Единственная роза.

I Won’t Ruin Him — Rachel Portman и Premonition — Yuka Kitamura Стены часовни в эти поздние часы были тихи. Ничего не нарушало царящей в нем тишины, кроме редкого шипения угасающих свечей. В центре зала, на каменной плите, возвышающейся над остальным, лежала она. Золотая парча и изысканный шёлк облегали тело принцессы. Некогда блестящие волосы Ее Высочества были мягко уложены на плечи, все ещё переливаясь в свету. Чуть светлее его собственных ее глаза были закрыты, и, если бы ни мертвенная бледность и холод тонкой кожи, можно было решить, что она всего лишь спит, не желая вновь испытывать страх и обиду. Не желая испытывать эти разъедающие изнутри чувства. Он бы хотел этого. Хотел бы думать, что она лишь притворяется, как порой бывало в детстве, когда она не хотела говорить с ним, обидевшись на очередную его шутку о ее косах или же веснушках. Никлаус остановился, перестав дышать. Она повзрослела. Он не видел ее несколько месяцев, и ему казалось… Король заставил себя смотреть на лицо Ребекки, смутно напоминающее ему зардевшееся лицо сестры, которое он видел всякий раз, стоило ему рассмешить ее. Она краснела от смеха и нехватки воздуха, порой ведя слишком открыто. Он разомкнул губы, желая вдохнуть, но не мог. Воспоминание о ее улыбке было слишком. Никлаус не заметил, как по щеке скатилась слеза, пока не ощутил влагу. Это была их последняя встреча. Трясущимися пальцами он потянулся к золотым локонам сестры. Однако его рука дрогнула, коснувшись ее щеки. Ее холодной бледной кожи. Весь этот ужас, что он испытывал, оказался явью. Страшный его кошмар стал явью. Ее сестра. Его неродившийся племянник. Никлаус, не думая ни о чем, упал на колени, взяв в свои руки руку Ребекки. Его склонённая над ней голова тряслась, как и содрогающееся от плача тело короля. *** Утреннее лондонское небо было хмуро. Тяжелые свинцовые тучи нависали над ними, спрятав последнее солнце. Дамон, придерживая поводья облаченными в кожаные перчатки руками, медленно ехал вперёд. Он всегда носил чёрный. Это был его любимый цвет, и он лишь изредка позволял себе сменить его. Но сейчас он бы с превеликой радостью пренебрёг им. Повод был ужасен. Герцог Кларенс въехал в ворота дворца одним из первых. Его герольды по обе стороны от них ехали вместе с герольдами его брата. Дамон мельком взглянул на ехавший позади паланкин. Он настоял на том, чтобы Констанс не ехала верхом: дождь мог сорваться в любую минуту. Молчаливый, его брат ехал рядом, держась чуть позади, согласно своему положению. На бледном юноше не было лица. Ссутуленная фигура раскачивалась в такт движениям коня. Ему было так жаль их. Стефана, потерявшего жену и ребёнка — его племянника. Дамон не мог поверить, что это произошло. Никто не знал о том, что Ее Высочество беременна. Она никому не говорила… Дамон сжал поводья крепче. Ребекка была очень юной. Слишком, для того, чтобы знать, какого это быть женщиной и понимать свою собственную природу. Она не знала, иначе, позволили бы ей скакать в мужском седле? Позволили бы ей… Он не собирался врать себе. Дамон видел в брате азарт в тот свой визит в Тауэр. Тогда Стефан ждал его реакции. Брат хотел видеть его эмоции: раздражение, досаду. За то, что он обставил его, отняв столь значимую невесту. Ещё тогда Дамон усомнился не только в его здравомыслии, но и в чувствах. Стефан говорил о любви, но речи его были остры и отстранены. Он скорее воспевал свою смелость, чем чувства к жене, с которой успел разделить ложе, не желая, что ее отняли у него. И причиной тому едва ли была неистовая влюблённость. Он видел это. Видел. Поэтому сейчас, наблюдая за братом, он непроизвольно присматривался, надеясь увериться, так ли искренни его намерения. Ему было жаль Никлауса. Ребекка, единственная его сестра, человек, любивший его честнее и открытее всех, ушла. Дамон не представлял, какого сейчас королю. Они были в ссоре, и он не успел примириться с ней, будучи слишком гордым. Его сестра была ему