Другая Екатерина

Я застонала во сне, шевельнулась, не зная, что хочу, пытаюсь сделать, и поняла, что кто-то держит запястье. Рука была сильной и тёплой, надёжной, дарящей покой. Вчера без нареканий разместилась на походной кровати, Иоанн лег рядом. Ощущала гулкое биение сердца, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет наружу, разорвав грудную ему клетку. Сознание начало раздваиваться, выпуская на свободу не характер, а первобытность, отдельную и в то же время непостижимо слитую со всеми, до крайности обостренными чувствами. Выгнулась дугой и была подхвачена тогда жаром необычной крепости и силы. — Доброе утро… — стараясь улыбнуться, вдруг широко, по-кошачьи зевнула. — И ты здравствуй, Катерина! — он был в хорошем настроении. В Москву, древнюю столицу, въехали рано утром. Небо голубое, и зеленая листва, и реющие туда-сюда черно-белые стрекотуньи, суматошные, не то радостные, не то перепуганные. Но до чего же громко кричат, оглушают, из-за сорочьего гама не разберешь людских голосов… Охрана уверяла, что справится с чернью, если та станет напирать слишком сильно — всегда оставался риск, что народная любовь внезапно может выльиться в неудержимую дикость. Это было опасно, опасно отдавать себя во власть и на милость такой толпе — чего не сделаешь ради популяризации. Тысячи крохотных фигурок заполняют золотящийся солнечным светом город. Далёкий туман скрадывал край толпы, и казалось, что он сам по себе извергает новых и новых людей, и им никогда не будет конца. Я не узнавала места, в котором родилась и выросла. Где никогда не спящий «труженик», изумляющий, шокирующий, подлинный центр энергии? По обеим сторонам улицы старые, почерневшие строения идут вперемежку с древними боярскими хоромами, красующимися затейливой резьбой. Вокруг сады; чуть не на каждом перекрестке церкви и деревянные, и каменные. В раскрытых притворах жаркие огоньки свечей. Над воротами теплится неугасимая лампада перед темным ликом. Ямщик хлещет направо и налево пешеходов. Французское платье было таким чужеродным, патологическим здесь! Сидеть в комнатенках и дремать под летописи о прошлых богатырях, которые ходили полонить врагов. И если мне казалось, что похоронили заживо, в величественной духоте, у малюсенкого оконца, через которое видны стены с квадратными башнями и пушками меж зубцов, исполненные каким-то непостижимым духом нищие в лохмотьях, что заголяют тело в крови и дряни, среди мифов и легенд о святых и чудовищах на троне, то Ивану нравилось в низкой, жарко натопленной палате Кремля, с большим вниманием изучал низкий свод и темную роспись на нем: райских птиц, завитки трав. Громко хихкнула представив его в национальном костюме, выглядивший моложе своего истинного возраста, в больших царских одеяниях смотрелся бы смешно! Но определенно не скучали. Решив заняться инфраструкторой, установили, что обсуждаются все идеи. Мне виделся представитель с равным голосом от каждого сословия, по образцу генеральных штатов, иначе бы вдоль дворца выстроились бы просители, молящие лицезреть царя-батюшку. И хоть искренне восхищаюсь им и уважаю, он — не железный, иногда надлежит спать и отдыхать, а не только залпом поглощать книги, хвататься за оружье, выслушивать жалобы, улаживать тяжбы и носиться по монастырям. — Что еси? — листал какой-то чертеж, очень знакомый по форме. — Водопровод, такая штука, ну, сама собой воду подает, без утруждения… Еще древние римляне знали секрет. Постоянно сновали архитекторы, плотники, каменщики, резчики. Губернатор, маленький, в хорошем теле, сладкий, дивной ловкости и обхождений, казначей, постный старец, бежали к краю ямы с возгласами удивления, пытаясь образумить взбалмошного сюзерена. Но тот лишь глянул на них снизу вверх сквозь упавшие ему на глаза светлые пряди — и коротко приказал, чтоб скидывали плащи и присоединялись к нему. — Бысть сему твердо в державе нашей! Аудиенции ищет доверенное лицо, от короля Речи Посполитой. Да, пан Юзеф не представлял собой ничего экстраоридинарного: кудрявая бородка с проплешинкой, вздернутые усы, в мягких сапожках на крутых каблуках, — роста среднего. Гораздо важнее было, ЧТО он рассказал. — Мы слышали о кончине Елизаветы, не оставившей корня древа славного и жалели об ней как христиане. Но явился человек под именем царевича, свидетельствуясь разными приметами в истине своего уверения, и сказывая, как взращен вдали от матери, от угрозы наследнику Великого Петра. И наблюдая историю, действительно, не находим ли в ней примеров, что являются иногда в казнь преступлениям узурпатора? Что ж сделали еще недавно россияне? Пали к ногам Вашим, Иоанн. Выходили навстречу с царскою утварию, вопили, что принимают своего Государя, любимого от Бога, умилялись сану и титулу. Не порицаем гонения именитых, знатнейших, и не имеем причины жалеть о бродяге, чья ложь едва ли будет другом нашего Отечества, но миролюбиво ходатайствуем, открыться: что сын Елизаветы?! Вопреки народному праву, уважаемому и дикарями, будете держать нас, слепцами, пред очами Короля, Республики и всей Европы? Я рухнула, заваливаясь на бок. Стыд и тревоги, тоска, отчаяние, которые росли давным-давно и которым не могла, не смела дать волю, пока не была уверена в тайном заговоре, — всё это хлынуло и излилось коротким, едва различимым стоном, хриплым и мало похожим на естественный голос. В уме перебирала всех вассалов, которые кланяются имератору и целуют сапоги до тех пор, пока он держит символы власти, но что станется с нами, если он потеряет эту самую власть? Не придут ли эти лизоблюды однажды к нему в аппартаменты с ножом или подушкой? Что делать? К кому возвать о помощи? Кто останется преданным ему до конца жизни? Правительница бездетна… бездетна! Такая от природы, или же стала из-за неудачного вмешательства? Достоверно заявить ничего невозможно. Ивану Антоновичу было явно хуже моего. Сперва алеющей румянец, а затем восковая бледность. Кровь разом отхлынула от его щёк, и мгновение он смотрел, будто не верил своим ушам. Но потом понял, что не ошибся. Это сговор, сговор с целью остановить его. — Иродиада, змея! — с ненавистью шептал что-то библейское. Губы плотно сжаты, а в глазах, очень ясных, колыхалось пламя.