Единственная роза.

Керолайн проделывала один стежок за другим скорее машинально, чем намеренно выверяя длину нити. Тонкие длинные пальцы умело держали иголку, создавая на ткани причудливый узор. Однако глаза ее, что были обращены к огню огромного камина, смотрели сквозь него, не видя ни языков пламени, ни жгучих узоров, что они создавали на вековом камне. Зеленый орел, герб ее отца, был почти готов. Королева отложив пяльца, которые тут же забрала подскочившая фрейлина, сложила руки на животе, что теперь был заметен не только лишь ей одной. Керолайн винила себя за то, что не могла не думать о миледи-матери, о том, как она теряла одного ребенка за другим: и самое страшное — все они были мальчиками, наследниками ее отца. Стоя у утренней мессы, она каждый день просила простить ее за мысли, что мелькали в ее голове. Однажды она всерьез задумалась, как должно быть был раздосадован ее отец, понимая, что в наследники ему досталась лишь хрупкая дочь, которая не продолжит род Таупов, растворившись в семье мужа, чьей бы она ни была. Он был бы в ярости, узнав, за кого она вышла, узнав, что она осквернила их род. Она боялась. Боялась слов, что произнесла Никалусу. Она так хочет увидеть его и своего малыша. Керолайн сдавленно ахнула, ощутив неприятный спазм. — Ваше Величество, — напуганный взгляд стайки знатных девушек, что были навязаны ей во фрейлины, взметнулся к ней: одни глаза смотрели с беспокойством, другие же — цепко, желая найти любую слабость. — Все хорошо, — переведя дыхание проговорила Керолайн, вскинув руку впереди себя, не давая девушкам подойти к ней. — Я всего лишь утомилась. — Она не давала Софи, милой дочке северного графа, заговорить, зная, как та печется о ней. Она не желала, чтобы о ней заботились. Она вообще не желала находиться здесь. — Крепкий сон мне не повредит. Благодарю вас, дамы, — Королева попыталась встать, но ме смогла, отчего быстрым жестом велела выйти остальным. И только дверь за оглядывающейся на безмятежно улыбающееся лицо Керолайн закрылась, как девушка рухнула в кресло, горько заплакав. Прикрытые бледной рукой губы не могли скрыть ее рыданий. Она плакала, не в силах подняться с кресла, чтобы заглушить слезы подушкой, плакала от того, как невыносимо ей было находиться во дворце, что принес одни лишь беды в ее семью. Ее любимая, любимая и такая несчастная миледи-мать не могла похоронить тело их отца, как тот завещал, в их семейном склепе, где лежали его могучие предки. Его тело было захоронено, пусть и по правилам, но где-то вдалеке, вблизь поля, где его жизнь так героически и трагически в одночасье оборвалась. Вдовствующая герцогиня как жена посягнувшего на законного короля изменника находилась под арестом, не имея возможности выехать за пределы их фамильного замка. Лишь редкие часы в саду, что в миг опустел. Письма были запрещены, отчего женщина не могла писать даже дочери, юной и такой прекрасной королеве, что носила ее внука. Она не видела матушку с самого отъезда. Ни письма, ни слова от слуг, ни шепота. Интересно, обрадовалась бы она вести о внуке или отреклась бы от нее, объявив малыша бастардом, зачатым вне брака и против воли? Разве Никлаус не позволил ей приехать? Разве... Горячие слезы стекали по лицу Керолайн, но она не ощущала их, все так же держа руками живот. Ребенок, кем бы он ни был, не сможет носить имя ни одного из ее горячо любимых родственников. Никлаус не позволит назвать сына в честь ее отца или же дорого кузена. Керолайн до сих пор помнила красные от непролитых слез глаза Елены. Тело Эдуарда, сына и наследника ее дяди, Его Величества, короля Ричарда, так и не было найдено среди павших солдат. Он не был ни омыт, ни похоронен, во имя его души не велись служения из-за страха перед королем, он не занял свое место со своими братьями и матерью, что, благо, не дожила до кончины своего последнего ребенка и благородного мужа. И Елена, ее названая сестра, что бледная, словно призрак, каждый день молилась за победу их с ней Дома потеряла, как Керолайн, и семью, и надежду на счастье. Ее помолвка была была аннулирована, она содержалась как почетная гостья, но была унижена затянутым своим отплытием. Да как они смели подумать, что она легла с ним до их с Эдуардом свадьбы?! Но самое ужасное — ее сердце, такое молодое и любящее, было вдребезги разбито амбициями ее тщеславного мужа… — Прошу тебя, дай мне сил, — прошептала она, целуя золотое распятие, висевшее на ее тонкой шее. Муж. Милорд-муж, что так красиво клялся ей в любви, смотря на нее серыми, словно хмурое лондонское небо, глазами, просто играл с ней. Он нашел ее уязвимое место, воспользовался ее слабостью и вновь унизил, на этот раз ранив еще больнее, чем когда надругался над ней, слыша, но игнорируя каждую ее мольбу о пощаде. Потому что на этот раз она сама позволила разбить ей сердце, доверившись ему и его обманчиво теплому взгляду титановых глаз. Король Никлаус