Молчать, Мэри говорит!

«На севере Ымперия с Англеанскай Рыспубликай зарылись в окопы и дубасятся между ними, та ны туда, ны суда сдвынуться не могут. Мало того, они ишо и в море на караблях стреляются. Баронства же, хлопчик, сначала пытались завалить Йеша мясом, та оно закончилось быстро, теперь решили валить железом. Дикари с Араши не могут выиграть на юге, потому шо мозгов маловато, да и корабли делают, что решето, тьфу ты , ёк-макарёк. Миралюбивыя бойцы Чаладона, хлопчик, неофыцыально ваюют на стороне союзникав, а Мерканты праваливают операцыю за операцыей. Эта мясорубка и не думает заканчиваться, хлопчик. Ымперия вывихнула челюсть, потому шо пыталась проглатить слишкам многа сразу, и обратна уже никак. Саюзники жы настолько тупы, шо умудряются катить бочку не только на Ымперию, а ещё и друх на друха. А тем временем, хлопчик, аппетит этой войны только растёт и растёт. Тьфу, может лучше па крушке пива, хлопчик?» – разнорабочий из вольных земель.

Остров Малая Земля был маленьким белым пятном на востоке от безымянного полуострова в Холодном море. От Англеанской республики к острову вело два воздушных пути. Оба они значились на карте открытыми, хотя на деле гражданским запрещено было посещать остров. Иногда в сторону Малой Земли с материка ходили дирижабли. Либо это был мрачный «галеон», не очень-то похожий на те, другие «галеоны», которые так любят в Империи Йеша, либо это был потрепанный временем и войнами «голдфиш», явно раньше принадлежавший какому-нибудь неудачливому имперскому капитану. Когда в вечно затянутом свинцовыми тучами небе появлялся мрачный урод, тем, кто видел это, становилось как-то не по себе. Дело было даже не в том, что этот «галеон» выглядел так, будто вот-вот лопнут канаты и цепи, на которых крепится гондола, и эта груда бесполезного металла весом в почти четыреста тонн рухнет на головы жителей Атмора. Просто люди знали, что обычно везут на этом «галеоне». Кого везут, точнее. «Рыба» же не вызывала никаких чувств. Она просто выглядела как не раз задевавший днищем землю дирижабль. Два нижних «плавника» были обломаны в нескольких местах, верхний криво трепыхался на ветру, а нормальным выглядел лишь «хвост» на баллоне. На носу «голдфиша» стояло смертоносное орудие, один залп из которого мог сбить маленький «сквид» или хрупкий «спайр». Хвачха. Две позолоченные львиные головы, способные изрыгнуть десять ракет каждая, должны были сиять на солнце, но этого не происходило. Не было солнца, да и позолота вся была скрыта копотью. Одна из голов, к тому же, была сильно деформирована мощным взрывом. Имперский капитан приказал взорвать ее, чтобы она не досталась врагу. Ясно было, что после такого хвачха не работала и просто занимала место на носу «голдфиша». Уродливый «галеон» сегодня был еще уродливее, чем обычно. Он шел медленно, к тому же, довольно низко. Даже стоя на земле можно было услышать дикий гул движков. Он перебивал громкий звук чьих-то голосов, неровного хора каких-то людей, что находились под самым баллоном. Каждая клетка, в которой сидело по два или по три заключенных, была маленькой, не более двух метров в ширину и длину. Высота позволяла мужчине среднего роста встать, но не в полный рост. Мэй Эттвуд досталась клетка, которая находилась у люка, ведущего наружу. На фоне всего остального, что произошло и происходило, этот факт ее радовал. В «каюте заключенных», как была названа верхняя палуба, переделанная под маленькую тюрьму, было шумно. Из самых глубин доносились запахи, просто потрясающие в плохом смысле. Мэй уже смирилась с тем, что от ее товарищей по несчастью пахло потом и отходами жизнедеятельности, но не смирилась с тем, как же они любили пошуметь и поболтать. Девушка, в бессилии опустившись на колени, держась за прутья решетки обеими руками, смотрела куда-то вниз, на старые доски, которые чудом не ломались под весом тяжелых клеток и людей. А над ней и вокруг нее звучали голоса. Какие-то люди просто переговаривались между собой, какие-то громко ругались, какие-то пели свои песни, похожие на пиратские. В одной клетке с Мэй сидела какая-то мощного вида баба, которая наверняка убила не одного человека за свою жизнь. На свою сокамерницу она смотрела, как на порождение ада. Точнее, как на имперку. Принято было считать, что типичный имперец – это человек с восточной внешностью: узкий разрез глаз, желтоватый оттенок кожи, темные волосы. Мэй частично подходила под это описание. Она была метисом, а из особенностей восточной внешности она переняла только темные волосы и специфичный разрез глаз. И она уже привыкла к тому, что