Другая Екатерина

В своей полудреме видела какие-то странные проплывающие перед глазами темные безликие образы, какие-то причудливые картины, по-дьявольски зловещие языки пламени, обжигающие кожу, младенцы с ангельскими лицами, тянущие ручки. Сон был цветным, и краски в нем казались сочнее и ярче, чем были взаправду, наблюдала себя со стороны, то какой-то почти неживой, серой и осунувшейся, с припухшими от слез веками, с кудрями, выбившимися из прически, но я не сделалась частью этого сна: жалась безропотно, не в силах ни вмешаться, ни отвести взгляд. Иоанн на коленях, босой, в рваной рубахе, и сквозь прорехи просматривались рубцы на его иссеченных кнутом плечах. Стоял, сложив руки и уронив голову, а кругом него суетливо, шумно, перекрикивая друг друга, толклось великое множество придворных в торжественном облачении. От государя его-то хотели, а чего — никак не могла взять в толк, как и того, почему он в такой фигуре, не замечая всех этих людей. Наконец, изволили принести алую сорочку, продел руки, а когда опустил их, то я поняла, что это не сорочка, а кровь, яркая алая кровь, льющаяся с его плеч к локтям и груди. Мои крик и суета становились ещё оглушительнее… Измотанная, обессилевшая, испуганная, растираю холодный пот, волосы противно липнут к влажному лицу. — Катерина, ты не спишь? Хворь какая одолела? — удивленно спросил Иван Антонович, поднимаясь рядом. Наверное, в этом и есть счастье: тревожиться друг о друге, чтобы муж скучал, говорил, как рад видеть, как ты хороша, всякий раз приходить в восторг, когда он называл любимой, нежиться у самого близкого и дорогого человека. Тем более сейчас, когда так хрупка и беззащитна, когда нужна его опека и тепло. Кладет руку на живот, и прислушивается к жизни внутри, которую мог так отчетливо ощущать. Чувствует биение сердца своего ребенка, каждый толчок и шевеление; каждую секунду, каждую минуту, что он с нами. В таком положении зачинается рассвет, и склонившись, целует в висок. Войска и народ действительно любят императора, на него одно лишь возлагают свои надежды, но увы! — нет партии в настоящем смысле этого слова, то есть нет известного числа дисциплинированных людей, которые были бы подчинены одному лицу и были бы готовы на всё по первому данному сигналу. Миссия Репнина обрела успех, то студент, то дипломат, но прежде всего придворный, — он обращал на себя внимание везде, где ни появлялся. В обществе он имел большой успех и насчитывал столько же друзей, как и врагов, привлекая своей любезностью и личным обаянием, хитростью увлек самозванца. Если все так хорошо, к осени они будут в Польше, и ждать финала чуть-чуть. Турецкий посол не раскаивался, напротив, считал себя униженным и оскорбленным. В инструкции французского министерства иностранных дел ему предписывалось собрать предварительные сведения о нраве правителя. При этом он должен был обратить особенное внимание на лиц, державших сторону Его Величества, разузнать, каково значение и свойство этих друзей, а также настроение умов, семейные отношения, словом, всё то, что могло бы предвещать возможность переворота. Теперь с посланником обращались чрезвычайно холодно. Это задевало его самолюбие, и он лишь ждал случая отмстить. Поэтому, во избежание всяких объяснений, прибегнул к своему обычному способу, когда находился в затруднении или когда отстаивал неправое дело — он заболел. Часто бродила по дворцу, заходила в уже приготовленную детскую, рассматривала красивую, напоминающую лодку колыбель, заглядывала внутрь, касалась кончиками пальцев мягкого одеяльца, гладила нежную ткань. Но колыбелька абсолютно не нравилась. Не нравился ни цвет дерева, ни позолоченные витые, похожие на вензеля, инициалы, украшающие по бокам кроватку, ни нежно-голубой, как весеннее небо, покрывающий ее полог. Представляла, что очень скоро эта комната наполнится детским плачем. Иногда невольно толкала колыбель, начиная ее раскачивать, едва различимо что-то напевая, представляя, как будем убаюкивать сына. Или дочь? Должно быть, супруг расстроится, если это будет не мальчик. Столько людей убеждали, что это будет, конечно же, наследник гордости и могущества России! Все, совершенно все твердили о том, что они с нетерпением ожидают появления крепкого здорового царевича. Да, и все-таки я жаждала девочку, дочь, хоть и звучит эгоистично, испытала укол стыда, до того сильный, что встала. Рождение феи после этих шести лет будет страшным ударом для империи, властителю нужен