привез во дворец свою любовницу, девушку, что своей красотой могла сравниться с самой королевой, а размером живота и вовсе превосходила ее. Камилла Боулз, графиня Солсбери, милая наследница своего отца, графа, так же не оставившего наследников. Ха, король выбирал партии крайне умело. Она улыбалась очаровательно, располагая к себе уставших от печали в глазах своей королевы придворных. И они, радуясь ее компании, пророчили ей сына, такого же крепко, как и его отец, король. Ни у кого не возникало сомнений в ее способности родить, ведь ее миледи-мать рожала прекрасных здоровых мальчиков, чьи жизни оборвались одна за другой от болезней, принесенных в страну, и войн, в которых она утопала и без того. Конечно, он не мог не воспользоваться возможностью показать своей жене, пусть и помазанной королева, ее место как при дворе, так и в его сердце. *** — Керолайн, — ласковый голос короля разорвал ледяную тишину ее покоев, что были погружены в полумрак. — Керолайн? Она стояла у окна в одной вышитой льняной рубашке. Никлаус застыл, когда она обернулась к нему с горящими от слез щекам и распущенными мягкими волнами кудрями. Неужели она увидела ее? Он так надеялся, что успеет объяснить ей, успеет сказать ей сам. — Любовь моя, — в два шага приблизившись к ней, проговорил он. Но она не дала ему продолжить. Что-то в ее глазах странно блеснуло, когда она, вскинув руку вверх, попыталась ударить его. Он рефлекторно перехватил ее, не отпуская тонкого запястье, силы в котором едва ли нашлось бы для того, чтобы обратить на себя внимание. — Не смей, не смей говорить мне этого. — Ее голос звучал так, словно все эмоции из него были украдены, такой звонкий, но в тоже время тихий. — Позволь мне объяснить… — Я не желаю видеть тебя. Ты обманул меня, но больше я этого не позволю. — На этих словах король дернул ее к себе, разворачивая хрупкую фигуру жены. —  Я твой король, не смей поворачиваться ко мне спиной, — выйдя из себя от ее слов, что ранили его, повысил голос он. Керолайн изучала его лицо, словно видела впервые. — Мой король умер на поле Босворта. Эти слова, слетевшие с ее губ, в миг заставили ее пожалеть о сказанном. Она готова была заплакать вновь, увидев каким растерянным на секунды стало его лицо. А он замер, почувствовав, как сердце пропустило удар. Она никогда не переставала думать об этом, даже он не мог. Она не полюбит его, как бы он ни говорил ей о своих чувствах. — И мне бескрайне жаль почившего с миром кузена, — голосом, пропитанным ядом, протянул он. — Но теперь, моя дорогая бедная жена, ты, сколько бы я ни был тебе ненавистен, моя. Я взял тебя, поскольку посчитал нужным, я хотел обладать тобою, чтобы посмотреть, как твой достопочтенный Дом ответит мне, человеку, безнаказанно овладевшему их принцессой. Ты думаешь, я был рад взять тебя в жены! Тебя — племянницу узурпатора? — Он не мог не помнить тот день, когда покидал дворец, что теперь стал его. Он поклялся другу, что получит все. И ее. Но он не знал, что влюбится в нее, потеряв покой. В девушку, что должен ненавидеть. Керолайн побелела, с ужасом в светлых глазах глядя на него. — Я бы мог сделать тебя своей шлюхой, и ты бы не смогла ничего поделать. Никто не смог бы мне возразить. — Его глаза были полны ярости. — Я могу делать все, что пожелаю, но, к сожалению, не управлять своим глупым сердцем, которое ты раздавила! Я люблю тебя, сожалею, что не могу ничего исправить, но люблю! Никлаус смотрел на ее, сожалея о словах и злясь на нее, но не собирался отступать. Керолайн обессиленно отшатнулась, едва не потеряв равновесие. Монолитный камень подоконника помог ей. — Керолайн, — увидев на ее щеках две тонкие соляные дорожки, проговорил он. Она была права, она всегда знала это, но и не думала, что это так ее огорчит. — И я сожалею, милорд. — Голос ее был тих и ровен. — Мне жаль, что я так обременяю Вас. — Ей стало его почти жаль. Почти. До того тревожно было его лицо. — Но будьте спокойны. Если я умру родами, как пророчит мне весь Ваш двор, — продолжила она, заметив его удивление, — то Вам больше не о чем будет жалеть, сетуя на собственное сердце. Глядя на нее, он в одночасье понял какого ей, девушке, у которой теперь нет никого кроме него. Она, оказывается, так и не завела друзей-придворных? Да и кто может винить ее в отсутствии желания общаться с лицемерами. Она, его любовь, считает, что не нужна ему… *** Она не произносила имени. Ни слова после той ночи. И теперь двор застыл в ожидании, разделившись и делая ставки, у кого больше шансов: у прелестной Камилл или ледяной королевы Керолайн Английской? Выжить и родить наследника? И только дама графини замечала, как тускнеют глаза госпожи каждый раз, стоит ей зайти в свои комнаты. Нет лекарства от любви. И она, окруженная всеобщим обожанием, как никто понимает это, когда горько плачет каждую ночь, думая , что ее никто не слышит. Плача от того, что он полюбил другую.