ее считают иммигранткой из Йеша. Если бабу раздражало пение заключенных, а оно ее раздражало почти все время, она брала свою жестяную кружку и принималась колотить ею по прутьям решетки. От этого звука, опасалась Мэй, лопнут барабанные перепонки, и девушка оглохнет. Сколько бы раз Мэй не просила ее перестать бить кружкой о решетку, баба лишь огрызалась или даже харкала в ее сторону. А лететь еще было долго. От клеток, в которых сидели женщины, пахло еще одним неприятным ароматом, которым от них может пахнуть раз в месяц. От приторного запаха у Мэй кружилась голова. Из-за гомона никто не услышал скрипа лестницы. Люк распахнулся, и Мэй непроизвольно улыбнулась дуновению свежего воздуха. На фоне прямоугольника света стояла мрачная грузная фигура надзирателя. Его злобное лицо было замотано шарфом почти до самых глаз. – Не шуметь, – донеслось от него утробное рычание. Тут же стал слышен гул моторов и свист ветра. Все лучше, чем этот ор. И почти сразу же идиллия была нарушена каким-то заключенным: – Нача-а-альник! – проорал кто-то из глубин. Надзиратель скрестил руки на груди. – Че тебе? – снова прорычал он. – Я жрать хочу! Несколько заключенных согласно загомонили. Мэй, хоть и не начала шуметь, была согласна с ними. Надзиратель, ничего не ответив, исчез. Мэй тяжело вздохнула. А потом опять поднялся этот шум, и резкая смесь всех природных людских запахов ударила ей в нос. Девушка ослабела в беспамятстве... ...Кто-то бил ее по щекам. Мэй вздохнула и почувствовала, как ее последний завтрак просится наружу. Запах стоял просто невыносимый. Девушка распахнула глаза. Над ней нависло лицо этой самой грозной бабы. – Чего тебе? – поморщилась Мэй, сев нормально. Баба не ответила, но указала на плошку, стоящую в проходе перед решеткой. Мэй присмотрелась к содержимому. В мучнистой жиже плавали не очень-то красивые куски неизвестно чего. Девушке стало еще хуже от одного лишь вида этой еды. Никто не болтал, звучало лишь чавканье со всех сторон. Иногда кашель. – Кто хочет мою порцию? – прохрипела Мэй едва слышно. Прокашлявшись, она повторила: – Кто-нибудь хочет мою порцию?! Из клетки напротив на нее посмотрел рыжеволосый мужчина в серенькой военной форме. Его грустное лицо пересекали свежие шрамы. В его светло-карих глазах читалась просьба, чуть ли не мольба. Он поднял бледную руку, привлекая внимание. Мэй, просунув руку сквозь прутья, взяла плошку и протянула ему. Мужчина взял ее и благодарно кивнул. После этого к ним еще раз заглянул надзиратель. Теперь сквозь гул моторов прорывался еще один звук – шелест волн где-то далеко внизу. Сразу стало как-то холоднее. Мэй поежилась. Через пару часов начало темнеть. На их палубе ощутимо похолодало. Если кто-то говорил, из его рта вырывалось облачко пара. – Барышня, – услышала Мэй тихий голос. Она повернулась на этот звук и снова заметила рыжеволосого мужчину в военной форме. За ним сидел еще один мужчина, но из-за полумрака она видела лишь его силуэт. – Ты ко мне обращаешься? – недоверчиво спросила девушка. Мужчина не ответил. Вместо этого он протянул ей руку. «Как будто хочет поцелуя», – промелькнула в голове Мэй мимолетная мысль. Девушка зажмурилась, пытаясь отогнать от себя все подозрения насчет этого мужчины. Когда она открыла глаза, он все еще сидел с протянутой рукой. – Барышня, – еще тише повторил он. Мэй ничего не оставалось. Она протянула руку, и мужчина обхватил ее кисть своими длинными пальцами. – Ландеберт, – сказал он. Его имя сопровождалось почти сразу испарившимся облачком. – Мэй, – робко представилась девушка. – Из империи Йеша? – Ландеберт прищурился. Он сжал ее кисть сильнее. – С чего бы? – Мэй попыталась убрать руку, но у нее не вышло. – Ты выглядишь как имперская гражданка. Мэй помотала головой. – Англеанская республика, – ответила она, и Ландеберт тут же разжал пальцы. Вдох. Выдох. Ей определенно не нравилось общество этого рыжеволосого. – За внешность посадили, да? – снова подал голос Ландеберт. Он будто бы насмехался. Мэй фыркнула. – Еще чего, – сказала она. – Какая тебе вообще разница? – Да так, никакая, – Ландеберт уставился куда-то на проход между их клетками. Казалось, он тут же забыл о девушке. – А все же? – он снова поднял свои глаза на нее. – Так ли это важно сейчас? – насупилась Мэй. – Нет. Просто мне интересно. Сударыня, что сидит с тобой, похожа на убийцу, а вот ты – нет. Так за что тебя посадили? Мэй тихо, но грубо выругалась. – За провал, – сквозь зубы прошипела она. Ландеберт подался вперед и как-то оживился. – За какой провал? – спросил он воодушевленно. Мэй прижалась лбом к