Азбука Грейденса

Грейденс, R, романтика, ангст. Персиваль… это имя перекатывалось на языке сладкой карамелью, такой, которую возьмёшь за щеку – а она потом медленно, долго растворяется. Криденсу карамель доставалась нечасто: только на Рождество иногда кто-нибудь из прихожан оставлял пакетик на столе для пожертвований, и ему удавалось ухватить конфетку-другую. Однажды он очень удивился, когда одна из конфет оказалась лимонной, и среди сладости проступила неожиданная горечь. Так и тут: думать про Персиваля было сладко, сознавать тщетность своих мечтаний – горько. Конечно, этакий красавец никак не может приходить к нему бескорыстно; конечно, ему что-то от Криденса нужно. Будет ли за это какая-то расплата – Бог весть! Но как же приятно, когда чужие тёплые руки касаются тебя не для того, чтобы причинить боль, напротив – чтобы хоть на время смягчить её, дать поверить в сказку, что бывает жизнь без боли. Хотя мать быстро напомнит об обратном… Он ненавидит эмблему их организации – с разломанной волшебной палочкой, потому что ему кажется, что острые обломки впиваются ему прямо под кожу и остаются там саднящими занозами, которые не вытащить в неверном свете свечей. В городе уже появляется электричество и газовые лампы, но в часовне, где живёт Криденс, есть только свечи, и от этого он сам себе кажется древним существом, крысой с давно затонувшего корабля, по нелепой случайности оставшейся одной на необитаемом острове. И ладно бы он был совсем необитаем – не было бы так больно. Но когда Криденс видит на другой стороне улицы мистера Грейвза, он забывает и о боли, и о свечах, и о матери… и о том, что она накажет его, если он не раздаст все листовки, и о том, что руки давно замёрзли, и пиджак давно мал, и он похож в нём на школьника-второгодника, выросшего из своей формы. Он забывает, потому что никто и никогда ещё не смотрел на него ТАК. Так, словно бы он чего-то стоит, словно в нём есть хоть какая-то ценность. И когда мистер Грейвз – нарочно или случайно – мажет ему губами по скуле, Криденс поворачивает голову, просто чтобы взглянуть в глаза этому странному человеку, и их губы – конечно, случайно, – соприкасаются, и этот вкус слаще всякой карамели: чуть горьковатый, с оттенками виски и дорогих сигар и с обещанием чего-то неизбежного, совершенно необязательно хорошего. Криденс уносит этот вкус на своих губах, и нынешнее Рождество кажется ему настоящим чудом, потому что он наконец-то по-настоящему хоть кому-то нужен, хоть на один поцелуй в грязной подворотне.