Единственная роза.

Он приходил сюда почти каждый день, изредка пропуская моменты, когда в сумерках просторной, но такой тихой и мрачной комнаты можно было увидеть ее, спящую. Он приходил именно на рассвете, желая увидеть ее безмятежное, необремененное горечью лицо, лицо спящего, который во снах пребывает там, где хотел бы быть и с кем хотел бы. Но его взгляду представали лишь откинутое и скомканное одеяло и пышная копна почти медных в тусклом свете кудрей, что взбалмошно разметались по белыми подушкам; глаза зажмурены, дыхание учащенное, словно девушка борется за то, чтобы проснуться, пытаясь выбраться из пугающего ее мира не сбывшихся грез. Такой он видел принцессу при каждом визите, что посчитался бы оскорблением, узнай о нем кто-либо кроме наемников, не умевших связать и пары слов на понятном для большинства английском. Елена — его странное наваждение, девушка, что поразила его своей выдержкой и стойкостью, принцесса его сердца. Девушка без единой жалобы сидела в завуалированном сухим языком политики заточении, которое разлучало ее с семьей как своей собственной, так и новой, не успевшей стать поистине ее, но такой близкой и желанной. Единственный раз, когда молодому графу удалось увидеть всплеск эмоций на лице принцессы, он, даже закрывая со всей силы глаза, не может позабыть до сих пор. *** — Я приказываю отпустить меня, — резко поднялась на ноги девушка. Она покачнулась, еле удержав равновесие, вновь хвастаясь за небольшой вырез под окно, сделанный в толще глухого, унесшего не одну жизнь камня. Дамон ринулся к принцессе, но был остановлен гневным взглядом блестящих в редких лучах бледного солнечного света глаз. В них полыхал огонь, скрывающий бурю эмоций и чувств, предназначавшихся не для него. — Вы не имеете права держать меня здесь! Я наследная принцесса Болгарии, а ваше поведение — открытое нарушение всех существующих правил! Граф с неким умилением наблюдал за девушкой, изо всех сил стараясь не ухмыльнуться. Черные кудри спадали на его глаза, скрывая озорные огоньки. Гнев был к лицу гордячке-принцессе. Редкая из царственных особ, что он встречал, имела истинное достоинство, а не лавры многолетних династических союзов, позволяющий вести себя более, чем вольно. Елена Болгарская прекрасно разбиралась в политике, четко указав графу на неправомерность его, хоть и вынужденных, но все же осуществляемых действий. — Прошу простить мне мою неучтивость, — спокойно ответил на выпад принцессы Дамон. — Но, к сожалению, Вы еще слишком слабы, чтобы покинуть Англию, лекарь не рекомен… — Я не собираюсь покидать свою страну, — упрямо заявила девушка, придав голосу нотки презрения. Принцессу возмущала мысль о том, что этот статный мужчина посчитал ее трусихой, пожелавшей бросить дорогую сердцу Эдуарда страну. — Мой будущий муж, принц Эдуард, не простит Вам, — замешкавшись, не помня титул лорда, продолжила принцесса, — подобного поведения! — Елена прервалась. Как бы она ни была зла, девушка помнила, что именно этот мужчина с чарующими и опасными антрацитовыми глазами спас ее от грубости солдат. Он был учтив с ней, несмотря на ее гнев, обращаясь с ней как и положено. Елена вперила глаза в лицо графа, ожидая, что же этот виртуозный политик скажет на этот раз, чем будет пытаться сбавить ее пыл. Но он молчал, не поднимая на нее темных, как беззвездная ночь, глаз. Дамон стоял, в миг растеряв задор, игравший в нем с самого утра, после извещения о том, что он может посетить Ее Высочество. Как он мог сказать ей, что этот принц, самодовольный красавец Эдуард, пал в бою, что он больше не окажется рядом со своей прекрасной и такой несчастной теперь невестой. — Мне жаль Ваше Высочество, но король Ричард и его сын, принц Эдуард, пали в бою. — Как можно аккуратнее, придавая голосу успокаивающую интонацию, проговорил, наблюдая за реакцией принцессы, Дамон. Граф прекрасно знал, что сообщить эту весть необходимо, поскольку