прутьям. Как же ей не хотелось говорить об этом!.. – Я служила в полиции и должна была поймать одного человека. Плохого человека. Посреди задания мне поручили рулить броневиком. Я, – Мэй всхлипнула, – упустила цель, затопила броневик в реке, а с ним утонул и весь его экипаж, кроме меня. Вот и вся причина. Ландеберт понимающе покивал головой. – А я вот, – начал он, – сбежал из части. Дезертировал, говоря простым языком. За этим уже следует суровое наказание, да? Мэй кивнула. – При побеге я ушатал дневального табуреткой. Караульного я ударил по затылку прикладом винтовки, которую я успешно стибрил у того же дневального. За мной пустили волкодавов, хе-хе, – Ландеберт провел пальцем по особенно страшному шраму на своем лице. – Догнали все же, суки. – Дезертирство хуже поражения, – сказала Мэй пренебрежительным тоном. – Не спорю, – вяло улыбнулся Ландеберт. Мэй хотела было прекратить этот разговор, но он не дал ей этого сделать: – А знаешь, что еще в республике считается более плохим поступком, чем поражение? – Нет, – Мэй уставилась на него как на человека, который ее просто бесит. – Инакомыслие, – Ландеберт указал себе за спину, на человека, который сидел за ним. – Не сомневаюсь, что этот парень потерял руку из-за очередного правительственного заговора. Мужчина за ним встрепенулся и ткнул Ландеберта в плечо. Мэй смогла рассмотреть выделяющиеся в полумраке белые бинты на правой руке, неестественно короткой. Девушка раньше слышала о чем-то подобном; она знала, что некоторым художникам и писателям отрезали кисти рук, а исполнителям – языки. Но вживую она никогда жертв искусства не видела. – Умолкни, – сухо попросил художник Ландеберта. – А че? Все равно же... – Умолкни, – повторил он. Мэй непроизвольно поежилась. Здесь становилось все холоднее и холоднее. Словно бы поняв ее без слов, Ландеберт снял свой потрепанный шарф и протянул его ей. – Держи, – буркнул мужчина, не глядя на нее. Мэй дрожащими руками приняла шарф, благодарно кивнула и сразу же обмотала его вокруг шеи. Он сохранил тепло предыдущего носителя. Это вызвало у Мэй как радость, так и отвращение. Спустя час мучений под нестройный хор заключенных Мэй все же задремала, положив голову на плечо сокамерницы. А та, как выяснилось, была и не против. Мэй проснулась от звука чьего-то голоса. Сначала она не понимала, что происходит. Потом она осознала, что ее конечности замерзли. Она не могла пошевелить одеревеневшими пальцами. Все было очень плохо. – Эй, – снова услышала она этот голос. Казалось, он звучал рядом с ее ухом. Затем – легкий тычок в спину. Мэй вздрогнула, но не повернулась. – Милашка, – вслед за этими словами на Мэй повеяло смрадным запахом. Кто-то провел пальцами вдоль ее позвоночника. Ей не хотелось двигаться и тратить энергию. Ей было так тепло и удобно, пока она спала. Зачем нужно было ее будить? – Давай согреемся... – обладатель этого на редкость противно звучащего голоса, видимо, был где-то сзади, в соседней клетке. Мэй так и представила, как этот пока что безликий ублюдок тянется к ней, сует свои тонкие узловатые пальцы сквозь прутья... Девушка вздрогнула. Кто-то громко и пронзительно завизжал. Кем-то оказалась она сама. – Пошел прочь, урод! – закричала она и метнулась в другой угол клетки. Обернувшись, она попыталась посмотреть на этого мужчину. Она успела рассмотреть лишь то, что у него была повязка на глазу и кольцо в носу прежде, чем он скрылся в полумраке дальнего угла своей клетки. Мэй шумно вздохнула. Определенно, ей будет нелегко. Раздался далекий скрип. Люк распахнулся. Снаружи виднелась фигура надзирателя. – Прибыли, – сообщил он. Мэй следовала в конце длинной вереницы заключенных. Перед ней прихрамывал Ландеберт, а за ней – тот одноглазый урод, который предлагал ей согреться. Как только Мэй ступила на трап, все мысли в ее голове испарились. Даже сейчас, когда она шла через ворота, она не могла ни о чем думать. Ей было страшно. По сторонам от ухабистой дороги, за решетками, толпились заключенные. Мужчины с одной стороны и женщины – с другой. Вдалеке высился главный корпус; в каких-то помещениях горел свет. Мэй завидовала тем, кто сейчас был там. Сейчас она отдала бы все, чтобы оказаться в тепле и уюте. Новоприбывших заключенных разделили на две колонны. Мэй ощутила, как у нее дрожат коленки. Ей было страшно. Очень страшно. Даже когда она впервые подняла в воздух учебный «голдфиш» без пушек, ей не было настолько страшно. Ей не нравилось, как заключенные смотрят в сторону новых. Ей не нравилось, как хрипит идущий за ней мужчина. Ей не нравилось, что ее ноги погружались в снег