Другая Екатерина

По делу о «царевиче» были испрошены все, кто только можно. Разумовского обвинить — рука не поднималась. В пустоту глядел с расширенными в удивлении зрачками, плохо ему, плохо физически. Сохранилось множество свидетельств той любви, которая связывала императрицу с графом. Один видел, как в сильный мороз, выходя из театра, самодержица Всероссийская заботливо застегивала ему шубу. Иной заметил, как на охоте вошла в палатку к простудившемуся. Третий подсмотрел, как, весело хохоча, сидела на коленях. Гармоничная, счастливая пара, трудно не думать о том, какие чудесные дети могли у них быть! Но в это век незаконных травили — по понятиям этики, морали, веры, обычаев и канонов такой ребенок не должен жить — а если не выходило, стремились убрать подальше, передавали за умеренное вознаграждение в семьи придворных слуг, местных жителей, причем приемные родители не всегда и знали… Все это легенды, хотя дыма без огня не бывает. — Гм! Это скорее, преувеличение… ничего такого, что потребовало бы вмешательства Вашего Величества. Уверен, что… — начальник Тайной канцелярии юлил, и я подумала, что события и впрямь его подкосили — как-то слишком он легко терялся. Слухи о наследниках волнами расходились, будоража умы российских и зарубежных сплетников. Говорили, что якобы получали образование за границей, в Швейцарии, или, что провели свою жизнь в монастырском заточении. — Вся бываема в них лжива суть, — отозвался Иван Антонович, переплетая пальцы и кладя сцепленные руки на стол — поза, по которой знавшие его близко мгновенно распознали бы серьёзнейшее настроение и готовность идти до конца. — Посрамятся являющиеся рабами зла, и да постыдятся от всякия силы, и крепость их да сокрушится. Установили, что князь Репнин, хитрая змея, продолжит свои европейские штрудии, завоевывая расположение таинственного молодого человека. Если это не было прямым объявлением войны, то опасно граничащим с изменой. Получив из Германии послание, в котором агент любезно осведомлялся о здоровье Его Величества, а также вышел на след «царевича», я с холода пришла к супругу — он сидел в своём кабинете и разбирал бумаги, — и, обняв его голову, постояла так немного, грея губы в его золотых прядях. Глубокие тени залегли под глазами, некогда большими и красивыми, ныне тусклыми и грустными. Жестоко думал, постигал очевидную истину: как поступить? Окажись на его месте любой другой, обуреваемый страстью быть государем великой, могущественной державы, был бы вынужден пойти кровавой дорогой, на каждом шагу сбивая ноги о роковые ошибки и слыша за собою ропот призраков.  — Мы справимся… — слегка наклонилась, положила ладонь на его щеку и приподняла его голову, заставив взглянуть себе в лицо. Был уже конец октября, и на днях в Петербурге выпал снег, укрывший мостовые тонкой серебряной коркой. Он промолчал — то ли поверил, то ли нет, но, в любом случае, не счёл нужным упоминать. Белый хлеб, жаркое, голубиный паштет, мёд, шоколад, несколько бутылок изысканного вина шампанской марки и, разумеется, южные фрукты — стол, который постным можно было назвать, лишь нещадно кривясь. «В аппетите нынче!» — хохотали довольные повара и отчаянно пытались отыскать среди разнообразия блюд то, на которое можно было бы уговорить императора. Во вторник после обеда прислал запинающегося слугу, который передал мне официально и со всеми титулами явиться. Покои были широки, хотя и несколько темноваты, но ему так нравилось. Они включали прихожую, соединённую с гардеробной, которой очень редко пользовался, одеваясь в спальне, и, собственно, спальню, соединённую с кабинетом. Именно там и застала женщину. Чудилось что-то знакомое в фигуре, среднем росте, локонах, остром, мышином носе. У меня самой было точно тоже. Разница — в фактурности и геометрии, что дает впечатление хитрости, манипулятивности и «двойного дна», с которым усердно борюсь. Игру, флирт предполагает стиль эпохи, когда наряды как будто сплетены из множества девичьих деталей: кудрей, завитушек, оборок, бантиков, рюшей…и все в легких, весенних тонах. Иоанн был растрёпан, словно только с верховой езды, и стоял у камина, не снизойдя даже до приветствия, резко махнул в сторону «двойницы». — Си ест Катерина Нарышкина… По закону! Как тебя величать изволишь?! Заступи, подвижеся душа, и усмотреваше временем, еже обольстился, от негоже дне видею! — вместил всю оскорблённость моей тайной и всё негодование, которое ощущал в тот миг. Испугалась мутной тьмы, заволокшей ясный взгляд. Он был — твердо увидела это — в ужасном гневе, таком ужасном, какого, быть может, никогда прежде не переживал, а оттого не знал, как с ним сладить.  — Ведьма, околдовала нас! — зарычал в полный голос. Никогда не слышала от него таких слов, и это вынудило хвататься, стиснуть плечи ещё крепче, изо всех сил, так, что пальцы зарылись в мускулы, ходуном ходившие у него на плечах. Что тут объяснишь? Короны не желала, училась, юристом могла стать, как вышло, что с ума посходили, дворянкой одной фамилии представляли, знать не знаю? Еретичкой, в греховном, обольстительном, ныне самом мерзком и гадком своём обличье, врагом рода человеческого, полагает. Рванулся, придерживаясь за спинку кресла, и, слегка пошатываясь, словно пьяный или в бреду. Мучительного было много, крик, адский, рвущий уши тому, кто его слышал, горло тому, кто его исторгал, и сердце тому, кто понимал причину и смысл. Кинулась за ним, испугавшись, что ему станет по-настоящему дурно, и попробовала поддержать, но быстро сделал знак, чтоб я оставалась на мест и брёл, как слепец, касаясь стен руками. Нарышкина воскликнула тонким, звонким, совсем детским голосом: «Ах!» Не счел ее достойной внимания, теперь лишь хрипел, сцепивший руками свои виски, всклокоченные, пропитавшиеся обильно хлынувшим потом, и не от жары тот пот, в комнате не было невыносимо жарко, просто из-за своей любви, которая причинила ему такую сильную боль. — Государь! Пустите! — я взвизгнула дико, билась, в надежде достучаться. — Вы — лучший из королей и лучший из христиан, и прежде всегда добры ко мне! Потому я молю Господа и верю, что не будете мстительны. Чудилось, бегу по какой-то болотине, увязая в ней по колена и подбирая тяжелые, намокшие полы одежды, в спину дышат преследователи, а впереди маячит не обетованный берег, а выступают сквозь туман очертания виселицы… Настигли уже почти на лестнице, облапали, так, что не удержалась и завалилась навзничь.