подстать. Ни единого письма с жалобой. Ни единого письма вовсе. Она не уступила ему, до последнего любя его брата. Который вызывал одновременно и жалость, и злость в душе Дамона. Бедный Никлаус. У него не было возможности посетить ее похороны. *** Спрятанные под чёрной вуалью, тёмные волосы девушки почти что сливались с ней. Выполненный из бархата в тон к платью арселе был вышит жемчугом и агатом, создающим казавшийся сейчас унылым узор. Само же платье было сокрыто под плотным тёплым плащом. Приоткрыв створки, она выглянула в поисках мужа, когда лицу ее предстали похожие черты. Только глаза его были изумрудными, а волосы были сродни бронзе. — Милорд, — помедлив, прежде чем принять его протянутую руку, проговорила девушка. Стефан помог ей спуститься, молча глядя на неё. Не знай она о его горе, она бы подумала, что он без зазрения совести рассматривает ее. — Прошу простить меня, мне не доводилось видеть Вас прежде, сестра, — протянул он, отчего ей стало стыдно за свои мысли. Она тоже впервые видела его воочию, однако прежде ей все же доводилось видеть его портрет, хранившийся у Дамона во дворце. — Примите мои соболезнования, — в чувствах ответила она, сжав его облачённую в бархат руку. Но он не ответил. Не смог. Склонившись, он коснулся губами ее руки и, молчаливо выровнявшись, увёл ее от паланкина. Никлаус наблюдал за его тем, как Дамон въезжал во двор. Стоя у огромного окна, где прежде были покои Керолайн, когда она ещё была лишь его невестой, он взирал вниз с застывшей на лице непроницаемой маской. Он не мог есть. Не мог спать. Перед его глазами стояла бледность и синева ее кожи. Словно он до сих пор чувствовал ее холод. Никлаус ощущал, как отчаяние и боль тянут его вниз. Он не желал делить своё горе. Он должен чувствовать, чтобы никогда не забывать: это его вина. Но как же ему было тяжело! Его Величество знал, что может найти утешение в объятьях Керолайн, однако что-то внутри него не стерпело бы ее сочувствующего взгляда. Она любила его и, желая облегчить его страдания, ни разу бы не упомянула: это ты отправил ее прочь. Я просила тебя вернуть ее, но ты был слеп. Но было и кое-что ещё. Вторжение не было случайностью. Будь то самозванец или сам же призрак Принца, этот человек напал на Уэльс намеренно. И пусть Керолайн не видела того листа и знала о ничтожном претенденте только с его кратких слов, изумивших ее, он не мог не думать о том, правда ли это? Кто был тем человеком, отнявшим у него сестру. Человеком, которого он уничтожит. — Никлаус? — обернулся он, не сразу услышав ее тонкий голос. Его королева. *** The Claim to the Throne — Max Richter Процессии предстояло пройти путь от резиденции Его Величества до Капеллы Святого Георгия, где и будет похоронена принцесса. Впереди всех, окружённые гвардейцами, как и остальная часть процессии, шли герольды. Облачённые в траурные ливреи с символом Розы Союза, они несли штандарты, на которых был изображён личный герб Ее Высочества как принцессы, Ребекки Майколсон, и как жены графа — леди Сальваторе. Щит с гербом принцессы был разделён на четыре поля, где английские львы делили его со французскими золотыми лилиями. Щит, что должен был стать ее в замужестве, был разделён на три — в двух из них по-прежнему соседствовали бегущие львы на стороже и лилии, тогда как в третьем более крупном изображался герб графа, объединяющий в себе его английские и иностранные титулы. То немногое, чем Никлаус мог смягчить скорбь Стефана. Признать сестру его женой. Гвардейцы — личная охрана короля и королевы — были одеты в тёмные цвета, а на левой части их груди, на латах, также как и у всех слуг Их Величеств была видна заключившая в объятья бутон белой красная роза, представителем которой являлся их король, Никлаус Майколсон. Солдаты окружали идущих по обеим сторонам и закрывали процессию. За герольдами, но перед гробом, на пологе которого был изображён только их общий с Никлаусом королевский герб, следовало духовенство. Толпа людей, которым