Азбука Грейденса

Персиваль/Криденс, модернАУ, RG-13, нецензурная лексика “Холодно” — это совсем не та ёмко(ёбко)-подходящая характеристика для погодного пиздеца, что накрыл ненавидимый (особенно сильно — ветреными январскими понедельникам) прокурором город. Сам прокурор Восточного округа Нью-Йорка Персиваль Грейвс подобрал бы что-то повыразительней: “Лабрадорское течение опять прогнало Гольфстрим ссаными тряпками в матушку-Европу, а у нас воцарился ледяной ад на Земле; за какие прегрешения снег продолжает валить как мексиканцы в Эль-Пасо, когда все это кончится, черти вы рогатые, синоптики мои дорогие!” А это… дитя природы растирает рубиновые уши и смеётся: — Холодно! У Персиваля болит каждая клеточка измученного прокурорского тела: на работе не спасают тройные “чудо-окна с теплосбережением на 125%”, в машине печка выдувает сухим жаром мозги — а кончики пальцев тем временем теряют чувствительность даже на руле с подогревом. По улице он перемещается короткими перебежками — как их учили. Учили их, правда, не попадать под перекрестный огонь, но хлесткие удары снежного мини-смерча оказываются ничуть не приятнее града резиновых (потому что тренировочных) пуль. В такие дни дома Персиваль плюет на имидж, статус, самоуважение, профессионализм… возраст, в конце концов — и извлекает из самого дальнего уголка шкафа на свет беспощадного дня один позорный секрет. Свитер, подаренный двоюродной тетей на позапрошлое Рождество, ужасен. Во-первых, он ядовито-зеленый (“Прямиком из Готэма, Перси!” — “И почему меня это не утешает, радость?”) — и при этом мохнатый, как гусеница из ночных кошмаров инсектофоба. Во-вторых, аккурат между сосками на груди у рискнувшего примерить сей чудный дар оказывались олени. Все бы ничего, да по неизвестной человечеству (и “любимому племяннику-прокурору”) причине олени эти имели по две головы. Противоестественные порождения чьей-то больной фантазии (“Я вышивала зверушек по схеме из журнала, мой дорогой. Миленько получилось, не правда ли?”) подозрительно косились четырьмя парами красных глаз и грозили острым копытом (почему-то одним на… всех). В-третьих... Ах, да — колокольчик! Колокольчик был намертво пришит (больше подошло бы "приварен") к горловине. Поэтому каждое движение незадачливого “модника” — а по совместительству ещё и Персиваля Грейвса, грозы всех преступников и подчиненных, — сопровождалось негромким унылым позвякиванием. Это наводило на мысли о кандалах благородных каторжников, призраках замученных в тайных подвалах жен, ключах тюремщика и прочих праздничных вещах. Однако отчаянные времена Ледникового периода местного масштаба требовали суровых мер. В свитере тетушки Агнессы было тепло — по причине ли огромного запаса неизрасходованной материнской любви или же из-за добавления к пряже секретного ингредиента (“Ставлю на шерсть йети”). Персиваль не знал. Но путем долгого опытного поиска и альтернативного анализа было выяснено: в период с двадцать второго декабря по восемнадцатое января (плюс-минус сорок восемь часов) от смерти в объятиях переохлаждения его спасало лишь это пушистое чудовище. И еще - Криденс, разумеется, но только когда он не выбирается из-под двух одеял в воскресенье с утра пораньше и не убегает раздавать очередные листовки до полудня. Самостоятельный, как же! Персиваль предлагает ему помочь с “нормальной… ладно, просто не настолько отвратительной” работой с регулярностью где-то раз в месяц. И не добивается ни-чер-та. С той же завидной регулярностью. Его “независимое” (упрямое, гордое, темноволосое, любимое) чудо продолжает мягко отшучиваться, оставляет на видном месте банковскую карточку с нетронутыми суммами, которую Персиваль настойчиво-безуспешно старается поселить в его (чуда) бумажнике. Вот и сегодня: утро Персиваля начинается не с кофе — оно начинается с оленей-мутантов и издевательского “дзинь-дзинь” на каждом шагу. А Криденсу — хоть бы что: — Холодно, но метель почти улеглась, — он наливает себе обжигающую черную крепость, весело размешивает сахар, наклоняется к Персивалю через стол, — слышишь, мученик Снежной Феи? Персиваль скептично поднимает из-за газеты бровь, и колокольчик на его шее вызвякивает меланхолично-язвительное “хрен редьки не слаще”. Метель улеглась — жди очередного падения ртутного столбика за окном к центру Земли (Персиваль не слишком доверяет открытым интернет-источникам в том, что касается погоды. Особенно погоды). Криденс подходит ближе. Подмигивает красноглазым чудовищам с рогами. И вдруг утыкается холодным носом куда-то в шею. Персиваль читает заголовок третий раз подряд, но не сдается. Он почти готов пригрозить покупкой машины (“Она будет оформлена на тебя. Будет стоять возле нашего дома годами, Криденс. И покрываться слезами соседей, ржавчиной и голубиным дерьмом.”), когда горячие мучительным контрастом губы шепчут туда же, в уголок между шеей и плечом: — Хочешь — давай уедем. Во Флориду. Или в Калифорнию. Знаешь, в Калифорнии снег последний раз шел пятьдесят три года назад. Тебя с руками оторвут в любом штате, я уверен. Персиваль перечитывает заголовок в пятый раз. И только потом отвечает странно-тихо: — Тебе нравится этот город. И тебе нравится учиться здесь. У тебя полсотни знакомых котов на нашей улице, любимые деревья в Центральном Парке, а ещё ты сгораешь на солнце даже под слоем крема с палец толщиной. Я просто не люблю, когда… назовем это твоим “холодно”, хоть я бы и использовал другое определение. На мне - свитер из фильма ужасов, а сегодня ночью ледяной великан во сне заморозил мои глазные яблоки. Но нам вовсе не обязательно поэтому переезжать в Калифорнию, радость. Ты же знаешь, почему, да?