I had given up, I didn't know who to trust. So I designed a shell, Kept me from heaven and hell. And I had hit a low — Was all I let myself know. Yeah I had locked my heart, I was imprisoned by dark. You found me dressed in black, Hiding way up at the back. — Sia, отрывок из произведения «Dressed in Black»
***
«Кто же ты такая, Коралин?» С тех пор, как оставил ее одну в комнате, Карлайл не ведал покоя. Он мерил пространство комнаты шагами, было начатый утопический томик перестал греть душу. Мистер Каллен предпочитал труды, которые были старше него, и любил старую добрую латынь, поэтому единственным хорошим событием за последнее время стала находка «Утопии» Томаса Мора на книжной полке в комнате. Но сейчас книга одиноко лежала на прикроватной тумбе: Карлайлу было не до нее. Мыслями он был далеко от этого места. Карлайл тщетно пытался понять, что же он чувствует сейчас, когда до неизвестности остался всего один шаг. — Мы решим твою судьбу завтра, — темная комната, которая пахнет грибной сыростью. Карлайл с нейтральным выражением лица вспоминал слова допрашивающего, сказанные с глубоким пренебрежением. — А пока тебе следует тихо ждать своей участи. Хозяин волен распоряжаться вашими никчемными жизнями... «Хозяин, — думал он, — это так мерзко». Он даже не знал, радоваться ли ему, что внутри не было даже намека на страх или испуг. Наверное, любое нормальное существо должно бояться смерти. А он, до сих пор думая, что именно она поджидает его, был абсолютно равнодушен. Но то было лишь в отношении собственной смерти и будущего в целом. Ему не было все равно на исход бытия Коралин. Можно было сказать, что он вовсе не желал этого исхода. Он полагал, что смерть не для нее. И само существование этих помыслов пугало его. Где былое равнодушие, столь нужное сейчас? Куда схоронилось? На самом же деле, Карлайл саморучно похоронил его еще пару недель назад, когда не прошел мимо. Охота могла выдаться обычной. Но ему надо было прислушаться, найти бедняжку и приволочь ее в дом. Не сделай бы он этого... «Откуда же во мне столько жестокости?.. Я никогда не желал ей смерти. Откуда во мне этот голос?» — Карлайл чувствовал себя так, как будто была разворошена старая рана, которая никак не могла затянуться. Он всегда отрицал жестокость и насилие, а равнодушие считал самой ужасной вещью на Земле, которая со временем погубит мир. Он боялся самого себя, не знал, где найти силы, чтобы бороться с собой. Но он понял, что хотел этого. Наконец хотел. Мужчина долго думал о Коралин. У него было предостаточно времени для этого. Он пытался вообразить ее жизнь, ее страхи и то, что, быть может, когда-то приносило счастье. В его глазах она была песчинкой, витающей в космосе. Потерянная в темноте, она боялась глотнуть воздуха чуть больше, чем положено. Еще он точно знал, что она была связана с этим местом. И он догадывался, что именно оно могло быть корнем всех ее бед. Раз существа, сделавшие их пленными, пугают ее до такой степени, ей есть, о чем молчать. И, тем не менее, мистер Каллен не считал ее слабой. Нет, просто жизнь обернулась против нее, поставила свои условия, и в борьбе Коралин выбилась из сил. Карлайл знал, каково это, только... Он совсем не боролся. Увы, но, когда пришел час, сопротивляться было нечему. Поэтому он не мог называть ее слабой. Поскольку, если это было так, то кем был он?.. Кем был тогда он, в то время как она была младше его в несколько раз? Но Карлайл не считал ее ребенком. Он видел в ней женщину, которая пытается выжить ради кого-то и не повторить былых ошибок. Пусть иногда боль и отчаяние сбивают с толку, мутят рассудок, но разве может быть иначе? Она совсем одна ввязалась в противостояние с чем-то невообразимо вездесущим. Рядом не было опоры, того, кто мог бы разделить страдания. Были только она и тот, кто гнался за ней. Мистера Каллена уже замучила мысль, что он хотел бы вмешаться. Не просто ненавязчиво предложить руку помощи, а вмешаться в ход времени, не спрашивая, не уточняя. Набраться сил и любыми способами вытащить ее отсюда. Какое неслыханное рвение... Карлайл словно без сил опустился на край постели с немым вопросом: «Что со мной творится?» Кому он так рьяно желал помочь? Ситуация была слишком туманной. И выходит, Карлайл не знал, кто она такая эта Коралин. Но так ли это