Люди несчастные, жизнью убитые, С болью в душе вы свой век доживаете. Милое прошлое, вам не забытое, Часто назад вы его призываете. — Сергей Есенин, отрывок из стихотворения «Капли»
***
В голове сплошной мрак. Так бывало раньше и не только у него. Но сейчас это казалось ненормальным. Так не должно было быть. Одиночество и хладнокровие ко всему уже поглотили душу, и Карлайл абсолютно не понимал, как это остановить. Возможно ли? А стоит ли? Ради чего? Нет уже тех, ради кого можно было выходить из этой бессрочной депрессии. По крайней мере, их нет рядом: они существуют, но за пределами сея выстроенного мирка, в котором всяк живущий уже мертв. Он один. А их нет в реальности. Но то с одной стороны. Допускал ли он мысль, что в жизненной реалии существуют как раз-таки они, семья, единый клан? Допускал, конечно. Но не думал над ответной мыслью, не находя в этом смысла. Он знал, что сейчас с ними все в порядке, что они живут хорошо, почти как раньше. Но, когда он уходил, чувствовал неизгладимую вину, потому что предал их. Он покинул семью, потому что так не должно было продолжаться, он не мог находиться среди них, уже не чувствовал спокойствие, как раньше. А они же его отпустили, видя его страдания. Темный кабинет наполнился радостным пением лесных птичек, что облюбовали ближнюю к деревянным окнам сосну. «Хм, птицы». Раньше это звучало ласковее, и пение было на радость ушам, не то что сейчас. Карлайл еще раз прошелся вдоль комнаты со скрещенными на груди руками и задумчивым, усталым взглядом. Еще одна бессонная ночь, а за ней светлый зимний день, занесенный снежными сугробами. Еще один. Но его свет едва касался этой комнаты, которую Каллен любил больше всех остальных. Некоторые он ненавидел. Например, спальню. Он посещал ее около одного раза в год. Единственный раз, просто чтобы вспомнить что-то теплое, что-то, что ближе всего душе. Вообразить себе неповторимый аромат счастья, который будто еще остался здесь, и выйти, заперев дверь на ключ. Он даже не смел убираться там — слой пыли с каждым годом рос. Это было выше него. Или же гостиная. Ему приходилось проходить через нее почти каждый день, чтобы выйти из дома. А она такая большая по сравнению с другими комнатами. И в голове оживали картинки такого далекого прошлого. И, несомненно, было больно. Он уже забыл мягкость плюшевых диванов и шелест страниц очередного глянцевого журнала, который непринужденно почитывала Розали. И озорной смех Эмметта с Джаспером с третьего этажа, когда те что-либо учудили. Конечно, больше Эмметта, ведь Джаспер не был любителем показывать свои эмоции, хотя иногда и он не мог удержаться. А как же Элис и ее матовые манекены? Она кружила вокруг них, словно пчелка у цветов, с воткнутой в ткань ее кофты иглой. А Эдвард и его ласкающая слух игра на рояле? Да, он забыл это ощущение, забыл, каково это. И еще одно. Что-то, греющее душу, пока огонь в семейном очаге грел лишь тело. Ласковое прикосновение к руке, едва слышная посадка рядышком, на диван, теплая щечка, умиротворенно ложащаяся на плечо и такие воздушные волосы... Нет, хватит! Прочь воспоминания! Мужчина обессиленно приземлился в кресло у рабочего стола и положил голову на руки, чуть склонившись. Нет. Это больно, почти невыносимо. Жжет душу. «Нет, никто кроме меня не виноват. Вот сам ее потерял, вот и... Вот и все потерял», — сокрушительный вздох, и пальцы сжали волосы от давящей безысходности, от давнего фиаско, что вот уже более двадцати лет тянется подобно черной, липкой дряни. Снова вздохнув, Карлайл нерешительно встал и подошел к окну, чуть приоткрывая штору и краем глаза взглядывая сквозь стекла на лес. Уже было за полдень, а он до сих пор не вышел из кабинета. Более того, он не покидал его со вчерашнего вечера, с момента, как пришел после увлекательнейшей прогулки по лесу. Что она сказала бы на это? Карлайл