Единственная роза.

Англия, 1485 год «Дорогой друг, Пишу тебе, зная, что ты поможешь мне, развеешь мои опасения и страхи. Я возвращаюсь в Англию, и хоть это письмо придет к тебе раньше, чем мы успеем увидеться лично, я надеюсь мы все же сможем поговорить. Вечно преданная Его Величеству, К». Фамильный герб ее Дома, отображенный на печатке, скрепил письмо, которое уже как несколько недель назад было отправлено в Англию из Кале, порта, в который ее отправили опасаясь за ее жизнь, а может, надеясь, что она позабудет о своей бездумной любви. Золотые волосы девушки ниспадали на бархатные ткани платья, что были прикрыты плотным покровом плаща. Однако даже столь тяжелой грузной ткани не удавалось скрыть ее положение. Руки графини машинально обхватили аккуратный виднеющийся сквозь юбки живот, будто пытаясь защитить его от опасностей, что могли ожидать их на пути. *** Событие, которого после потери своих своих близких, она страшилась больше всего, неотвратимо наступало, словно тиски, сжимая ее в своих смертельных объятиях. День ее свадьбы настал, и ничто не могло отменить суровой реальности, что преследовала ее последние месяцы. После вечера, полного унижений и пересудов, она узнала, что подготовка незадачливого торжества почти закончена, и дело осталось лишь за малым, сшить дорогой леди платье, достойное прекрасной наследницы Белой Розы, девушке, что подарит мир и процветание, вступив в брак с сердцем Красной  — королем Никлаусом. И в знак высшего своего уважения и почтения, Его Величество, король, объявил, что будет коронован и помазан вместе со своею будущей женой, Керолайн Английской, показывая тем самым, что принимает права юной невесты. Тем не менее, ничего из его щедрых, в глазах обычных людей, и учтивых, а возможно и чересчур опрометчивых, в глазах обозленной знати, поступков не могло растопить льда, что сковал сердце Керолайн. Ее глаза цвета яркого весеннего неба оставались спокойны к великолепным украшениям, изысканным тканям и затейливым фасонам платьев. Будто всем этим он мог исправить то зло, что причинил ей, ту боль, что заставил ее не раз испытать, практически сначала лишив, а потом унизив перед глазами всех знатных лордов и леди, позволив неизвестной девушке прикасаться к нему так близко и страстно, как не смела она, будучи официально объявленной невестой, невинностью которой он все же поспешил воспользоваться. Отчего он так издевался над ней? К чему брак, которому не суждено стать счастливым? И самым ужасным из того, что осознавала Керолайн, были ее чувства. Она, коря себя за это, не могла сказать, что не чувствует к нему ничего, кроме ненависти. Она жалела, что не гнев застлал ей глаза, а обида и душевная боль. Он никогда не обещал, что будет верен ей, любя ее одну, ровно как и она, за тем небольшим исключением, что показала ему, что готова умереть, лишь бы не испытывать подобного унижения никогда более. Двери в комнаты отворились, впуская несколько торопливых служанок, которым была оказана честь собирать герцогиню. Безразличные ко всему, некогда лучистые глаза с тоской смотрели в собственное отражение, с сожалением подмечая изменения, которых пока не мог заметить никто. Тонкий стан едва заметно округлился, она ощущала это, длинными ночами касаясь живота руками, будто ее слова могли быть услышаны. Резкие скулы смягчились, а грудь налилась, отчего шнуровка корсажа казалась как никогда тугой, несмотря на недавние примерки. Ее тело непреодолимо менялось, изменяя и ее саму. Когда служанки закончили свое дело, Керолайн выглядела великолепно. Густая копна отливающих платиной волос ниспадала на плечи, скрывая под своей тяжестью тонкие переплетения лент, корсаж платья был украшен камнями, а вкрапления переливающихся жемчужин создавали особое сияние. Плотные, обшитые кремовыми лентами, теплые в своей простоте юбки касались пола, скрывая стройные лодыжки и ступни, облаченные в искусно выделанные туфельки. Она была похожа на ангела, что спустился сегодня с небес, освещая всех своей красотой и чистотой. Но какой во всем этом был смысл, если самое значимое событие в своей жизни она не могла разделить ни с кем, даже с названной сестрой — Еленой? Керолайн резко отвернулась от зеркала, сжав в руках маленькое золотое распятие. Глаза наполнили слезы, которым она не позволяла пролиться