Слово, которое было в начале

***

Аляска, Анкоридж. 2012 год.       Ледяная пустыня Аляски. Вольные ветра разгоняют снежные пески все яростнее, отдаваясь воем в горах. Метель звучно властвует в этих краях, кружит по равнинам в замысловатом танце, известном одной лишь ей. Она подхватывает плавную мелодию на свои пушистые крылья и отправляет в вечный полет, позволяет каждому аккорду исполосовать снежное пространство, окрасить серое небо своею краской, пусть и мрачной. Все чувства, что крутят вьюгу на душе, становятся похожими на разводы в серых бездонных небесах. Что это? Тревога? Печаль? Тоска? А, может быть, боль потери?.. Вероятно.       Средь белых покрывал и льдов одиноко раскинулся прелестный особняк. Он словно был одним целым с миром вокруг, лишь черные рамы на окнах выдавали его. Да, как раз он был светлым источником столь тяжелой мелодии, что накладывала прозрачный темный слой на идеальные снега. Матовый свет исходил от поверхности черного рояля, стоящего у самого окна, в гостиной, представленной в благородных тонах бежевого. Но светлые оттенки были полной противоположностью духовной составляющей дома. Душа его опустела с того момента, как злые силы проникли в нее своими холодными и омерзительными руками, когда вырвали самую сердцевину, оставляя только лишь вечную мерзлоту, позволяя слиться с ледяной пустыней в болезненном, испытывающем терпение танце.       Музыкальные волнения неумолимо настигали всех обитателей дома, начиная свой путь от струн черного выходца *Бехштейн (прим. автора: немецкая компания, производящая пианино и рояли). Длинные белесые пальцы неуловимо скользили по клавишам, превращая мысли своего обладателя в музыку. Эдвард выглядел достаточно уставшим. В его миндалевых глазах потух былой огонек — он не знал, для чего была эта весьма изматывающая игра, ведь никому не давала наслаждения, и ожидаемой отдачи не было. Однако он играл. И сказать, что он создавал материю только своих дум, было бы неправильно. Увы, все реже теперь он мог назвать свои мысли только своими. Дар не был легкой ношей. В его разуме витали разные, чужие мысли, но он к ним уже привык. И ни к чему печалиться. Он просто не прекращая играл похоронный марш во сладость слуху Шопена. Именно в этой тягостной мелодии он видел возможность снять с сердца весь груз мыслей. Как хорошо, что за инструментом нет Джаспера, иначе апатия была бы громче, намного громче.       — Хватит, — сурово приказала девушка со светлыми локонами, отливающими жемчугом. Она выглядела холеной, знающей себе цену, а вернее бесценность. Величавая осанка будто была с ней с рождения, а утонченные пальцы изящных рук поглаживали шершавую поверхность страницы. Но чтение книги стало совсем невозможным в атмосфере этой музыки. Ее взгляд, безусловно, мог заморозить любого, но у Эдварда все же оказалось условие: он вел себя, будто ее не было не то что здесь, но и на белом свете. Шатен не реагировал на сестру, которая, по его мнению, отчаянно пыталась отточить на нем еще одну из своих граней собственницы. И, кажется, она не собиралась останавливаться, когда угрожающе вскочила с кресла: — Я сказала, прекрати! Нет сил слушать это удручение!       — Розали, Розали, — в гостиной внезапно материализовалась миниатюрная девушка с короткими черными волосами. Она заставила сестру остановиться, при этом держа в руках вещицу, похожую на фотоальбом. Блондинка еще некоторое время смотрела на Эдварда уничтожающим взглядом и перевела его таки вниз, на свою укротительницу. — Раздор нам ни к чему сейчас, Роуз, правда? Держи себя в руках, вот так. Нас больше ничего не сломит. Никогда не сломит... — себе под нос шептала Элис, словно позабыв уже обо всем вокруг. Выражение лица Розали смягчилось от безумия, отразившегося в чертах Элис, и она ласково обняла сестру, на которой так сильно отразились события последнего месяца. Хотя всем им досталось сполна. Сочувственные объятия более-менее привели Элис в чувства, и она, окинув сестру благодарным взглядом, отпрянула и медленно приблизилась к Эдварду со спины, старательно подбирая слова. — Эдвард... ты не поможешь мне?.. Мне не хватает рук на нашем чердаке.       