по лодыжки. – Кламель, Николас, – услышала Мэй где-то впереди равнодушный голос. Она вздрогнула. Человек, которого звали Николасом, стоял перед Ландебертом. Значит, скоро ее очередь. – Имя, – еще один надзиратель, стоявший с планшетом, смотрел на заключенных сквозь защитные очки. – Чехов ди Лакер-Сфорца Ландеберт Вольфрамович, – отчеканил Ландеберт, выпрямившись. Надзиратель хотел было записать, но что-то будто ему помешало. – Повтори, только четко, – буркнул он недовольно. – Чехов ди Лакер-Сфорца... – Ди с большой или маленькой? – С маленькой. Лакер-Сфорца через дефис, – Ландеберт кашлянул в кулак. – Быстрее, пожалуйста. – А ты мне не указывай! – рявкнул надзиратель. – Имя, по слогам! – Лан-де-берт, – Ландеберт мгновенно ссутулился, сжался и будто бы стал меньше в росте. И в весе. – Пиздуй, – надзиратель указал на узкую тропку, по которой уныло плелся Николас Кламель. Ландеберт снова кашлянул. – Грубо, – прокомментировал он. – Пиздуй нахуй, уебок, блядь! Эстет недоношенный, блядь! – заорал надзиратель вслед Ландеберту. – Дальше, ёб вашу мать! Мэй на ватных ногах подошла к нему. – Эттвуд, Мэй, – сказала она, опередив его вопрос. – Умница, – надзиратель сменил тон со злого на нежный. – Не ёб вашу мать, чести не имел. Мэй хотела что-то ответить, но так и замерла с открытым ртом. – Туда, мисс, – надзиратель указал на другую тропку. – Ротик прикройте, а то зубки заболят, и горлышко застудите. – Да, бла-го-да-рю... – тупо выдала Мэй и поплелась в сторону бараков. – Доброй ночи, мисс! – раздалось ей вслед насмешливое прощание. Мэй искренне радовалась тому, что у мужчин и у женщин бараки были разделены. Ей досталось верхнее место на какой-то койке. Жесткое, холодное, узкое. Мэй не собиралась жаловаться или ныть по этому поводу, нет. Ей было без разницы. На фоне того, что с ней происходило, кровать была чем-то незначительным и маловажным. Куда хуже ситуация обстояла с женщинами, которые спали на соседних койках. Мэй ненавидела каждую из них. Будили их весьма бесцеремонно. По всему лагерю разносился звон будто бы из глубин ада. Мэй казалось, что она только легла, а уже нужно было вставать. Вокруг раздавались скрип коек, шуршание одеял, одежды, недовольная ругань женщин. Мэй осторожно высунула ногу из-под одеяла, но тут же засунула ее обратно. За пределами одеяла было слишком холодно. Все же пришлось пересилить себя. Мэй свесила ноги вниз, недовольно потянулась и легко спрыгнула на пол. В тумбе, которую она делила с молчаливой девушкой, спавшей под ней, она нашла расческу, полотенце и зубную щетку, положенные на аккуратно сложенную каторжную форму. Форма представляла собой закрытый утепленный комбинезон, который следовало надевать под верхнюю одежду. Рядом с кроватью стояла пара теплых зимних сапог с заклепками. Мэй, засунув ноги в сапоги и взяв все принадлежности и одежду, поплелась в душевые. Спустя двадцать минут появилась надзирательница. Она проводила женщин в столовую. Еще спустя полчаса их начали распределять. Мэй должна была отправиться на кухню. Это было куда лучше, чем работать на морозе. По пути Мэй увидела Ландеберта Чехова ди Лакер-Сфорца. Он бодро шагал куда-то, закинув на плечо лопату. Куда-то в совершенно противоположную сторону уныло тащился Николас Кламель. Мэй смогла рассмотреть его красивое лицо в обрамлении коротких темных волос и аккуратно подстриженную бородку. Культя на месте правой руки так и была на перевязи. На кухне было тепло. Это место показалось Мэй лучшим местом на свете. А потом ее заставили мыть всю грязную посуду после завтрака, но все равно девушке тут нравилось куда больше, чем снаружи. Время шло быстро. Новый день сменял предыдущий. Мэй выполняла всю бабскую работу. Она мыла посуду, стирала вещи, мыла полы, прибиралась в бараках, а пару раз и в корпусе. Как только она добыла где-то нитки с иголкой, к ней стали обращаться заключенные, у которых в каких-нибудь местах были порваны робы. Потом и несколько надзирателей обратились к ней за помощью. В общем – Мэй зарекомендовала себя, как умелая и хозяйственная женщина. И как хороший человек. Таких любили. А Ландеберт Чехов ди Лакер-Сфорца зарекомендовал себя, как ни на что не годный, абсолютно бесполезный и ленивый работник. Кто-то поражался тому, с каким равнодушием он слушал упреки. Кто-то презирал. Большей же части было абсолютно без разницы. Чтобы Чехов не сидел без дела, его отправили на кухню, к женщинам. Это вызвало смешки среди мужской части заключенных. Ландеберту же это было только на руку; он так и хотел заниматься ерундовой работой в тепле и в компании