прикрыл глаза, облокотившись на край деревянной рамы. «Дорогой, сколько можно? Выйдешь ли ты уже, наконец? Мы все прекрасно знаем, на что ты горазд». Нет. Не ее голос. У Эсми был другой голос, а это не голос его жены. Она не скажет так и не откинет копну рыжих локонов за спину. Ее уже нет. И он уже не выйдет из тьмы кабинета в ее объятия. Вдруг в мысли протиснулась Коралин, и бессмертный искренне удивился, что до сих пор он не думал об этой особе. «О. Только не ври себе. Ненавижу это», — он поморщился, когда голос в голове напомнил о себе. Ладно, он думал, но об этом позже. Сейчас он не собирался встречаться с ней хоть взглядом. И обиды в самом деле не было. Просто нечто другое, особое. Карлайл успокоился на мысли, что она знает, где ванная и как приготовить себе что-нибудь. А, если что-нибудь случится, она знает, где найти его. Однако невелика вероятность, что она зайдет к нему. Рой мыслей снова закопошился в голове, так внезапно, что казалось, будто можно задохнуться. И ведь мысли были не о девушке, ситуацию которой он обдумывал мгновение назад. С горем пополам найдя в себе силы успокоиться, Карлайл устроился в кожаном кресле за рабочим столом. Он положил руки на стол, скрепив их в замок. Определенно, он знал, на что идет, когда покидал семью. Ему было тяжело сделать это, но другого выхода он не видел. Так было бы лучше и для него, и для его семьи. Хотя, как что-то могло быть хуже того, что произошло с ними? Он знал, что его семья не пропадет без него, пока остальные в это время не имели понятия, как это, без Карлайла. «Вы три года справлялись без нас... Без меня. Справитесь и сейчас», — в голосе Карлайла не было и намека на жизнь, когда он говорил это родным, но зато была вера в них и в их единство. Он знал, на кого оставляет свою семью. Эдвард — его гордость, он с легкостью и, одновременно, с тяжелым грузом на душе мог назвать его сыном. И он знал, что вампир справится, хоть и был его взгляд наполнен страхом до краев. Подбадривающее похлопывание по плечу отеческой руки, но, к сожалению, ни намека на улыбку: лишь отчаяние и нерешительность. Но у кого тогда хватало сил растянуть губы в улыбке? Чуть более десяти лет спустя Карлайл был счастлив узнать, что и Эдвард, тот, на кого свалилась вся тяжесть бытия главы семейства, обрел любовь и поженился. Не понаслышке мужчина знал, каково это, промаяться столько десятилетий и потом погрузиться в любовь, в огненный океан чувств. Главное, не утонуть в нем и не уволочь с собой камнем на дно свою же хваленую любовь. Главное, не повторить ошибок Карлайла. Позже, по просьбе почти умоляющего сына, он приехал-таки к ним снова, чтобы помочь с рождением внучки. Он пытался среди семьи казаться непринужденным, но все стало столь резким, что не получилось пересилить собственные эмоции. Тем не менее, жена Эдварда благополучно разрешилась благодаря его опыту в медицине. Все было хорошо, но вот младенцы странным образом действовали на него, как и новоявленная Каллен. Все молча понимали, в чем причина, и только он не хотел признаваться себе в этом. Все вспоминал, вспоминал... Вскоре он уехал, сославшись на работу, но, конечно же, работа была не главной причиной. В домике в Британской Колумбии все снова завуалировалось и закаталось в железобетон, порывисто укладываясь в уголочки сознания мужчины. В 2033-м Карлайл снова на несколько дней посетил семью, заново познакомившись с малышкой, которой на тот момент было уже семь лет. Все было хорошо, но урывисто и недолго. Главное, он убедился, что в семье все хорошо, Эдвард справлялся, при этом изменившись. Каллен чувствовал свою вину перед ним в первую очередь. Его поступок был слишком эгоцентричен. Но сын заверил его, что все хорошо и они поддержат отца, что бы ни случилось. После этой поездки никуда дальше Эндако и своего леса вампир не совался. Не было ни