Розали и Элис переглянулись, когда Эдвард все больше становился похожим на безэмоциональную массу. Он не реагировал ни на прикосновения, ни на слова. Он просто продолжал играть одно и то же, в хаотичном порядке. Но девушки продолжали вглядываться в него, посылать импульсы в его мысли, зная, что этого бдения он не выдержит долго.       — Что вам нужно от меня? Оставьте меня в покое, — мертвенный голос вырвался из оков вампира, хоть взгляд и остался недвижим.       — Для начала сам оставь нас в покое! И без твоей музыки тошно! — прорычала Розали и даже не стушевалась под напором сестры. Пусть ее слова и были резкими, мелодия нещадно оборвалась после них. Эдвард опустил руки и, нахмурившись, устремил взгляд в пустынную равнину за окном, заметенную снегами. Розали молчаливо вздохнула и скрестила на груди руки, словно ей стало зябко. Элис, поджав губы — привычка, перенятая много лет назад от значимого человека, — присела к брату на скамью, обшитую светло-голубым плюшем. В попытке высказать поддержку, она потерла его плечо, слегка прильнув к нему.       — Ребята, сейчас никак нельзя злиться друг на друга и обосабливаться. Вы же видите, что творится. Вы обязаны держаться вместе, — вкрадчиво говорила Элис.       — И кому же это мы обязаны, дорогая сестра? Тебе? — презренно спросил он, ужалив ее единожды едким прищуром.       — Нашему отцу! Мы, прежде всего, всем ему обязаны, — порывисто произнесла она, словно осквернили известнейшую истину.       — Тебе следовало бы выражаться корректнее. Все мы ему обязаны, — ровно отозвался Эдвард, закрывая крышку рояля, будто крышку гроба. И все же плохие мысли посещают его все настойчивее.       — То есть вы так спокойно можете беседовать о нем, — констатировал Джаспер, сходя со второго этажа со сцепленными сзади руками. Все, включая приутихшую в думах Розали, обернулись к бессмертному, чтобы увидеть разочарование и негодование в его глазах.       — Может быть, расскажешь нам, как говорить? — ядовито прошипела Розали, отражая его невидимую атаку.       — Роуз, — Элис вздохнула, мельком закатив глаза, и с выдержкой обратилась взглядом к своему избраннику. — Джаспер, ты как никто чувствуешь гормональный фон семьи. Не назидай, пожалуйста.       — Хм, правильнее было бы: не досаждай, — Розали хмыкнула, встряхнув головой.       — Кому-то здесь не по себе, — проговорил Джаспер, предпочтя остановиться неподалеку, чтобы наблюдать всех. Он почувствовал раздражение Розали. — Выйди в таком случае.       — Что ты сказал? Это мой дом, выйдет отсюда в первую очередь первозданный нахал, Джаспер! — он остался нетронутым, а она уже исходила от злости и ярости. Позабыв себя, звериной натуре внутри нее уже хотелось разодрать в клочья его глотку.       — Стоп! — крикнула Элис, и воздух покинул ее легкие. Она поднялась и встала посередине. — Прекратите провоцировать друг друга! Я не позволю зерну вакханалии прорасти в нашей семье!       — Не хотел тебя расстраивать, любимая, но это уже случилось, как с месяц, — отрезал Джаспер. — Просто она феноменально тиха. Вы не находите? Так не должно быть, просто вдумайтесь! Наш мир рушится безвозвратно, а мы просто сидим на месте смирно, попросту констатируя ситуацию. Какими бы ничтожными не были шансы, мы должны попытаться все исправить, вытащить из этой клоаки нашего отца, Эсми...       — Будто мы не пытались, — буркнул Эдвард, отведя взгляд в сторону.       — Что ты сказал? — Джаспер холодом попытался отрезвить брата, но это не подействовало с той силой, с какой хотелось бы.       — Я сказал, что мы пытались, — Эдвард повысил голос, хлестнув его взглядом, — и все наши попытки провалились! Мы только-только... Но они!.. Им заранее известны все наши ходы, все наши жалкие начинания! Вольтури... Их уши повсюду.       — Отец сказал нам не лезть, — глухо произнесла Элис, словно получила удар в грудную клетку. Так больно было вспоминать его слова и ослабевший от жажды голос.       — Увы, но синдром бога не дает ему мыслить здраво. И мы не должны сейчас слушать его, — говорил Джаспер. — Мы просто должны ослушаться и спасать его.       — Пусть так, но все выходы отрезаны, — отчаяние сверкало в глазах Розали, когда она посмотрела на брата. — Мы ходим по замкнутому кругу, не в силах что-либо сделать. И это паршиво, потому что мы теряем слишком значимую частичку нашей жизни.       Каллены замолчали, осмысливая ее слова. Тишина повисла в доме, нарушаемая лишь воем метели. В какой-то момент глаза Элис заметались по комнате, лицо сникло, а тело пробил тремор. Она в праведном ужасе вскрикнула и, бессвязно что-то пробормотав, отлетела, словно мячик, к дальней стене. Джаспер немедля оказался около нее, забирая ее тело в свои объятия. Он нахмурился от ощущений возлюбленной, но через силу повлиял на нее. Розали вопрошающе посмотрела на Эдварда, но он ничего не смог ответить, только лишь болезненно поморщившись.       — Я больше не могу, — голос провидицы дрожал, как осиновый лист. Но ей оставалось только ужасаться картинкам, что снова и снова появлялись в ее голове.       — Что ты видишь? — опасливо спросила Розали.       — Это Вольтерра, милая? — Джаспер погладил ее по голове и плечам, пытаясь снять напряжение. Девушка спешно кивнула несколько раз.       — Карлайл... Он... Это снова и снова происходит! Это сущее кровавое месиво, истошные крики... Я не могу больше смотреть на это! — воскликнула она, в немом плаче прижимаясь к груди Джаспера.       Розали хотела было спросить о большем, но Джаспер остановил ее жестом. Прошло некоторое время, которое понадобилось Элис. Тогда она начала рассказывать.       — Аро нещадно продолжает мучить Карлайла, — тихо говорила она, когда все устроились на диванах, — это дает ему... какую-то силу. Он словно питается за счет страданий отца. Я не все понимаю в своих видениях. Например, где они находятся. Там темно и душно, там слишком много крови... Но отец... держится. Пока. И Аро это злит, он вне себя. И он готов пойти до последнего, в нем проснулся зверь, который загорелся азартом. Пожалуйста, не просите меня описывать эти жуткие пытки... — шепот Элис сошел на нет, и она закрыла лицо ладонями. Вампиры опустили головы, задумчиво переглядываясь иногда. — Похоже, что Эсми хуже с каждым днем. Ребенок растет в ней слишком быстро, ее тело не успевает подстраиваться, и он слишком сильный для нее. Ген вампира выигрывает с огромным отрывом. Боюсь, она не выдержит. Тем более, без Карлайла. Она убита горем, даже боль отошла на второй план. Их души так сильно переплетены, они так сильно зависят друг от друга...       — Ты считаешь, Эсми не сможет доносить малыша? — тоскливо спросила Розали, нервно заламывая пальцы рук.       — Я не знаю, что ей может помочь. Но Вольтури ничего не предпринимают пока.       — Вольтури не дадут ей погибнуть, — уверенно произнес Эдвард. — Они действуют только по отношению отца. Раз Эсми они не трогают, значит, им нужен ребенок. Другого объяснения я не могу найти.       — Я согласен, — Джаспер кивнул. — Думаю, древнейших восхитила сама возможность выгоды от связи человека и вампира. Аро столь рьяно желает заполучить... новое существо, что готов отказаться от многого. Он не принял нашей жертвы, хотя охотился за этими дарами очень долго. Это о чем-то да говорит.       — Если бы Аро забрал нас троих взамен отца и, возможно, Эсми, это разбило бы Карлайлу сердце... — Элис вздохнула. — Но он остался бы жив, в таком случае, и не мучился.       — Верные суждения, — задумчиво произнес Джаспер, щурясь, когда вглядывался в пустоту. — Как обстоят дела с внешней ситуацией, Элис?       — Видения мутны, — девушка покачала головой разочарованно. — Никто не может принять точного, основоположного решения.       — Это неудивительно, — хмыкнул вампир, пока его разум наполнили презрительные мысли. — Все дрожат пред властью Вольтури и прячут головы в песок, словно жалкие, трусливые существа.       — Мы понадеялись на многое. Может быть, даже на слишком... — отозвался Эдвард.       — Возможно. Но дело ведь даже не в помощи. Нам никто не обязан помогать, ведь так? Проблема несколько в ином, — Джаспер поднялся со своего места и принялся расхаживать за диваном, размышляя и дальше. — Нам известно, что многие обыватели бессмертного числа недовольны деспотией Вольтури. И они молчат, потому что знают расправу над бунтовщиком. Было много, так скажем, предводителей от народа, самых громких и бесстрашных. Но даже им жизнь была дороже, и поплатиться ею они не были намерены. Все ждали времен наиболее кровопролитных, времен, когда свита окончательно потеряет контроль. Всем нужно было какое-то событие, которое послужило бы толчком. И что происходит сейчас: событие, как таковое, произошло, ведь слухи расходятся по миру с ветром. Но движения не наблюдается. Сейчас самое удобное время для внедрения народу той мысли, что скоро Аро своими длинными руками и их будет душить. Сейчас то время, когда толпа восставших переплюнет в количестве армию Вольтури, и они не выстроят эту толпу в очередь для казни. Сейчас, когда Аро ослеплен незаслуженной карой нашего отца, у нас такое большое преимущество. Но все, абсолютно все вампиры настолько запуганы! Им просто страшно высунуть голову из своего убежища! И целыми ковенами они эмигрируют в Америку, на восточные земли, еще не подчиненные человеку, лишь бы подальше от резиденции. Когда надо наоборот!       Джаспер всегда был звеном уравновешенности в семье Калленов. И это было нерушимым устоем, одной из тех причин, почему они смогли пройти через огонь и воду вместе, не распавшись на мелкие кусочки. Однако сейчас Джаспер, держащий власть над эмоциями любого, не имел понятия, как усмирить свои. Все внутри рвало и метало, он настолько разгорячился от мыслей, возникающих в чертогах разума, что готов был на любую авантюру, каким бы риском она не увенчалась. Разгорячился, словно его сослуживцы из далекого прошлого на юге. Равновесие эмоционального фона семьи рушилось, весьма стремительно рушилось. Вот и семья дала трещину...       Тишина повисла в комнате, как только последнее слово было сказано Джаспером. Никто не решался вымолвить хоть что-нибудь еще несколько минут. А сам красноречивец не знал, что добавить. Вернее, сказать надо было еще многое. Ведь за минуту, всего в несколько предложений он не мог вложить всю сердцевину своих мыслей.       — Ты сказал, что ковены эмигрируют на земли, максимально удаленные от Италии, — осторожно начала Розали, с переменностью смотря на брата. — Хорошо, это действительно так. И ты... осуждаешь их? Или мне показалось?       — Да, Розали! Да: я осуждаю их! Потому что иное существо не может спуститься с небес и обеспечить всем мир и правосудие! Они хотят, но ничего не делают. Это безрассудство...       — Хорошо, но что, если вообразить нас прямо на их месте? Неужели мы не думали бы в первую очередь о своей семье?       — А мы уже на их месте, Розали, оглянись, наконец, вокруг и выйди из своих грез! Мы хотим одного: Вольтури должны оставить нашу семью в покое и забыть о ней как о своих приятелях навсегда! — сквозь зубы процедил вампир, махнув рукой. — Какие из них правители, если дела личного характера становятся политического? Ничего страшного, по сути дела, не произошло, но Аро обвинил Карлайла во всех грехах и просто уничтожает его сейчас! Его нужно вытаскивать оттуда, прекращать эту вольность Вольтури, но в одиночку мы никогда ничего не сможем. Мы бы рады сразиться, да только войско маловато. Бойцы куда-то сбежали, задрав юбки... Розали, мы на равных с остальными. Только они бегут. А мы — нет.       — «На равных» это громко сказано, — блондинка усмехнулась, поглаживая прядь своих волос. — Нет, совсем нет. Предположим, от рук Вольтури пострадала не наша семья, а другая. И мы в числе незамеченных, тех, на кого еще не обратили внимания. А как бы мы поступили?       — Встали бы на сторону правды! Мы бы не отвернулись от тех, кто нуждается в помощи. Те, кто просил поддержки у Карлайла, никогда не видели его спины. А мы всегда следуем за ним. Потому что наш отец не поведет нас в могилу! Вспомни его последнюю просьбу не вмешиваться. Он прекрасно знает, в какой он западне. И был бы шанс, мы восстали бы против Вольтури вместе с остальными!       — Нет, Джаспер, мы бы уехали из Европы или, иными словами, остались бы здесь, — уверенности Розали было не занимать, — потому что у отца на первом месте благополучие семьи! К тому же, это подкрепляется тем фактом, что в наших рядах была бы Эсми с их маленьким ребенком. И ты действительно думаешь, что Карлайл так рискнет? Собственным ребенком? Ради, возможно провального, восстания? И как ты объяснишь свою версию при таких обстоятельствах?       Все взгляды переметнулись к невозмутимому Джасперу, который с каменным лицом сказал:       — Как бы ни прискорбно, обстоятельства, оглашенные тобой, не стоит рассматривать всерьез. Потому что они весьма сюрреалистичны, — он молча прошелся вдоль комнаты и остановился у камина, опершись на него и хмыкнув. — Ты серьезно можешь сейчас утверждать, что было бы? Ты так хорошо разбираешься в природе вампира? А разбираешься ли ты в природе существ, которые появляются в ходе слияния смертного и бессмертного? Никто из нас, сестра, не знал о возможности такого. Никто. Даже Карлайл, который прожил на земле так долго. Да что там Карлайл... Тысячелетние Вольтури были поражены. Хотя, смею предположить, это результаты эволюции... и раньше такого быть не могло... Но то иной вопрос. Я говорю о том, что глупо утверждать о таких вот обстоятельствах. Велика вероятность того, что плод выжить не способен. Вероятность еще больше, что организм Эсми просто не выдержит: сердце разорвется от нагрузки. Но это самое примитивное. Мы не знаем ровным счетом ничего. С рождением этого существа могло произойти все, что угодно. Взрыв звезды или конец света. Все!       — Хорошо, а что ты предлагаешь? — раздраженно спросила Розали, буквально выплюнув слова.       — Я ничего не предлагаю. Я всего лишь разъясняю ситуацию. Я хочу сдвинуть дело с мертвой точки, — Джаспер пожал плечами. — А если тебя так беспокоят обстоятельства, что было бы, если... То тебе следует поднапрячься и поискать информацию о чем-то... подобном этому плоду...       — Что ты заладил: плод-плод?! Это ребенок, ребенок! Ясно?! — Розали перебила его, подскочив с кресла. Элис взглянула на нее с сожалением, а Эдвард — с неким безразличием. Прочесть Джаспера было не так легко. Что он чувствовал?       — Я не привык говорить то, во что самому плохо верится.       — Значит, ты думаешь, что это существо не имеет человеческого облика? — в ярости прошипела Розали.       — Я верю только своим глазам. Ну и, пожалуй, достоверным источникам — глазам тех, кому я доверяю. Ты видела? — Джаспер указал ладонью на сестру, а следом — на брата: — Или, быть может, ты? Как насчет Элис? Элис, ты видела?       Все молчали.       — Вот видишь, нет оснований.       — Это все равно ребенок! Беззащитный малыш, Джаспер! И он ни в чем не виноват!       — Разве я в чем-то обвинил его? Я и словом не обмолвился.       — Тебе никогда не понять!.. — порывисто выкрикнула Розали, глаза которой предательски остекленели, и яд, что пролиться не в силах, обжег глаза. Она стремглав исчезла наверху.       — Почему ты не успокоил ее? — без упрека спросила Элис, повернувшись к нему.       — Зачем? Это ее эмоции. Она была бы против. Для чего мне лишний раз испытывать на себе ее гнев? Это неприятно, знаете ли, — Джаспер хмыкнул, немного вжав шею в плечи и скрестив на груди руки. — Но, вообще, с этим надо что-то делать. Дом просто завернут в какой-то кокон отчаяния и безнадеги. Этой меланхолией и я могу заразиться.       — Какие-то претензии? — угрюмо спросил Эдвард, выныривая из своих дум. Он вдруг не смог вспомнить, с каких пор начал осуждать себя. А оказалось, это и не он вовсе. Чужеродные мысли...       — Да что ты, нет конечно. Я же не здесь живу и не имею прав на личное мнение обо всем, что творится, — с сарказмом изрек Джаспер, махнув рукой. Элис прикрыла глаза, от усталости, что камнем водрузилась на ее хрупкие, действительно хрупкие плечи. Все это неправильно, все они шли ко дну.       — Оставь свое мнение при себе, понял?! Или ты прикажешь, как только ты, свет-солнышко наше, зайдешь в комнату, улыбаться нам что есть мочи? — ядовито прыснул шатен, постукивая пальцами по подушке.       — Нет. Но падать духом не вариант. Позвони в службу поддержки, раз тебе так худо! Открой глаза, Эдвард. Вокруг тебя твоя семья. Мы все живые, и нам также больно, ничуть не меньше, чем тебе. А ты эгоистично замкнулся в себе. Так вот, сообщаю последние новости: на тебе свет клином не сошелся, брат! Вылези уже из своей скорлупы!       — А я не прошу, чтобы меня трогали! Вы только носитесь вокруг, пытаетесь поддержать! Зачем, а? Я просил?! — рыкнул Эдвард, сжимая и разжимая пальцы.       — Ты наша семья. Твое жалкое состояние для нас важно. Ты подводишь всю семью...       — Ну правильно, ведь остальные так несказанно веселы! Иди, приставай к Эмметту! Мое состояние не настолько критичное!       — Знаешь, Эдвард, ты страшный эгоист! — решительно проговорил Джаспер. — Ты должен был давно вытянуть его из этой депрессии! Да что там... Хотя бы попытаться! Когда отец уезжал... Когда отец уезжал, он тебя за главного оставил. Тебя, черт возьми! Потому что он доверяет тебе так сильно, доверяет тебе труд, великий труд всей его жизни — нашу семью! А мы попросту плаваем в твоих соплях. О, ему не о чем волноваться!       — Да пошел ты, — буркнул Эдвард и ушел, вылетел из дома, словно утомленная клеткой птичка. Метель его встретила нещадно.       — Зря ты с ним так резко, — Элис приблизилась сзади к возлюбленному, прижимаясь щекой к широкой спине.       — Я разве не правду говорил? — с пылом спросил он, но все же отрезвился, осознав, с кем говорит.       — В том-то и дело, что правду, милый, в том-то и дело... — девушка вздохнула, обернув его талию руками. — Я тоскую.       Джаспер нахмурился и развернулся, чтобы тоже обнять ее, положив подбородок на ее макушку.       — По отцу и по Эсми... Мне так... горестно, Джаспер. За что им все это?       — Нам часто достается за просто так, за отличное от других существование. Любовь обернулась против них. Что ж, видимо, так надо... — задумчиво протянул он, и Элис чуть отпрянула, вопросительно взглянув ему в глаза:       — Что ты такое говоришь?!       — Что? А, это... ерунда, конечно ерунда. Не слушай меня, любовь моя.       Этим днем воспоминания настигли всех без исключения. Эдвард думал под неумолимые завывания вьюги. Его заносило снегом, но он просто брел по бескрайнему полю, не беспокоясь о своем виде.       Эмметт, который не принимал участия в большом разговоре того дня в связи с обострением кручины, предавался думам на чердаке, разбирая какие-то безделушки уже без Элис. Она и альбом с семейными фотографиями прихватила, когда скоропостижно убежала вниз. Памятный альбом, дорогой сердцу, незаполненный до конца. На последних страницах снимки абсолютно влюбленной пары. Эти глаза полны счастливого свечения. Но у судьбы имеется способ потушить эти огни. Эмметту было тяжело в эти времена. Его оптимистичная натура, пышущая беззаботностью и радостью, не была готова, как оказалось, к таким духовным испытаниям.       И Розали. Она тоже думала и плакала. Только не в душе, а на самом деле, сотрясаясь в сухих рыданиях. Ненависть. Это хваленое чувство. Оно клокотало в ней, захватывая в себя все на своем пути. Ненависть к Джасперу, к себе, к смерти и миру в целом. Он был гнусен. Не для светлых душ. Не для...       Она сидела в своей спальне, склонившись над какой-то совсем небольшой вещью из хлопковой ткани светло-желтого цвета. Она так сильно сжимала ее по краям иногда, что оставляла крупные складки, которые уже вряд ли возможно разгладить... А потом Розали нежно пробегалась пальчиками по полотну, закрывая глаза. И, когда девушка расправляла в руках вещицу, она все больше принимала очертания ползунков для, верно, совсем крошечного малыша. Она так отчаянно желала почувствовать сладкий запах молока, который должен был впитаться в эту ткань. Но его не было, увы. И рядом лежала стопка похожей одежки, которая точно также не пахла для нее. Пересилив себя, Розали аккуратно сложила ползунки и вместе со всем остальным убрала на полку, что повыше, в шкаф, с трепетом укладывая там одежду. Она слишком сильно привязана к вещам, они помнят многое. Но к чему еще привязываться, если отняли все духовное?       За что держаться?