симпатичных леди. Или не очень симпатичных. Или же, откровенно говоря, страшных, как чума. Николас Кламель, не способный левой рукой практически ни на что, был так же, как и Ландеберт, отправлен на кухню. Он подсчитывал тонны доставляемой еды, отмечал что-то и докладывал в конце каждого рабочего дня. Так прошло несколько скучных недель. Единственным знаменательным событием оказалось самоубийство какой-то девчонки. Она подставила свою очаровательную головку под струю раскаленного пара. То, что осталось от ее ангельского личика, невозможно было описать нормальными, приличными словами. Мэй чистила картошку. Как и Ландеберт, сидевший рядом. Иногда мимо них проходил Николас. Обычно он что-то бормотал себе под нос. Иногда останавливался, чтобы поглядеть на ход работы. – Рутина, – бурчал Ландеберт. Его пальцы были в порезах от ножа. – Завали, – отвечала Мэй. Ее раздражали такие люди, как он. – Зато рядом со мной сидит одна из самых хорошеньких леди, которые здесь вообще есть, – Ландеберт ехидно улыбнулся и бросил на нее красноречивый взгляд. – Спасибо, – Мэй кинула кожуру в ведро, – но нет, – очищенный клубень полетел через всю кухню в другое ведро. – Что – «нет»? – Ландеберт посмотрел на то, что осталось от неаккуратно очищенного клубня, вздохнул и кинул его в мусор. – Ты мне не нравишься. Не хочу с тобой разговаривать. – Почему? Мэй не ответила. – Не болтайте, – посоветовал Николас, который опять прошел мимо них. – А че ты нам указываешь? – Ландеберт кинул в него гнилым клубнем. Тот успел увернуться. – Вы отвлекаете меня, – равнодушно ответил Николас. – От чего? От бормотания? – хихикнул Ландеберт. Николас, пожав плечами, побрел дальше. – Барышня, – снова обратился к Мэй Ландеберт. – Как насчет... Сходить куда-нибудь? Вечерком этак лет через семь? – Нет, – Мэй точным броском закинула очередной клубень в ведро. – Ни через семь, ни через сто семь. – Да ладно тебе! – Ландеберт кинул клубень, но не попал. – Я знаю одно прекрасное заведение в Петербурге. – Нет, – повторила Мэй. – Его не закроют к тому времени, обещаю. – Нет. Ландеберт тяжело вздохнул и прекратил попытки. Его хватило ненадолго. – Знаешь, – сказал он минут через пятнадцать, – я всегда хотел стать капитаном. Мэй стоило больших усилий не начать кричать на него. Она промолчала, а картофелину бросила слишком сильно, из-за чего та перелетела через ведро. – Николас, подбери, пожалуйста! – воскликнула девушка и потянулась за новым клубнем. – Я раньше всегда читал о небесных пиратах... Так хотелось стать капитаном такого корабля. – Капитан Рыжая борода, – буркнула Мэй. – Нет, – Ландеберт ойкнул, порезавшись. – Я хотел бороздить небеса... Пока Чехов задумчиво смотрел на порезанный палец, Мэй успела сама сходить и подобрать брошенный мимо клубень. – У меня начали возникать странные идеи, – сказал Ландеберт заговорщическим тоном, как только Мэй села рядом снова. – Ну? – без интереса буркнула та. – Угнать дирижабль. – Угнать? – Мэй насмешливо фыркнула. – Да, – Ландеберт все смотрел на свой палец. – Зачем? Ты хотя бы штурвал найти можешь? – Могу, – обиженно ответил Чехов. – Не верю. – А сама-то? – Я пилотировала «сквид». Разумеется, я смогу управлять дирижаблем... Ландеберт повернулся к ней. Его янтарные глаза странно заблестели. – Николас! – позвал он, не оборачиваясь. Мэй эта ситуация не нравилась. Совсем не нравилась. Николас подошел к ним. – Да-а? – равнодушно протянул он. – Когда прибывает «голдфиш» с продуктами? Мэй выпала в осадок. Она несколько раз открывала и закрывала рот, как рыба, пытаясь что-то сказать. – Завтра, – пожал плечами Николас. – Послезавтра улетает. Ночью стоит тут. И тут же его глаза округлились. Он поджал губы. Медленно переведя взгляд из-за плеча Ландеберта на его лицо, он тихо промолвил: – Зря я это сказал. – Ничего не бывает зря, – широко улыбнулся Ландеберт и зачем-то слегка пожал плечами. – Когда ты так говоришь, ничего хорошего не случается, – Николас грустно вздохнул. На его лицо вернулась маска флегматизма. – Впрочем, – сказал он, уставившись куда-то вперед, – поступай, как знаешь. Сказав это, он побрел куда-то вглубь кухни, снова подсчитывать провизию. Ландеберт проводил его взглядом и, как только Николас исчез за дверью, он подмигнул Мэй. Та насупилась, но ничего не сказала. – Ничего хорошего, – повторила она про себя едва слышно. – У меня такое ощущение, что он прав, – она кинула очередной клубень в ведро. Ландеберт ухмыльнулся. – Не ссы! – воскликнул он. – Ничего страшного не произойдет! Мэй вздохнула. – Не верю, – пробормотала она сама себе. У причальной мачты с самого