сил, ни желания, ни малейшей искорки интереса. Именно с того года затянувшаяся депрессия начала прогрессировать. Неужто можно полагать, что его моральные и физические пытки закончились в Вольтерре? Нет, конечно. Когда из сводок новостей или же из слухов в городе он понял, что вампиризм перешел некую грань дозволенного и затеял войну, ни капли не удивился. Во-первых, реальность, как таковая, стала мало волновать его, а депрессия застилала глаза. Во-вторых, он ожидал этого. Мысли об этом были в подсознании. Кто-то что-то не поделил. Но масштаб, по видимому, был огромен. Это не просто дележка территории между двумя шайками вампиров. Карлайл заметил, что в последние годы леса штата Энтиако живут. И живут по-другому. Не раз он видел то, как целые группы вампиров в одинаковой форме при оружии прочесывали леса и даже то, как несколько раз они волочили за собой найденных полукровок. Но при этой картине внутреннего возмущения не было, что было недобрым знаком. Он и не думал спасать их. Иногда он ловил себя на мысли, что был бы рад, если бы они вдруг посчитали его опасным и покончили с его существованием раз и навсегда. Они-то могли, но не делали этого. Было ясно, кто им нужен. «А что же Коралин? Мимо нее почему не прошел? Зачем спас? В чем она вдруг отличилась от других?» — надменный голос так звонко отдавался в голове, что становилось тошно и появлялось чувство, будто невозможно от него избавиться. А Карлайл не знал, почему же не прошел мимо... Потому что не мог оставить умирать? Не захотел, чтобы ее тело отдалось смерти? Хм, вряд ли. Он давно понял, что смерть кроется совсем не в этом. Это всего лишь конец, всего лишь точка. Смерть наступает гораздо раньше. Или не наступает. В любом случае, мужчина считал, что смерть давно затянула его душу в свою черную, скользкую воронку. Раз так, то что же сподвигло его спасти девчонку? Все предыдущие утверждения не отвечают на поставленный вопрос. Это решение было настолько спонтанно, что сам он опомнился лишь тогда, когда ее, раненую, нес на руках в свой дом. Он долго думал потом, не понимал себя, своих странных желаний помочь ей. И все до появления Коралин в его доме было спокойно и размеренно. Эта взбалмошная девица умудрилась растормошить его существование. На мгновение мужчина даже почувствовал, что злится на нее. Нет, это, конечно, не из-за обиды, которой, собственно, и не было. Она никак не затрудняла его быт. Она не была раздражительно веселой, притом не просила развлекать себя, не лезла в душу. Она не причинила вреда имуществу, то бишь не бегала и не ломала вещи. Она почти не буянила. Она ничего не делала, но при этом умудрилась здорово растормошить жизнь вампира, словно забавляющийся ребенок, трясущий блюдце с желе. Карлайл вдумался в свои же мысли. Она не тормошила, но растормошила. Мужчина обреченно хлопнул себя ладонью по лбу и положил голову на эту же руку, дабы та не рухнула на стол. Он понимал сейчас, что эти мысли явно психически нездорового существа, которое сперва рьяно утверждает одно, а потом себе же противоречит. В итоге Карлайл пришел к, по его мнению, самой объективной мысли. Мало того, что эта девчонка врезалась в его жизнь столь внезапно, словно метеорит в Челябинск, так она еще и логику всю из него выбила. Плюс к этому, заставила считать себя ненормальным. Нет! Это вовсе не из-за сцены в лесу накануне и не из-за обиды! Которой, кстати, нет. Мужчина раздраженно выдохнул, и рык чуть ли не вырвался из горла. Он вновь начал рассекать комнату, только теперь быстрыми и нервными шагами, не так, как раньше. Следует во всем разобраться. Он не испытывал к ней симпатии. И это так на самом деле. Но в то же время Каллен питал к ней какое-то странное чувство. Тот же раз на кухне. Ему было забавно наблюдать, как она ест. Что еще за «забавно»? Вот этого Карлайл не понимал, не мог выкинуть блажь