больше принцесса, так и не ставшая королевой-консортом, не имеет и малейшей тени власти в Англии, королевстве Никлауса, представителя династии алой розы. И все же он и не предполагал, что принцесса так успела привязаться к повесе Эдуарду. Елена побледнела слишком резко. Жар, что покрывал щеки ярким румянцем, спал, сделав лицо белым, словно снег, что покрывал вершины самых высоких гор. Руки крепче вцепились в край стены, будто ее усилий было бы достаточно, чтобы удержать ее от очередного обморока. Лиловые с изумрудными крапинками летней листвы глаза застлали слезы, а губы начали подрагивать. — Как Вы смеете, — дрожащим голосом начала Елена, — Вы… — Я говорю правду, — застыв, ответил Дамон. — Его Величество, король Никлаус, намерен оказать все… — Замолчите, — всхлип вырвался из груди принцессы. Слезы стекали по щекам, но и даже им не удалось вернуть лицу Елены цвет, что сделал бы ее вид менее болезненным. — Я… Эдуард, — принцесса обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, пронзающую все ее тело. Принцесса не видела ничего от слез, застилавших глаза. Теперь Дамона, все также осторожно наблюдавшего за ней, не мог остановить даже ее жест. Он приблизился к Елене, мягко прикоснувшись к ее плечам, желая отвести к креслу. — Оставьте меня, — дернувшись, отрезала Елена, — не желаю видеть Вас! Уйдите! — Всхлипывая продолжала она, пытаясь отстраниться от рук Дамона. Граф отпустил ее, но только доведя ее к небольшому стулу, что заменял собой здесь, в крепости, все те предметы роскоши, к которым привыкла принцесса. Дамону тяжело было видеть ее столь подавленной. Он хотел оставить ее, дав ей возможность утолить свою боль в одиночестве, не скрываясь. — Где она, — сиплым от не прекращающихся слез голосом, приглушенно спросила принцесса, — где моя брошь? В ее глазах было столько мольбы, словно эта вещь, незначительное украшение, которое, конечно же, могло потягаться по мастерству исполнения с драгоценностями из шкатулки принцессы, но вряд ли быть тем самым, о котором из династии в династию слагались бы легенды, была для Елены всем. Ее главным сокровищем, ценность которого заключалась отнюдь не в бриллиантах редкостной красоты. Дамон отвел взгляд. Что он мог сказать ей? Он, безусловно, понимал, что белая роза — брошь, что украшала платье принцессы, — символ Дома Эдуарда, ее жениха. Как он мог смотреть на нее, осознавая, что лишил её последней её отрады, злосчастной безделушки! Но главным, что ранило его гордость и чувства, было понимание — брошь дорога ей, потому что она имеет чувства к принцу, потому что так, глядя на нее, она бы видела лицо этого смазливого, но доблестного воина, так и не вернувшегося к ней с поля битвы, воина, что пал, сражаясь за свою страну, а не прятался в башне, ожидая исхода битвы. Она бы представляла его образ, что неизменно сотрется из памяти, сколько бы она ни пыталась его удержать. Принцесса, наследница болгарских монархов, доказавших, что с ними стоит считаться, в одночасье лишилась любви всей своей жизни, оставшись здесь и не имея возможности воссоединиться с ним. Что могло раздосадовать графа больше, чем осознание искренности чувств Елены к принцу? Ни потерянная Англия, ни призрачные обещания на правление ее просторами, ни неоправданное заточение в башне не огорчали принцессу так, как известие о смерти Эдуарда. Нет лекарства от любви, как и нет спасения от горечи утраты возлюбленного.</i> *** — Эдуард, — еле слышно прошептала во сне Елена. Так тихо и безнадежно, словно и во сне понимая, что им больше не суждено увидеться. Не в этой жизни, где война разлучила их, будто дав надежду на счастье только лишь для того, чтобы в дальнейшем показать, что не все желания, как бы мы ни были близки к их осуществлению, могут все же исполниться. — Продолжая бормотать что-то, отвернулась от Дамона принцесса. «Чего ты ожидал, дружище?», — горько усмехнувшись, подумал граф.