Другая Екатерина

— Это прекрасно, очень хорошо выходит — улыбаясь, я следила за пером в руке Иоанна. То наклоняясь как горбун, то вытягиваясь, создавал на листе буквы. Если честно, почерк ужасен, но ругать не имела морального права. Упорно и решительно он брался за дело, алфавит знал, но церковный и старый лет на четыреста. С цифрами не в пример хуже : их просто не осознавал. Ему не терпелось выйти из дворца, и лекари, к фырканью Семена Кирилловича — чего юродивого покоя лишать — сдались. Однако, я и не представляла нового шага. — Мы остановились ? —от толчка рассыпалась легкая утренняя дрема. Все смешалось в голове, происходило слишком быстро, не могла уяснить, что происходит. Алая карета с гербами неожиданно встала, царственный супруг ринулся вон. Да, на улице чудесно, сирень, будто небо упало на землю, и маленькие его частички остались лазурным туманом на высоких кустах. Вишня искупалась в дожде, и нежными каплями на веточках застыл ее цвет. И над этим огромное, просторное небо. Пару раз Иоанн открывал рот, глухо, немо, дергающиеся губы напоминали о припадке: его свободная весна! Вот здесь растерялась, чем помочь? Но обернулось иначе. Железной хваткой таща меня, словно игрушку, двинулся по Невскому. Князья, малость опешившие от таких страстей, беготни и энергии, заметно отстали. Все тревожно озирались, переговаривались, вопрошая, что случилось, и, уже догадываясь, шептались: «Император!» Мгновенно занялись все деревья и крыши в округе. Народ вытянулся по обеим сторонам дороги, желая объяснить свое почтение и любовь. Разумеется, твердо понимала, что Нарышкины еще отыграются на бедном юноше. Что делать, такой он у нас! Визиты к родне мужа я еле переносила. Это добрые, тихие, непритязательные люди, мечтавшие спрятаться куда-нибудь. Девушки шатались от французских платьев как от чумы. — Ноне лепо будет ! Хорошо… — на правах цезаря влез, обещая, что горести ушли безвозвратно. Отца, Атона Ульриха, ело чувство вины, тягчайшие страдания сына рисовались ему. Детство, отрочество, волшебные мгновения жизни, прошли в холодной камере. Ах, окажись тогда ловчее! Мне рассказывали, врач Лесток заявлял, что Иван весьма мал для своего возраста и неминуемо умереть при первой же серьезной болезни. Такой момент наступил в 1748 году, когда у восьмилетнего мальчика начались страшные по тем временам болезни, не щадившие не только детей, но и взрослых, оспа и корь одновременно. Комендант тюрьмы, видя больного мальчика, запросил Елизавету, можно ли допустить к ребенку врача, а если он будет умирать, то и священника. Ответ был недвусмысленный: допустить можно, но только монаха и в последний час. Все это убивало Брауншвейгского, давило пыткой. Ах, знал бы вшивый докторишка, кто сейчас на троне ! Перевела разговор о легком, красочном будущем, однако старания не увенчались успехом. Они не верили , хотели самого малого. — Добро бы в монастырь, государыня, дух священный узнать… — шепнул принц Алексей. Восемнадцатилетний, имел совершенно щенячий облик : нежные краски лица, грустную, едва ощутимую улыбку. В отличии от старшего брата, в нем нет анорексичной худобы, острых, ядовитых, колких линий. Я опустила глаза. Из северного заточения оказались в еще более жутком плену интриг, предательства, блеска власти. Давно уж поделены между аристократическими группировками. Желания, личные качества лишь слова в аду циничной политики. Наверно, монарх – это самый несчастный человек! Дворец всегда шумит, в цветниках и парке приготовлялась роскошная иллюминация. Толпы разряженных мужчин и женщин двигались по залам, выходили на променад и рассыпались по дорожкам сада отдохнуть и освежиться в тени вековых деревьев. Не привлекая общественного внимания, наша партия собиралась в имперском кабинете : Трубецкой здесь, с депешой из Берлина. Царедворцы шикали друг на друга, расстелив карту. Хитросплетения основывались на борьбе «за австрийское наследство», то есть за земли распадающейся Австро-Венгерской империи, которой правила Мария-Терезия, но не могла удержать в руках. Естественно, нашелся тот, кто захотел ухватить кусок и побольше. — Абсолютная виктория, Фридрих, чертяка, пал! Зрите крылья орлиные? Это грозная, великая Россия, оруженная пылающим мечом архангела! — Голицын не скупился на эпитеты, дав красным, жирным кулаком по столу. Инстинктивно цеплялась, искала защиты. Прусский король, дисциплинированный, идеальный офицер, предпочел уйти как герой легенд. Новость о его самоубийстве из-за русских колыхала Европу: «Из сорока восьми тысяч воинов осталось не более трех, все бежит, нет больше средств и, сказать правду, считаю все потерянным. Я не переживу гибели моего Отечества. Прощайте навсегда». Эффект разорвавшийся бомбы естественно пугал, но не настолько, как дикий взгляд Трубецкого. Щелок отчаяния, ненависти, тоски обращены на меня, сидящую на пуфике, рядом с Иоанном.