все утро. Ее и до того израненный мир разрушится, стоит ей переступить порог аббатства и произнести слова, что навсегда скрепят ее и его жизни воедино… *** Свадебная процессия своим великолепием могла удивить любого посла или даже монарха, приглашенного на нее, однако жители Лондона и его гости, что пришли увидеть своими глазами это событие, напряженно наблюдали, как паланкин, везший невесту, мерно и плавно двигался по улицам города, направляясь к аббатству. Жители, изредка перешептываясь, смотрели на юную бледную девушку, лицо которой было мрачнее самой хмурой тучи, когда-либо изливавшейся над туманным Альбионом. Керолайн во всем своем великолепии сидела ровно, раскачиваясь в такт паланкину, в котором сидела. Руки были сложены на коленях, массивные кольца, усыпанные огромными камнями то и дело переливались в лучах солнца. Платье, в которое была одета девушка, практически сливалось с ее белой кожей, отличаясь лишь переливчатым блеском. — Вот она, принцесса! — Ваша Светлость! Девушка апатично смотрела перед собой, не оборачиваясь на окрики людей. Ей невыносимо было бы увидеть радость на их лицах. Радость такому ужасному для нее событию, отменить которое она была не в силах. — Принцесса! — Маркиза Тауп! Девушка, услышав родной ей титул, титул ее любимого лорда-отца и миледи-матери, обернулась, пытаясь разглядеть человека, произнесшего его. — За Герцогиню Элизабет и маркизу Керолайн! Керолайн, не касаясь раскрасневшегося от непрошеных слез лица, несмело улыбнулась. Ей хотелось поблагодарить их, она даже не подозревала, что люди так любили ее отца. — За маркизу Тауп! Возгласы разнеслись по всей толпе по обе стороны от процессии с молниеносной скоростью, и каждым произнесенным словом придавая Керолайн сил. *** Никлаус, взволнованно поджав губы, стоял на ступенях часовни, когда звуки фанфар оповестили его: Ее Светлость, герцогиня Тауп, его будущая жена, вошла в аббатство. Она здесь. Он, решая не нарушать традиций, позволил процессии случиться, сам не находя себе места в ожидании прибытия. Никлаус, словно завороженный, застыл, стоило ее хрупкой фигуре с поникшей от горя или тяжести головного убора головой появиться на дороге к алтарю. Она была прекрасна, и дело было не столько в роскошном наряде, для которого были отобраны лучшие ткани, швеи и драгоценности. Драгоценным камнем была она сама, слишком хрупкая, чтобы касаться ее, но и слишком упрямая, чтобы сломить ее. Она шла совершенно одна, не поднимая головы от носков своих маленьких туфель. И чем ближе она подходила, тем отчетливее ему становились видны ее черты. Бледные щеки блестели мокрыми дорожками слез. И сейчас ему как никогда стало ее жаль. Как иронично, ведь ее должен был вести к алтарю мужчина из ее Дома. Мужчина, смерть которого и принесла ему трон, принесла возможность обладать ею, сделать ее своей на веки. Приятное морщинистое лицо епископа осветилось теплой улыбкой, стоило ему увидеть ее. Он короновал ее дядю, короля Ричарда, крестил ее кузенов и ее саму, девочку, ставшей отрадой всего королевства. — Ты прекрасна, Керолайн, — не сумев сдержать восхищенного шепота, проговорил Никлаус, становясь подле нее. Епископ начал читать речь, слова которой каждому из них было должно повторить за ним, давая тем самым брачные клятвы. — Я, Никлаус, беру тебя, Керолайн, в законные жены. Перед Богом людьми обязуюсь… Его слова тонули в плотном тумане, что кружил ее голову. Настала ее очередь. Очередь принести слова… — Я, Керолайн, — ее испуганный взгляд прошелся по его взволнованному, красивому и такому несказанно оживленному сейчас лицу. И ей стало не по себе. Ее голова начала кружиться, язык не слушался, и вовсе заплетаясь. — Я, Керолайн, беру тебя… Беру тебя, — горячие сильные руки сжали ее хрупкие запястья, обращая внимание на себя. И к ее удивлению, он, кажется, не был зол. Черты его лица поникли, но глаза смотрели на нее так, будто он, действительно, хотел поддержать ее. — Беру тебя Никлаус, в законные мужья. Стены аббатства озарились громкими воскликами, столь радостными, что на минуту всем показалось, что теперь все распри, губившие страну последние тридцать лет, окончатся, что новая королевская чета принесет покои и мир в исстрадавшуюся от войн державу. Однако глаза Дамона оставались пусты, а красивое лицо было наполнено тревогой.