было важно для него? Конечно нет. Она, прежде всего, была для него небезразличным человеком, от взгляда на которого в душе что-то просыпалось. Оно пробуждалось от долгого сна с болью: в сердце щемило. Ему казалось, что ночь будет длиннее, но электронные часы сочли другое верным. Он слышал, хорошо слышал, как Коралин проснулась. Почти видел перед глазами ее слезы, ее субтильные руки, которые брал тремор. Внутри все сжималось и ныло. И снова Карлайл не мог понять природу своих чувств. Кажется, собраться с силами было труднее всего. Не станет ли ей только хуже с его появлением? Быть может, ей требуется, как воздух, одиночество? Складывалось впечатление, будто Каллен забыл все, о чем думал ночью. Он снова стал бродить по комнате, взвешивая все «за» и «против». Решившись, наконец, явиться к ней, Карлайл постучал в дверь и вошел, не дождавшись ответа. А комната Коралин была пуста. Волнение забилось в нем птицей, рвущейся на волю из клетки. Но позже он распознал шум воды за стеной и вернулся к себе, в задумчивости. «Кто же ты для меня, Коралин?»***
Неприятная желчь подступала к горлу назойливыми и отвратительно мерными волнами. Коралин чувствовала себя настолько разбитой, что не хотелось поднимать век. Да и сил не было: кажется, они слиплись на еще, как минимум, несколько дней, а внутри была уничтожающая пустота. Из-за отсутствия окон было невозможно понять, взошло ли солнце. Оставалось надеяться только на биологические часы. Неужели действительно все это происходит? Она на самом деле вернулась к прошлой жизни, ко всем ужасам и порокам? Нет-нет, кажется, невольная, она лишь возвращается. Коралин повернулась на бок и вжалась в одеяло. На душе было тревожно. Страхи окружали со всех сторон, но были иррациональны. Как если бы каждый из них был помещен в черный мешок, заглянуть в который было боязно. Однако голову Коралин насильно сунули в пучину ужаса черного мешка. А там всего лишь мир до пробуждения — ультрамариновые полотна. Как несложно оказалось вернуться... Запах моря. Воздух буквально пропитан солью, и от чувства наполненности им было некуда деться. Это было крайне непривычно для жителя континентальной Европы. Тем не менее, вдыхать его было приятно. Набережная приморского городка тянулась, казалось бы, до бесконечности, и люди любили прогуливаться по ней в склонный к вечеру час. Тогда жара спадала и воздух становился более влажным. Однако его тяжесть не смущала людей. Незабываемая акварель запахов заставляла забыть об этом. Дать определение всем оттенкам было сложно. Это амбре заморской выпечки и свежей рыбы, но еще со стороны прибрежных ресторанчиков тянет прожаренным мясом. Ничем не примечательная супружеская пара рука об руку прогуливалась по променаду, с улыбкой приглядывая за годовалой малышкой, которая резво шагала впереди. Все чаще теперь она отказывалась от руки помощи, желая идти самостоятельно. Но родителям, особенно ее матери, казалось, что стоит ей еще немного ускориться, она... Она в отчаянии спрашивает у себя: «Почему так больно?» Снова сокрушительный удар в уязвимое место, снова, снова кто-то свыше издевается над ней, посылает эти проклятые сны, от которых хочется кричать, сколько есть мочи. Кто-то свыше? А может быть, это всего лишь ее «безобидное» сознание? Что, если это оно трепетно подводит к самобичеванию? Коралин ни во что не хочет верить сейчас, не хочет жить после ничтожного отрывка сна. Она глушит горькие рыдания в раздражительно-идеальной белой подушке. Под одеялом стало как-то холодно. Как жаль: оно, пожалуй, было последней надеждой на тепло. Теперь ей зябко и под ним. В душе же нет и намека на малейший язычок пламени. Снова грезит мечтами спрятаться от всего мира. Что же это за мир такой? Может быть, в нем произошла катастрофа? Или всех живых и неживых существ накрыла волна умопомрачающей эпидемии? Нет, как оказалось, все намного хуже. Они не мутанты, однако ведут себя гораздо хуже. В этом и кроется ужас реальности? В том, что все испортилось и сгнило без влияния внешних факторов? Неужели мир медленно идет ко дну? Камнем жестокости и лжи, несправедливости и самозабвения, кровожадности и ненависти его тянет на самое днище. Где же Коралин? Идет ко дну вместе с ними, обездвиженная оковами своих ничтожных возможностей... Остановить мысли нет сил, и