первенец. Но у меня была бы подруга, с которой могла бы весело шушукаться, говорить, делить свои мысли и тайны. Представляла, как могла бы расчесывать ее кудри, наряжать в красивые платьица, рассказывать чудесные сказки, смотреть в ее чистые большие глаза с длинными загнутыми кверху ресницами. Да, старательно выбрала ей самое красивое имя! Вместе гуляли, устраивали бы пикники, малышка бы резвилась, собирала цветы, ветер теребил бы ее густые волнистые волосы, шуршал в складках ее платьишка. Девочка бы смеялась, прижимала букет из полевых цветов к груди, поднимала голову вверх, устремляя взгляд в небо до тех пор, пока не начинала кружится голова, и она не покачивалась от этого, того и гляди готовая упасть. И тогда подхватывала бы ее на руки, начинала кружить, и ласкала бы, ласкала. Настроение стало, наоборот, подниматься, дурнота прошла, почти не мучили кошмары. Изъявила стойкое желание навестить родню Иоанна. Сам неожиданно устал, потускнел странным образом, еле двигался, но упрямства и гордости не занимать. — Благодарствую, добрый человек… Ухмыляюсь, слуга зажал рот рукой и крестился. Откуда было ему знать, что принц Алексей всегда благодарит челядь за услуги и непременно сам стесняется. Как-то застала его идущим по двору с коромыслом, переброшенным через юношеские плечи. С концов коромысла свисали тяжелые ведра, до краев полные водой, а следом, спотыкаясь, торопился холоп, в ужасе умоляя Высочество одуматься. — Не гневись, Матушка-царица, сей тружник есть старец и слаб. Ну отчего ж было и не помочь, так разумею. Так и не смогла объяснить ему, отчего. Вырвала обещание, не клятву, потому что уверял, что клясться грешно, что никогда больше не будет делать ничего подобного там, где его могут увидеть. Блюда похвалил с той же непосредственностью, которой проникнуто каждое его слово и каждый взгляд, а нервничая, скорчил очень милую гримаску. Всегда открыто, нежно улыбался, и Вам бы понадобилось несколько мгновений, чтобы оправиться от этого сногсшибательного потока неподдельного дружелюбия. Порой он вел себя как сущее дитя и был слишком искренним для своих лет и, уж тем более, для своего громкого титула. Перестала сдерживать его в этом, когда поняла, что они Петром — не соперники брату за корону. Все — от городских нищих, приходивших за подаянием, до высшей знати — все говорили только хорошее. Помолившись, приступили к трапезе. Следующий час прошел за обстоятельной беседой, которую принцы сочли явно напряженной, автор нравоучений — грозной, а я, пожалуй, была единственной, кто знал, чего следует ждать от всего этого. Донос пришел: пренебрегают делом кавалера, женам своим не скажут, боязливы, грешных мыслей стыдятся, убегают замаливать их, налагая сами на себя всяческие епитимьи, об иконах и пострижении мечтают. Нравится им страдать! — Жить везде можно, не только во палатах. Чего их жалеть? Одна маета там, мышиная возня боярская. А наедине с Господом Богом сила духовная обретается. Это признание, еще недавно вызвавшее взрыв чувств или хотя бы ласковые объятия, почему-то подействовало на Иоанна как удар плетью. Наверное, правильно, что именно он из всей семьи наделен жаждой властвовать и подчинять себе других. Он так и передернулся, обернувшись с выражением новой, холодной ярости на лице. — Близ цезаря ходя — опалишься. Зато вдали — замерзнешь… — осекся, отвернулся, стиснул кулаки. Вдруг остановился, потом сделал шаг, ступил иной раз, а когда до нас оставался всего лишь метр, ноги его подогнулись, и, ухватившись обеими руками за грудь, свалился на пол. Ясные очи самодержца закатились. Из горла, пачкая рубаху, хлынула багрань, а потом, словно затих! Болезнь все неистовее сокрушала молодое тело, голова расшибалась, метаясь из стороны в сторону. Слуги визжали так, как будто в комнату ворвался дикий зверь. — Доктора и быстрее! — гаркнула я, не время сейчас теряться. Не воспротивился, не отбросил от себя — он разом ослаб, мутным взором глядел, часто и хрипло дышал. Прячась столпившихся вокруг людей, помогли ему вернуться в свои покои. Иоанна бил сильный озноб, он горел в лихорадке и, кажется, бредил. Немецкий лекарь прогнал родственников и выставил меня за дверь — боялся истерики женщины на последнем месяце, что еще хуже. И была этому даже рада: не хотела оставаться и слушать надрывное, сиплое дыхание. Нет, пожалуйста, нет… Слезы сами собой потекли из глаз, с трудом оперлась о дверной косяк. Окутывало вязким мутным туманом, погружая в самую глубь кошмаров.