточки, — уборщицам, горничным — кстати!— женатым работникам сцены, чтобы свои половины порадовали. Вы заметили, что в номере совершенно не было цветов? — Да, заметил, и мне это показалось странным. Обычно в таких отелях свежие цветы в номере — часть сервиса. — Чезаре ставил такое условие, — сказал Холмс и снова слабо улыбнулся. — Когда приезжал в отель, первым делом требовал — никаких цветов в номере. Администрации это не доставляло хлопот, скорее, наоборот. — Что ж, наверное, дело можно считать практически раскрытым, — сказал я радостно. Чем скорее мы возьмем убийцу, тем скорее Холмс придет в себя. — Едва ли желание вручить Грацци ненужный ему букет и сама собой появившаяся на столике газета — это совпадение. Значит, цветы горничной вручил либо тот же, кто подбросил газету, либо его сообщник. Разговор даст нам имя и, возможно, мы уже сегодня все узнаем. — Вы рано радуетесь, мой друг, — ответил Холмс меланхолично. — Начать с того, что у нас, как минимум, два подозреваемых. Это Фавароло, который живёт в семнадцатом, рядом с бывшим номером Санторо. И Поджио, который живёт в тридцать шестом. У обоих была возможность подложить газету. Второй аспект проблемы: заказчик статьи и убийца — это не обязательно одно и то же лицо. Думаю, что напряжённость в оркестре была заметная, и создавшееся положение волновало многих. На самом деле преступление было бы раскрыто очень быстро, если бы у нас должное внимание уделялось дактилоскопии. Но пока что ведётся сбор отпечатков пальцев рецидивистов и впервые задержанных. А в суде, увы, на такого рода доказательства смотрят свысока. — А! — догадался я. — Шприц! — Ну, конечно. Стекло замечательно сохраняет отпечатки. — Да ведь ещё пропавший стакан! — Стакан пропал из-за оставшихся в нём следов лауданума. Было бы у убийцы время, он бы просто пошёл в ванную и как следует его вымыл, поставив потом на место. Но времени не было. Ведь в любой момент мог зайти Санторо. У меня вообще складывается впечатление, что само убийство было актом спонтанным. Неизвестный просто воспользовался ситуацией и попытался выставить всё, как сведение счётов с жизнью. Он ведь не мог предусмотреть, что Чезаре был знаком со мной, и что мы с вами окажемся вовлечёнными в расследование. А полиция бы разбираться не стала. — Мистер Чедвик был очень убедителен, — кивнул я. — Да и полиции меньше хлопот. Но все же, друг мой, не могут же показания горничной быть вовсе бесполезными! — Разумеется, они могут помочь. Мы хотя бы будем знать, на кого следует обратить особое внимание. И у меня есть одна идея. Думаю, что Санторо её поддержит. Я попрошу одного своего знакомого фотографа сделать снимки оркестрантов. И знакомые журналисты, которые могут нам помочь, у меня тоже имеются. А сфотографируются оркестранты охотно — лишняя хвалебная статья им не помешает. Холмс выглянул из экипажа. — Кажется, город скоро опять накроет туманом, — заметил он. — Есть ещё одна причина, почему я не тороплюсь. Хочется, чтобы они всё же отыграли оставшиеся три концерта. И завтра похороны… — В этом городе скорее удивляет отсутствие тумана, Холмс, — сказал я тихо. — Но зачем нам фотографии оркестра? Горничная и так должна знать своих постояльцев — или вы думаете, что её познания ограничены этажом? — У кого-то фиалки покупались с утра пораньше. Рядом с отелем большой магазин, где есть и цветочная лавка. Нам очень нужны фотографии Поджио и Фавароло. Вот нужны — назовите это интуицией, шестым чувством, как угодно. — Понятно, — кивнул я. — Что ж, сперва горничная, потом ваши фотографы? — Да, именно так. Горничная. Симпатичная и разбитная девица. И, помилуй боже, она пыталась с нами обоими кокетничать. Да, ей передала цветы дама, которая сама сказала, что она живёт на втором этаже. Чудо, а не дама просто! Но она уже съехала, кажется. Ой, как удачно-то! Я написал в блокноте фразу и показал Холмсу: «Может, стоит девицей заняться Хопкинсу?» — Да, пожалуй, Уотсон, — ответил он, не моргнув глазом. Поблагодарил горничную и отпустил её. Помолчал немного. — Возможно, что с полицией она будет более разговорчива. Намекнуть ей сейчас на совершённое на её этаже убийство было бы неразумно. Ну что же, мой дорогой, вы поедете со мной в редакцию или вернётесь домой? — И чем я смогу вам помочь, сидя дома? — усмехнулся я. — Если вы хотите пасть жертвой неумеренного внимания представителей прессы, — улыбнулся Холмс, — потому что вы у нас знаменитый автор детективных рассказов, тогда поехали со мной. И, правда, тратить время на пустые разговоры не стоило. Холмс все же отправился в редакцию один. Я ожидал дома, перечитывая свои заметки и пытаясь найти ещё какие-то зацепки. Вернувшись, мой друг сказал лишь, что вопрос можно считать решенным. А ещё он послал записку Санторо с просьбой посодействовать.