из головы. Мысли мужчины вдруг потекли в направлении будущего. Действительно, проблем с Коралин не было пока. Сейчас все тихо, но вот, что будет потом? «Те, кто напали вчера на нее, вполне могут разузнать, где мы находимся сейчас, хотя бы по запаху. Приведут еще с десяток таких, и уж с ними мы не справимся. Хотя, с другой стороны, какое мне дело? Даже если меня убьют, какая разница?» Мужчина остановился, обреченно проведя ладонью по волосам и вздохнув. Он до сих пор недоумевал: она ведь ничего не делает, но все равно продолжает разрушать эту хрупкую, так долго и кропотливо строившуюся реальность. Карлайл вдруг снова выдохнул, но больше не вдыхал воздух, с отчаянием вглядываясь в нагрянувшие внезапно сцены из прошлого. Тогда было спокойно, светло и тепло. Душа не болела, а сердце не ныло. Рядом всегда была его Эсми, та, которая вечно могла дарить любовь и ласку, та, которая вселяла в душу самое лучшее, зефирно-мягкое, воздушно-легкое. Его Эсми... Но сейчас в этом доме Коралин, ворох грядущих проблем и ее дурацкая способность разнести весь его мир к чертям собачьим. Стоп. А почему он винит девчонку в том, что было задолго до ее появления здесь? Это уже выходит за рамки. Но это глупое заблуждение лишь больше раздосадовало Карлайла, отчего он почти разозлился, вздрогнув, испытав такую волну небывалых эмоций. Давно мысли об обыкновенной девчонке не заставляли чувствовать его такое. Но почему же он винил ее? Он устало потер переносицу, пытаясь выдавить из своего разума хоть один ответ. Но ничего не получалось. Он не злился на нее, но злился. Мужчина не хотел испытывать всего, что испытывал сейчас. Хотелось застрелиться, ведь слишком уж давно что-то, отвечающее за дурацкие чувства, работало в полную силу. В этом, может быть, и было дело? Сбой в системе с непривычки? Нет, слишком просто, слишком опрометчиво. «Лучше бы я не спасал ее», — угрюмо подумал мужчина, вглядываясь в одну и ту же точку комнаты. «Неужто ты думаешь, что от этого стало бы легче? Глупость. Тишина всего лишь стала громче», — голос в голове все не унимался, сдавливая свободу в сознании. Он не хотел его слушать, но, стало быть, без него никак. «Кем я стал? Я, можно сказать, пожелал Коралин смерти», — отчаянно подумал Каллен, отчего внутри стало еще паршивее. «Не льсти себе. Никем ты не стал. Смерть наступила раньше», — протянул надменный баритон на просторах мыслей. Карлайл со вздохом покачал головой, и на этом дискуссии пришел конец. И если мысли Карлайла были мрачными, словно грозовые тучи в тот самый день, то думы Коралин были ничуть не светлее. Девушка же думала в выделенной ей комнате, сидя на кровати и подтянув к груди колени. Ее лицо лишь изредка выражало какие-либо эмоции, и чаще это была злость, перемешанная с толикой азарта. Сейчас ей было абсолютно плевать на погоду, время и обустройство спальни: она настолько была поглощена в мысли, что полностью абстрагировалась от окружающих факторов. В голове был полнейший беспорядок, и Коралин усердно пыталась изничтожить его существование, но постоянно останавливалась на какой-либо мысли, будь это всего лишь одно слово. Но оно приковывало к себе внимание и не давало возможности оторваться. А мысли, будь они неладны, еще и накладывались друг на друга, словно коржи в торте, крепко склеенные какой-то желеобразной кашицей. Так мистер Икс, от которого девушку бросало в дрожь, восстал в мысли о маленьком брате. Блондинке вдруг представилось, что рыжий мучитель сотворяет с ее братом то же, что и с нею когда-то. Она закусила губу, почти рыча на себя за то, что позволила себе подумать об этом. «Нет, Калеб, не бросай меня в этом чертовом мире! Он, дергая за ниточки своих тиранов-любимцев, готов уже выплюнуть таких, как мы, со своего мнимо чистого и непорочного лица», — почти мольба вначале превратилась в презрение. Но, так или