голова болезненно пульсирует. ... упадет. Ей было страшно наблюдать за дочерью и каждый раз ей хотелось придержать ее если не за руку, то хотя бы за капюшон. Она топала так уже минут пятнадцать: выносливости ей было не занимать. В Лондоне не было такого простора. Муж постоянно удерживал молодую мать от попытки помочь, пребывая в большей рассудительности. И женщина доверчиво поддавалась ему, полагаясь на его опыт и возложенные на навыки дочери надежды. Светловолосая малышка замедляется и смотрит на небо, которое затянуло вечерней дымкой, превращая голубую яркость в матовые оттенки серого, синего и розового. В самой вышине небесное полотно было изрезано следами от самолетов... Измученную, ее окружил рой вопросов. Что это? Реальность или сон? Всхлипы становились сильнее, и Коралин почти ненавидела себя за то, что не имеет хотя бы толики контроля над своими эмоциями. По сути, она издевается сама над собой, но зачем? Хорошо было бы знать. Ее неслабо трясет, но она поднимается, ищет то самое место, где можно умыться. Но простые слова забываются. Она только касается дверной ручки, однако головная боль не дает боле ступить и шагу. Коралин оперлась на дверной косяк, сдавливая в руках виски, пытаясь лишить чувств кожу. Светловолосая зажмурила глаза и сползла на пол, превращаясь в маленький комочек. Но, пускай, реальность исказится — не заменится чем-либо другим, нет... Белые полосы были начертаны по всему небу. И она не сразу понимала, что именно алюминиевые птицы оставили их. Может быть, это изящные и неуловимые почти ласточки, что водились в этих местах? Помнилось ей, как пару дней назад мама рассказывала об этом, когда они бродили по обсерватории в лесной глуши. Или это были маленькие собачки с пушистым белым мехом, как у пуделей? И все-таки нет. Малышка пришла к выводу, что это самолеты. Но это ненадолго заинтересовало ее, и более великолепные вещи наполнили ее голову, отличившиеся как своей досягаемостью, так и отстраненностью, непокорностью. Шум моря бился где-то в стороне, и ей хотелось увидеть. Было досадно, что рост не позволял заглянуть за живую изгородь, что оплела каменные надстройки. Она снова посмотрела на небо, когда южный ветер колыхнул невесомые кудряшки... Коралин опомнилась от настойчивого воспоминания не сразу. Голоса внутри страшили, ей казалось, что всю душу разворошили. Девушка снова плакала, не имея даже возможности подняться на ноги и идти, потому что боялась своего другого «Я», которое вдруг снова заявило о себе. И она не помнила, когда начала забывать обыденные слова. Это определенно подкрепляло страх. Но хуже было то, что без зазрения совести другой «Я» мог убить. Только вот лучше бы он убил ее, без посредников. Но суть его была как раз-таки в обратном. Убивать цель. Прямо как она в относительно далекие времена, когда он чуть ли не был другом для нее. Они дружили, они крушили, а она, в свою очередь, саморазрушалась. Но ведь не имела воли! А он был всего лишь там, в чертогах ее разума, но так силен отчего-то. Вырванная из реальности, она даже не почувствовала, как покинула свою одежду и оказалась под теплыми струями душа. Иногда она ловила себя на мысли, что хочет нарушить настройки сенсорного индикатора температур, чтобы почувствовать себя также мерзко, как и в душе, чтобы то кипяток шпарил ее кожу, то леденила до отмирания рецепторов холодная вода. Она хотела этого и кричать, но последние капли разума сдерживали ее, как могли. — Нет, я могу не думать об этом, могу не думать... — обезумевшим голосом бормотала себе под нос блондинка, ощущая, как начинает замерзать. Рваное дыхание вырывалось из ее горла, а глаза уже жгло. Она попыталась отлепить мокрые волосы от кожи, как продолжение ее кошмара настигло ее. А ведь были времена, когда этот кошмар казался раем. Там, где-то далеко, была заключена такая неведомая глубина, которая понравилась ей сперва, но через мгновение показалась дном. Никогда прежде что-то не затягивало так. И когда она опустила-таки взгляд, вода оказалась так неожиданно близко. Радостный детский визг огласил округу, и родители легко рассмеялись, подарив друг другу пару нежных поцелуев и прикосновений. Белокурый ребенок по-прежнему зачарованно скользил глазами по песчаному пляжу. Пирс где-то уже далеко от них вдавался в морскую гладь, она