раннего утра висел «голдфиш» с провизией. Неказистый, некрасивый, грузный. Готовый рухнуть и подмять под собой и мачту, и людей, которые таскали еду. Но благодаря или магическому чуду, или божественному вмешательству, или нелепой случайности дирижабль все еще держался в воздухе, едва заметно покачиваясь. Красные куски ткани, висящие на «плавниках», вяло колыхались на ветру. Ландеберт таскал тяжелые ящики. Мэй – полегче. А Николас стоял рядом с охранником и бормотал себе под нос что-то нечленораздельное. А больше почти никого и не было, не считая нескольких носильщиков-заключенных. Погода выдалась на редкость ужасной, поэтому каждый человек стремился доделать работу быстрее и вернуться в барак или корпус. Мэй, спустившаяся с треклятой причальной мачты уже в седьмой раз, не слишком аккуратно поставила ящик на снег, зубами стянула с руки варежку и натянула дырявый шарф чуть ли не до глаз. Девушка вспотела и начала мерзнуть. Слечь с соплями в этом месте ей совершенно не хотелось. Внизу прозвенели. Объявили перерыв. Полчаса отдыха. Если повезет – дремы. Мэй обычно не везло. Рядом с ней на землю приземлился Ландеберт. В руках он держал ящик без крышки. – Смотри! – невнятно сказал он. В ящике стояли бутылки с мутной жидкостью. Этикеток не было. – Начальству, – буркнул Ландеберт, ставя свой ящик поверх того, который принесла Мэй. – Куда им так много? – девушка подсчитала их количество. Двадцать пять бутылок. – Не знаю, но, я думаю, из-за отсутствия одной бутылки они особо страдать не будут, – осмотревшись, Ландеберт спрятал одну бутылку во внутренний карман. – Никому не говори, – улыбнулся он. Под колючей шапкой у Мэй зачесалась голова. – Пошли, – она попыталась почесать затылок, но эта затея не увенчалась успехом. – Пошли, – Ландеберт полез обратно наверх, – а то Николас там без нас совсем заскучает. Мэй постояла еще полминуты, пытаясь вспомнить самое сочное и звучное ругательство, услышанное ею за эти несколько месяцев. Вспомнив, она полезла наверх, не забыв при этом обозвать всё и всех. Они сидели прямо у трапа. Грузный охранник восседал прямо на нем и пил что-то из потертой фляжки. Николас стоял неподалеку. Взгляд его блуждал где-то в другом месте и времени. Ландеберт пристроился рядом с охранником. Мэй с грустью смотрела на падающие снежинки. Ее желудок недовольно урчал. Ей казалось, что до вечера пайка ждать не стоит. – Эх, – невнятно выдал Ландеберт. – Чего-то взгрустнулось. Николас его будто не услышал, охранник издал странный звук и посмотрел на него, а Мэй в открытую на него уставилась. – Я говорю, грустно мне, – печальным голосом продолжил Чехов ди Лакер-Сфорца. – Че-е? – прорычал охранник в шарф. – Да так, – Ландеберт опустил голову. – Там, на большой земле, у меня осталась женушка. Николас округлил глаза. Открыв рот, как рыба, он уставился на своего товарища, но ничего не сказал. Потом он перевел взгляд на Мэй, пожал плечами, поджал губы и снова потерялся в пространстве и времени. – Женушка? – тупо повторил охранник. – Да-да, – Ландеберт будто бы всхлипнул. – Моя любимая женушка. Красивая такая. Милая. Самая красивая женщина в Англеанской республике. Охранник недоверчиво хрюкнул. – Такая... – Ландеберт мечтательно вздохнул. – У кого-нибудь из вас там остались любимые? Николас медленно помотал головой. Мэй тоже. Охранник не ответил. – А у меня... Я ношу ее фотокарточку. Всегда. В кармане у самого сердца. Хочешь посмотреть? – Ландеберт запустил руку во внутренний карман своей куртки. – Давай, че, – охранник хмыкнул. Ландеберт действительно извлек на свет плотную блестящую фотокарточку с мутным портретом какой-то женщины. – Вот, – Чехов протянул ее охраннику, – посмотри. Такая красавица! Охранник было подался вперед, чтобы посмотреть, но Ландеберт опередил его. Одно молниеносное движение – и охранник лежит, а из разреза на его горле торчит глянцевый кусок плотной бумаги. На слегка занесенный снегом трап течет кровь. Много крови. Ландеберт облегченно вздыхает. – Ну, что? – он бегом поднялся на палубу «голдфиша». Николас замер с открытым ртом. Мэй же едва удержала себя от крика. – Вы идете или как? – Ландеберт исчез из поля зрения, но потом сразу появился, но уже на верхней палубе, на которой располагалась надстройка и штурвал. Под потолком надстройки висели мятые бумажные фонарики. Совсем не к месту. Мэй, зажав рот ладонью, не отводя взгляда от тела охранника, побрела к трапу. – Ты... – она едва нашла в себе волю, чтобы посмотреть на Ландеберта, – убил человека. Ты... Ты преступник!.. – Ну, брат, – начал Николас, – ты совсем того? Ты человека