иначе, сей ментальный бардак каким-то совершенно чуднейшим образом отошел на задний план, создавая чувство непоколебимого спокойствия. Коралин облегченно выдохнула, будто окончательно избавившись от чего-то неподъемного, и прикрыла глаза. Она прекрасно понимала: это состояние вернется очень скоро и сейчас следует использовать момент. Голова резко налилась свинцом, загудела, отчего казалось, что еще чуть-чуть и девушка рухнет камнем, обессиленная, на пышную, воздушную подушку. Этой ночью ей так и не удалось толком поспать. Что-то мешало, что-то незримое. Мысли о лесе и вампирах так и сновали в уголочки разума, отдаваясь эхом во всей голове. Это было ужасно и невыносимо. И, конечно, нельзя было не думать о Карлайле, ведь, если бы не он, ее бы здесь и сейчас не было. «Ну и пусть. Не просила я его ни о чем», — голос, подобный маленькой, обиженной девочке, прозвучал в ее светлой голове. Действительно, внутри боролись какие-то странные чувства, объяснения которым девушка дать не могла. Что-то, похожее на обиду, бесспорно, присутствовало. Но только вот за что она держала обиду на мужчину? Может быть, за то, что он выговорился довольно гневно в ее адрес — достаточно, чтобы обидеть? Нет, это совершенно не трогало ее и не задевало. Во-первых, она не считала себя настолько восприимчивой, тем более, если учесть то, что мистер Каллен никем не приходился ей. Во-вторых, мало ли, что за тараканы водятся в головах у незнакомцев. Ведь на сей день палитра существ весьма разнообразна. Поэтому вряд ли ее обида была связана с его резкими словами. Суть этого чувства кроется совсем в ином. Что, если она вовсе не хотела быть спасенной? А где-то на подсознательном уровне — даже живой? Что ж, это вполне логичное обиде объяснение. Можно допустить, что она устала от такой жизни. И раз уж подходящего варианта другого существования быть не может, то самым выгодным исходом событий является смерть. Коралин была сильного характера, поэтому могла запросто покончить жизнь самоубийством, да так, чтобы ее уже не смогли вытащить с того света даже первоклассные доктора. Но было кое-что, ради чего она находила силы жить. Каждый раз, когда держала острый кухонный нож в руке, находила в себе волю и клала его обратно. Калеб, ее брат, и был той самой причиной. Своей смертью она бы просто предала его, поступив максимально эгоистично. Девушка вздрогнула, но тут же попыталась унять тремор, что задержался слишком долго. Она не была способна вспоминать сейчас прошлое, связанное с ним и с его появлением рядом с ней. Быть может, позже будет легче... Итак, из всего этого следует, что Коралин уходила в лес, при полном отсутствии оружия и способности быстрого передвижения, нарочно, на подсознательном уровне понимая это. Какой ловкий, однако, самообман. Девчонка превзошла себя. И, прежде чем идти в лес, для своей беспокойной души она выдвинула возмущение, что может не успеть вытащить брата из лап врага. Блондинка сокрушенно выдохнула и спрятала лицо в ладонях, ощущая, как внутри нарастает липкое, мерзкое чувство, что начинает подавлять остатки самообладания и последнюю толику любви к себе, заставляя буквально ненавидеть. «И я еще обижаюсь на Карлайла за то, что он не дал шикарному обману свершиться! Как можно быть настолько законченной идиоткой... Если бы не он, я бы не смогла идти дальше за жизнь Калеба», — она обреченно замотала головой, склонив ее и инстинктивно вжав в плечи. Девушка обняла себя руками, лихорадочно озираясь по комнате опухшими от бессонной ночи глазами. Чувствуя, что внутри сейчас взорвется нечто, Коралин резко встала и уже через мгновение оказалась в холле. Она ощущала острую нужду хотя бы просто пройтись туда-сюда, поплутать по коридорам, только бы не сидеть на месте, ведь будь оно так, паника возьмет свое. Холл, где стены и пол были полностью из лиственницы, встретил