видела. Они втроем были там совсем недавно, несколько минут всего прошло. Или нет? И почему это воспоминание приобрело такой горестно-далекий оттенок? Малышка снова продолжила идти, охотно наклоняясь через каждую пару метров, чтобы разглядеть и потрогать какой-нибудь интересный камешек, который всего секунду назад был в объятиях волн. Они росли к вечеру, но сегодня были весьма безопасными, что не могло не облегчить умы супругов. Вокруг было тихо: лишь какая-то пара прогуливалась по песку с большой собакой в более ускоренном темпе. Несмотря на это, вдалеке виднелось скопление отдыхающих. Но это не могло как-то помешать. Странно переменчивым вниманием малышки только сейчас завладело море, на которое она уставилась абсолютно без смущения. Волны неспокойно, но одновременно мягко разбивались о песчаный берег, нагоняя определенный страх. Однако они вовсе не были большими и страшными для остальных. Только ребенок чувствовал небывалое величие, перед ними робеешь... Коралин была готова пожертвовать всем, лишь бы только вернуться к самому началу жизни. Она отчаянно желала никогда не пересекаться с той линией реальности, по которой ее волоком тащили те обстоятельства, которые она просто не в силах была обойти стороной. И эта ее слабость, неумение сопротивляться угнетали ее. Она просто не хотела быть. В следующие несколько минут Коралин была относительно спокойна. Когда она вернулась в комнату, в ней было также тихо и подчиненно, правда девушка сразу же почувствовала, что здесь кто-то был в ее отсутствие. Постель была застелена бежевыми одеялами, как накануне вечером, а едва заметный слой пыли на абажуре настольной лампы был стерт чьей-то перфекционистской рукой. Как могла, она игнорировала сложенный вдвое белый лист на покрывале, рядом с которым лежала черная коробка, обитая для каких-то неведомых целей замшей. Тем не менее, деваться ей было некуда, а времяпровождение один-на-один с неизвестным объектом угнетало ее. Бледной рукой она потянулась к коробке, а взгляд с каждым мгновением становился все ужаснее, будто там могла находиться водородная бомба. Так она была запугана этим местом, что даже обычные вещи подводили ее к порогу паники. Блондинка сбросила крышку, и на глаза попалось нечто такое же черное, но из другой материи. Однако, прежде чем ознакомиться с содержимым, она развернула лист бумаги. «Одевайтесь, миссис Уокман, чтобы не выделяться на фоне остальных. В 9:50 вас будут ждать снаружи номера. Советую не хитрить.Мистер З.»
Сказать, что Коралин стало дурно от этого послания, значит не сказать ничего. Она кинула лист на покрывало и взобралась на кровать, встав на колени, чтобы исследовать коробку было удобнее. Порывистыми движениями она вытащила оттуда черные штаны узкого кроя и подстать им кофту с рукавом до локтя. На дне лежала куртка, упакованная в вакуумный пакет с надписью «OSA». И Коралин хотелось бы не знать, что означали эти три буквы, испоганившие всю ее жизнь. Все вещи были угольно-черными, и она прекрасно представляла, как ужасающе ее бледная кожа и потерянные глаза будут контрастировать на фоне этих одежд. Она знала, как будут сочетаться темные тени под ее нижними веками с этой чернотой. Знала, потому что лишь два года назад была в этой шкуре, а сейчас не хотела возвращаться в нее. Рядом с курткой покоилась пара андрогинных (прим. автора: андрогинный, то есть универсальный) зимних ботинок из черной замши. В маленькие, аккуратные дырочки были заправлены шнурки, концы которых свисали по бокам. Она вспомнила, как горько было осознавать пару лет назад, когда она сбежала, что именно в обувь встроен чип, по которому легко можно было отследить. Руки девушки бесхарактерно опустились, и ткань кофты выпала из них. Она осела на кровать, вцепившись пальцами в свою одежду, и рыдания покинули ее грудь. Который это раз за утро? До конца она была уверена, что в комнате находится совершенно одна, поэтому не видела причин перестать плакать и начать действовать, продолжить играть свою роль сильной и независимой. Однако какой в том смысл, если уже кто-то подглядел искаженную болью гримасу за маской отстраненности и злобы? Коралин вздрогнула, когда широкая ладонь легла на ее спину. И она уж было испугалась, что автор записки сам пожаловал к ней. Ее пробирал страх, когда она представляла