убил... У него же... – он побледнел. – У него семья, друзья там, на материке, а ты... Ландеберт стоял, облокотившись о штурвал, и смотрел на них веселыми глазами. – Да-да. Вы идете? Николас, карточку забери, пожалуйста. Если не сложно, – он улыбнулся. Николас поморщился. – Не-е, – ответил он пренебрежительным тоном. – Иди сюда и сам копайся в этом... Мэй поднялась на палубу. Если бы она не посмотрела назад, то все казалось бы не таким уж и плохим. Если бы. Мэй посмотрела. Ей не понравилось. Ее желудку тоже. Перегнувшись через фальшборт, Мэй выблевала все то, что она сегодня съела. – Фу-у, – прокомментировал Чехов. Мэй, не смотря на него, показала куда-то в его сторону неприличный жест. – Николас! – принялся командовать он. – Отвязать швартов! – Правильно говорить «отдать швартовы»... – все еще морщился Николас. – А труп куда? – А-а, труп? Да скинь его. – Ты, блядь, человека убил! – неожиданно закричала Мэй. Вытерев рот и выпрямившись, она побежала на верхнюю палубу к Ландеберту. Отмахиваясь от дурацких бумажных фонариков, что висели под надстройкой, она вопила: – Ты не человек, ты – монстр! Чудовище! Бесчеловечная ты тварь!.. Ландеберт попятился. Вжавшись задом в штурвал, он пробормотал: – Мэй, Мэй, дорогуша, ты... – Дорогуша?! – девушка замерла в двух шагах перед ним. – Ты убил человека! Просто так! – Идет война, Мэй, люди гибнут на фронте просто так, а ты смотришь на какого-то охранника? – Ландеберт прикрыл голову руками, будто ожидая удара. Его пока что не последовало. – Это самое дурацкое оправдание на свете!.. – воскликнула Мэй. Она тяжело дышала. Кровь гудела в висках. – Тихо, – Ландеберт аккуратно положил руки ей на плечи. – Тихо. Я не убил охранника, но открыл нам путь... Мы можем лететь куда захотим, – он посмотрел в глаза девушки. – Ты думаешь, мне было просто решиться на это? Я понял кое-что: здесь и сейчас мы сможем выжить, только если перешагнем через жизни других. Хочешь – не хочешь, а убивать приходится. Или перешагнут уже через нас. Так подумай же сама, что лучше – воевать за себя, или кормить правительственных демонов, которые рвут на куски эти земли? Мэй поджала губы. Затем – кивнула. – Вот и хорошо, – улыбнулся Ландеберт. – Мы махнем отсюда. Сменим имена, гражданство и... – Знаете, – донесся голос Николаса снизу, – это все очень мило, но я хочу вам кое-что сказать... – Отстань, немощный! – неожиданно громко рявкнул Ландеберт в его сторону и снова улыбнулся девушке. – Ну, что думаешь? – Нет, это очень важно, – снова заголосил Николас. – Для начала: я отдал швартовы, скинул труп и поднял трап. Но суть не в этом. Люди идут. – Какие люди? – тупо спросил Ландеберт. Мэй вздохнула. Все лучше и лучше. – Охранники... Пилот... Грузчики... Инженер, подпитой уже... Всего человек семь. Ди Лакер-Сфорца вздрогнул и оттолкнул Мэй. Та рухнула на пятую точку. От неожиданности она чуть не прикусила язык. – Ты чего? – воскликнула она, поднявшись. – Лететь, надо лететь, надо лететь... Так, это... руль, да? – бормотал Ландеберт себе под нос. Он крутанул штурвал, и «голдфиш», зарычав боковыми двигателями, неожиданно резко повернулся вправо. Мэй снова рухнула, не удержав равновесия. Ругаясь и проклиная на чем свет стоит, она снова поднялась. – А это? – Ландеберт схватился за ручку машинного телеграфа, которая стояла в позиции «стоп машина» и перевел ее сразу на «полный назад». Но ничего не произошло. – Эм, ребят, – он истерически захихикал, – у нас проблема. Че делать? Откуда-то с нижней палубы донесся звук удара металла о металл, и с хвоста дирижабля донеслось громкое тарахтение главного двигателя. Вслед за этим звуком последовал грохот – «голдфиш» врезался боковой бронепластиной в причал. Мэй опомнилась. – Я делаю что-то не так, – бормотал ди Лакер-Сфорца, тыкая ногтем указательного пальца в шкалу альтиметра. – Что это такое? – Дай сюда! – воскликнула Мэй и буквально вытолкнула его из-за штурвала. Переместив ручку телеграфа с «полный назад» на «полный вперед, она залихватски крутанула штурвал, и «голдфиш», весело тарахтя движками, полетел вперед. В лицо подул холодный ветер, стало невозможно смотреть вперед. – Летим, бля-я-я! – радостно закричал Ландеберт во всю глотку. – Лети-и-им! Мэй тяжело дышала. – Я пойду... – сказала она и чуть ли не бегом сорвалась до помпы баллона. – Э-э! – возмутился Ландеберт, но девушка его не слушала. Она опустилась на колени рядом с насосом. Ей стало очень страшно, как только дирижабль полетел. Она вспомнила, как в лицо ей дул беспощадный холодный ветер, как «сквид» петлял, будто бы она и не управляла им. – Мне