девушку своим обыкновенным полумраком — свет шел только лишь от деревянных окон, что были где-то неподалеку. Коралин помнила дорогу от той комнаты до выхода — через часть коридора, лестницу и гостиную. Но это крыло дома было неизведанно ею, однако на данный момент ей даже было все равно, позволено ли ей соваться сюда хозяином. Она нервно, словно выпускник *желтого дома (прим. автора: психиатрическая больница), боящийся всего человек, обхватила свою талию руками. Нестабильность психической составляющей застилала сейчас глаза. Все вокруг казалось слишком большим и темным, слишком безжизненным, но, одновременно, по-странному настороженным. Вот она свернула, еще раз, но от пройденного расстояния вовсе не стало легче. Наоборот, дыхание набирало обороты, а паника, вкупе со злостью и ненавистью к себе, медленно затягивала в свое черное, беспросветное царство. В нем всяк нормального подавляет омерзительнейшее чувство. Все перед глазами расплывалось, а мысли в голове смешивались в невообразимую кашу. Однако Коралин резко остановилась, встретившись лицом к лицу с Карлайлом, на самом повороте. Внутри все так же сильно бушевало, и только тело впало в ступор. Внимание девушки приковалось к мужчине, который со скрепленными за спиной руками также безмолвно смотрел на нее, но столь потерянно и крайне отчаянно, что девушка невольно содрогнулась. Но пропавшие мысли резко вернулись, заставляя сознание сокрушенно трещать по швам. Мысли о Калебе, о том, как она чуть было не бросила его на произвол судьбы из-за своих эгоцентричных желаний, буквально въедались в стенки мозга, и в чуть потемневших глазах Карлайла отразилась потерянная, опущенная собой же ниже некуда, девчонка, плечи которой содрогались от всего, что внезапно накатило. А остатки гордости и свободолюбия в ней так и верещали свое: «Невозможно больше так! Не могу больше терпеть этого! Не могу больше жить, но!.. Почему все эти дурацкие ограничения находят время и место быть?! Черт! Даже ради Калеба не могу! Какая же я...» Карлайл растерянно скользил по ней взглядом, сам пока не в силах отойти от своего самобичевания острыми, как катана, мыслями, что вот уже который шаг по холлу не давали спуску, а все навязчивым потоком лезли и лезли в голову, заполняя собой каждый укромный уголочек. На душе по-прежнему было неспокойно. Сознание не отпускало какое-то нестабильное чувство тревоги, которое перетекало в паранойю. Вампир элементарно не мог успокоить себя, а с бесконечными часами наедине с мыслями ему становилось все хуже и хуже. «Почему это не прекращается? Почему нельзя успокоиться и все? Почему нельзя остановиться?!» — с нарастающими раздражением и паникой думал Карлайл, понимая, что, хоть внутренний голос и умолк, покой не восторжествовал — им и не веяло. Медленно и невозвратно волнение стало охватывать все, что только можно, и даже этот прерывисто дышащий объект пред его глазами. Оно не должно выходить за рамки! Не должно! Но, черт бы его побрал, оно делает это! Оба непрерывно смотрели друг на друга, чувствуя, как последние капли самообладания растворяются в подавляющей темноте реальности. Воспоминания, осознания многократными волнами накрывают их раз за разом, а внутри все горит нетушимым, казалось бы, огнем, словно атомы один за другим распадаются. Мгновение — и они уже настолько близко, что чувствуют дыхание друг друга на коже, невозможно близко. Ни один, ни другой совершенно не дает отчета о своих действиях, игнорируя все побочные мысли, возгласы совести, что тщетно пытаются пробиться к разуму. Но волна непреодолимого желания накрывает их с головой, и они, стоя уже вплотную друг к другу, сливаются в страстном, неудержимом поцелуе. Они не собирались даже спрашивать друг друга: просто все, что беспокоило их, довело практически до нервного срыва, выплеснулось наружу, не позволяя разуму помешать.