эту аудиенцию. И в руки ударила мелкая дрожь от ярких мыслей. Но, к ее счастью, это был не тот, о ком она подумала. «Она ведь в порядке?..» — первая мысль, которая пришла в голову Карлайла, казалась аморальной, ибо в каком же порядке должен быть человек, который надрывался в слезах из-за кусков ткани? — Что с тобой? — он помедлил, прежде чем спросить, дабы не сказать лишних слов. Однако мистер Каллен не услышал ответа. Он обошел свою знакомую и присел на край постели, прямо напротив нее. Но Коралин таки удавалось избегать его глаз, в топленом золоте которых виднелись черные жилки. Он с таким выжиданием вглядывался в нее, словно она была обязана ему ответить. И пусть девушке чертовски не нравилось это, ей удалось откинуть свои недовольства в сторону. Посмотрев на него исподлобья, она практически испугалась: увидеть на нем форму ее моральных врагов и ненавистников было сравни какому-то предательству. Только через несколько секунд она поняла, что у него просто не было выбора. Как и у нее сейчас. Эта черная одежда была идентичной той, что до сих пор лежала в коробке. — Я не могу надеть это, — отчаянно прошептала Коралин. В пелене слез все было размыто. И его образ был таким же неоформленным, как и все остальное. — Потому что... я просто не могу... — И ты расстроилась из-за этого пустяка? — в смятении спросил Карлайл, но она не ответила: тихие слезы покинули глаза, будто его слова были обидными. — В неведении мне крайне сложно понять тебя, Коралин. И тяжело помочь. Если бы ты рассказала мне о... — Мне не нужна твоя помощь! — злостное шипение слетело с уст девушки, и она стала похожа на дикую свирепую львицу. Только вот что она так рьяно защищала от него? В груди Карлайла что-то больно кольнуло. Он не хотел бы слышать этого. Будучи врачом, мужчина чаще слышал «Мне нужна помощь!», от пациентов. Вдруг ему вспомнилась прошедшая за раздумьями ночь. Он не хотел бы слышать этого от нее. — Я не могу рассказать тебе, Карлайл, — теперь голос казался надломленным и тихим. Она замотала головой, поджав губы. — Не заставляй меня говорить... прошу... — Я никогда бы... — только и вымолвил Карлайл, шепотом, однако, все еще желая и надеясь услышать. Пару минут они просидели в тишине. Это были всего лишь пара минут, но они, по каким-то скрытым причинам, значили для Коралин многое. Настолько многое, что она решила сказать по их истечении: — Тебе это нужно? Ты мне доверяешь? — Я доверяю тебе, — не раздумывая сказал Карлайл, повинуясь какому-то неведомому доселе чувству. Взгляд впавших глаз Коралин коснулся его: она пыталась выведать корень его слов, но его глаза были настолько холодны, что все попытки проваливались. — Меня постоянно заставляют. Они меня заставляют. Принуждают существовать по командам и не дают шанса даже на смерть — не то что уж на жизнь. Словно я постоянно должна кому-то. Жизнью или чем-нибудь другим... Я не одержима местью и утерянное навсегда с должников не взимаю. Мне вообще никто не нужен. Почему меня просто не могут оставить в покое? — О ком ты говоришь? — в ужасе произнес мужчина. Догадки о жизни Коралин подкрепили ее слова. — Это неважно, Карлайл. Суть в том, что я... никогда не буду свободна. Отныне точно. У меня никогда не будет своего дома, где я найду уют и покой. На моей душе никогда не перестанет бушевать. Без страха и опаски я никогда не смогу выйти на балкон с кружкой чая и полюбоваться на рассвет в горах. Я всегда буду дрожать перед ними, как ничтожество. И даже эти мысли пугают меня, — под конец голос Коралин сошел на шепот, но он все равно его слышал. Ровный, лишенный окраски голос пугал пуще злостного шипения. Карлайл вздохнул и подвинулся ближе к ней, чтобы дотянуться до плеча и легонько погладить в обнадеживающем жесте. Он впервые за очень долгое время испытал сострадание, а она — стыд. Возможно, за то, что она упала в его глазах. «Однако, если это и произошло на самом деле, то произошло давно», — сделала вывод Коралин, вздохнув. Возомнив себя слабым, никчемным бременем мира, она даже не подозревала, насколько противоположными были помыслы доктора Каллена. — Что ж, обнадежить тебя могу лишь тем, что, вероятно, это наш последний день, — Карлайл наконец подобрал слова, лишь на мгновение ухмыльнувшись девушке. — Нет, Карлайл, они не убьют нас. Я сожалею.