удалось разглядеть хоть что-то сквозь стройные ряды солдат, видела, как несли гроб принцессы. Однако один из носильщиков отличался особенно. Его почти не было видно под пологом, но тем не менее одет он был иначе. Ни одного атрибута, в котором можно было узнать слугу короля. Это был Стефан Сальваторе. В нарушение обычаев, он, не сдержав раздражения, когда один из носильщиков замешкался, оттолкнул его, решив все сделать сам. Он не обратил внимание на слова брата. Ему было абсолютно все равно. Дамон, положив руку Констанс на сгиб локтя, первым шел позади брата. Он шёл впереди остальных, но наравне с принцем, который держал его за правую руку. Дамон не знал, как далеко леди Роланд и кто ещё состоит в этой огромной процессии. Коул в свои юные годы был уже сложен как мужчина. Высокий, несколько худой для своего роста, он все же словно стал ниже. Лицо мальчика было бледным, а глаза непроизвольно блестели. Дамон замечал, как он то и дело резко вытирает их, одновременно стыдясь своих слез, но не имея возможности не проливать их. Ребекка заменила Коулу мать, она скончалась на его глазах в их совместное пребывание в том замке. Принц прогнал всех, не сделав исключения и для его брата, Стефана. Он остался с ней наедине, но не проронил ни слова, насколько было известно со слов слуг. Он и сейчас был безмолвен, единственным, к кому он подошёл сам, стал герцог Кларенс. Sarajevo — с 00:39 — 1:33 — Max Richter — отголоски Когда слуха герцога коснулись церковные пения, он понял: они почти пришли. Он с ужасом осознал, что вскоре им предаётся навсегда расстаться с милой Ребеккой. *** Заложив руки за спину, он в тишине и одиночестве стоял у камина, часто моргая. Его глаза болели. Никлаус не обернулся, когда в покои, чьи окна вели в внутренний двор, вошли. Он хотел приказать уйти, но знал, что голос его дрогнет. Никто не должен видеть его слабости. — Брат, — конечно это был он. Дамон по-мужски обнял Никлауса, ощутив, как тот застыл, словно был высечен из камня. — Мне так жаль, — замолчал резко он, приобняв друга крепче. — Я с тобой. — Судорожный вдох был единственным звуком, коснувшимся тишины комнат. *** Knox — Max Richter Керолайн в сопровождении двух своих фрейлин направлялась в покои. Ее простое отливающее синим платье струилось, играя бархатом юбок. Она не видела смысла надевать дорогие ткани и украшать их вышивкой. Случившее в их семье не было очередным поводом показать своё величие, что было бы заточено в роскошных тканях. Нет, она скорбела по утрате Никлауса. Керолайн одернула себя, заметив, как вновь покручивает сапфировую каплю на своём указательном пальце. Она всегда делала так, когда нервничала или же была расстроена. И как ей не чувствовать этого? Будто ей не было больно от того, что кто-то смеет пользоваться именем ее кузена Эдуарда! Он наказывал ее, но за что? Не доверял? Но почему? Разве она когда-то давала ему повод для этого? Разве она давала ему усомниться в ee верности? В любви, что отдала ему, позабыв о собственной семье… Керолайн вздернула голову вверх, тряхнув платиной волос. Ей ни к чему было занимать этим голову, она… — Ваша Светлость, — услышала она несколько несуразное обращение. В паре метров от неё со склоненной вниз головой стоял юноша. Он не смотрел на неё, пока она, не поняв его поведения, не позволила ему подняться. На вид ему было не более дненадцати. — Его Величество просил передать Вам, — опустив голову вновь, приблизился он, передав ей едва скреплённое письмо. — Ваша Светлость. — Проговорил почтительно он, скрывшись с ее пути так же быстро, как и появился. В чем была нужда писать письма, когда она могла прийти к нему сама. Или ее муж настолько не желал видеть ее, что предпочёл обменяться строками. — Ваше Величество? — Да, идём, — разворачивая на ходу письмо, не оборачиваясь, бросила Керолайн, переведя взгляд на место, где с минуту назад стоял мальчик. И все же она застыла вновь, когда глаза ее увидели почерк. Принадлежавший отнюдь не Никлаусу.