бы высоту набрать, – донесся из-за штурвала несчастный голос. Мэй переключила один рычаг и начала крутить вентиль. – Скажи, когда... – начала она, но тут же умолкла. Где-то сзади загудели сирены. Мэй поднялась. Всмотревшись, она увидела, как от островка отлетают несколько точек довольно странной формы. – Николас! – позвала она. Спустя несколько секунд Николас поднялся на верхнюю палубу и встал рядом с ней. – Что это за?.. – начала было Мэй. Она помнила что-то подобное, название крутилось на языке, но сказать она все равно не могла. – «Мобулы», – ответил Николас. Мэй начала усиленно припоминать матчасть. От напряжения она даже сморщила лоб. Она помнила, что «мобулы» были какими-то нелепыми, что когда-то давно она хихикала над их строением. – Что это? – вопросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Дирижабли! – крикнул в ответ Ландеберт. – Да ты серьезно?! Что они собой представляют, эти «мобулы»?! Напомни, а?!! Николас молча протянул Мэй подзорную трубу. – Нашел, – пояснил он. Мэй посмотрела в окуляр. Почти ничего не изменилось – «мобулы» как были далекими точками, так и остались ими. – Не вижу все равно, – пожаловалась она, отняв трубу от глаза. – Смени линзу с первой на третью, – буркнул Николас недовольно. – Как? Николас не ответил, но постучал пальцем по одному из «колен» трубы. – Видно? – поинтересовался он. – Видно, – ответила Мэй, снова посмотрев в окуляр. Она видела очень странные по своей форме и вообще внешнему виду дирижабли. Они представляли собой платформы на воздушных подушках. – Боженьки, вспомнила, – ухмыльнулась Мэй, – какое убожество. Николас одобрительно что-то промычал. На одной из «мобул» что-то сверкнуло. Прошло несколько секунд, и мимо «голдфиша» пролетел снаряд. – Мазила! – заверещал Чехов радостно. Мимо дирижабля просвистело еще несколько. – Да моя бабка лучше стреляет, а-а-а! – хохотал Ландеберт, виляя «голдфишем». Николас поплелся на бак. Мэй же впала в ступор. Еще один снаряд, оставляя за собой белый след в воздухе, разорвался рядом с правым движком «голдфиша». Мэй взвизгнула и бросилась вниз. Движок все еще работал, но как-то очень вяло, раздавался подозрительный скрежет, и дирижабль вообще стало клонить вправо. – Что случилось? – закричал Ландеберт. – Ничего, ничего, ничего, – бормотала Мэй. – Что делать, что-что-что? У меня нет инструментов, Чехов, блядь, что мне делать?! – А что случилось-то, а?! Раздался предсмертный стук, и лопасти движка замедлились, а потом и вовсе замерли. – Капитан! – крикнул Николас. – Идея, капитан! – Высказывай, сопливый юнга! – захохотал Ландеберт. Мэй смотрела на движок, вслушивалась в его предсмертный хрип. Она знала, что нужно сделать, но почему-то не могла вспомнить. Она не слышала, что предложил Николас. «Голдфиш» внезапно развернулся едва ли не к догоняющим «мобулам» и полетел в сторону темного пятна на горизонте. Мэй смотрела, как снаряды описывают идеальные дуги, пролетая мимо или же вовсе не долетая. Им сказочно везло, раз в «голдфиш» попали лишь однажды. – Мэ-э-эй! – протянул Ландеберт. Девушка не сразу отреагировала. Ей казалось, что вот сейчас, как только на какой-нибудь «мобуле» снова выстрелит пушка, снаряд прошьет ее, Мэй, и она погибнет так бесславно. – А? – отозвалась она лишь после того, как Чехов позвал ее в третий раз. – Сделай что-нибудь с движком, солнышко, пожалуйста... Мэй вздохнула. – Инструменты мне дай! – завопила она яростно. И тут же рядом с ней материализовался Николас. На поясе у него висели инструменты. – На, – он протянул ей киянку. Мэй дрожащими руками взяла ее. – И?.. – она тупо посмотрела на движок. – И это, – Николас всунул в ее ладонь разводной гаечный ключ. – Мне его в полете разбирать?.. – недоуменно спросила Мэй. Николас вздохнул, ничего не сказал и снова ушел на бак. Мэй недоверчиво уставилась на движок. Он все еще тарахтел, но все равно не работал. – Адская машина, – пробормотала Мэй и, совсем растерявшись, пнула движок, вымещая свою ярость и злость. И раздался хлопок внутри движка. Заработали лопасти. Тарахтение заглушало остальные звуки, но движок работал, и это было главным. Мэй почувствовала себя профессиональным инженером на пару мгновений, а потом она поняла, что вела она себя как дилетант, впервые вступивший на борт. «Голдфиш» летел над морем. Оно было неспокойно. Казалось, если дирижабль поднялся бы выше хотя бы на десяток метров, то он рассек бы тучи своим сигарообразным баллоном. Шел дождь, дул сильный ветер. «Голдфиш» снижался. Он летел, иногда задевая темную воду нижними «плавниками» – стабилизаторами. А потом он исчез.