Путешествие

Взяв в кабаке свечу и попросив извозчика подождать еще немного, Анна быстрым шагом прошла по бульвару до соседнего дома, где, по словам кабатчика, обитала местная любительница прекрасного Нюрка. … Проституткой Нюра не была, а под прекрасным понимала лишь одно. Или, вернее, многое. Она питала необъяснимую слабость к жилистым и мускулистым морякам, мелькавшим в ее жизни, будто паруса в штормовом море. Нюра бы и через залив в Гельсингфорс перебралась, где порт побольше. Но два морячка, шестилетний светловолосый до белизны увалень, память о рослом шведе, и чернявенький четырехлетка, наследие страстного грека, надежно уберегали её от вовсе необдуманных решений. В кабак Нюра зашла, привлеченная слухами о пьянке залетных французов. Придирчиво оглядев выпивох, женщина хмыкнула – выбирать было не из кого. С проститутками, прилепившимися к романтичному французу Андре, она ссориться не собиралась, остальные моряки были не в её вкусе. Вот вновь прибывший гость её внимание привлек – крепок, строен, на проституток и второго взгляда не кинул. Когда русский снял пиджак и уселся с друзьями за стол, у Нюры аж дыхание перехватило от восхищения. Скоро она отметила игравшие ей на руку особенности – Жак, как называли его французы, пил в меру, но почему-то быстро захмелел и стал клевать носом. Нюра сбегала на бульвар к другу детства, сквозь пальцы смотревшему на ее слабость, и попросила о помощи. Вместе с Нюрой приятель дождался момента, когда гость окончательно заснет, и во время импровизированного канкана проституток перетащил спящего Жака в Нюркину комнату на первом этаже. - Куда, - слабо отмахивался сквозь сон Штольман, думая, что его тащат французы на корабль. - Мне к Анечке… Дикая смесь пережитых на вчерашнем пожаре опасностей, усталости и недосыпа в сочетании с коньяком наконец просто отключили его мозг, перенапрягшийся за сутки. Яков не понимал, где он. Уложив свой желанный приз на постель, Нюра погладила его по кудрям и еле слышно вздохнула: - Вот у меня и выспишься. Постель мягкая, широкая. Проснешься – а я еще мягче… - Аня, а дети? – приятель взглянул на сопевших на соломенных матрасиках мальчишек. Штольман повернулся на другой бок, пробормотал: - Аня… И спокойно заснул. … Анна негромко постучалась в дверь. Никто не отвечал. Оглянувшись и подумав, не позвать ли извозчика, Анна расслышала доносившиеся из-за двери детские голоса. - Там папа? - Ты дурачок, это не твой папа. - И не твой! – в прихожей началась тихая драка, из двери вывалились грязные мальчишки, которых мать отправила спать в чулан. Задрав сонные мордашки, пострелята уставились на Анну. - Теть, вам чего? – спросил старший из них. - Мальчики, вы что не спите? Нюра тут живет? Младший шмыгнул носом, и Анна потянулась за платком. - Да, тетя, это наша мама. Она с папой, - искренне доложил старший. У Анны на мгновение будто ноги отнялись. «Эти – Штольмана? И беленький, и черненький? О, нет…» Привалившись к косяку, Анна попыталась рассуждать здраво. «Нет, они же спорили, чей это папа. Да может и не Яков там вовсе». Она нерешительно вошла в дом, заглянула в приоткрытую дверь комнатки. И, уронив зонтик, едва не упала в обморок. Отвернув лицо к стене, накрывшись простыней, на широкой тахте сладко спал её Штольман. К боку его притиснулась женщина в ночной рубашке, по-хозяйски закинув руку на плечо. «Нет. Это не он», - дрожащими руками Анна пристроила свечу в стоявший на тумбе подсвечник. Взгляд её лихорадочно заметался по комнате, отмечая детали, резавшие по сердцу будто ножом. Эти кудри, которые Анна не могла спутать ни с чьими другими. Валявшиеся под кроватью туфли. Пиджак Якова, небрежно брошенный на колченогий стул. Не чувствуя под собой ног, Анна покачнулась, оперлась рукой о стол. Простенькая скатерть медленно поехала по полированной поверхности. Анна ничего не замечала. Кувшин с водой грохнулся на пол и разбился. Женщина дернулась и, сев на постели, недоуменно уставилась на Анну. Потянувшись под простыней, проснулся и Штольман. Единственная рюмка, так его подкосившая, успела уже испариться, и Яков почувствовал себя бодрым и посвежевшим. «Пару часов наверняка проспал. Болван я, надо было днем выспаться. Где это я?» Он повернулся на тахте. Широко раскрытыми невидящими глазами на него смотрела его Анна. - Дамочка, вы кто? – глуховатым со сна голоса осведомилась Нюра. «Аня! Вот дьявол, как я здесь очутился…» - Яков быстро оценивал ситуацию. «Не раздевался я, это точно...» - Штольман откинул простыню, с облегчением увидел, что жилет застегнут, и пробрался мимо неизвестной ему женщины с тахты на пол. - Яков… - едва смогла произнести Анна. - Почему? Штольман был опытным мужчиной. Видя плескавшийся в глазах жены ужас, он знал, что сейчас ему нельзя оправдываться. Что не словам должна она поверить. Он встал поодаль от обеих женщин и, чуть покачав головой, улыбнулся своей Анне. Она подняла на него глаза. Увидела эту светлую, чистую улыбку без тени укора. Увидела сквозь дым пожара, как Яков терпеливо уговаривает её остаться с ним, не поддаваясь мороку ведьмы. Как бежит на помощь, пренебрегая собой. Как выталкивает из огня. Она услышала все, что без слов произносил возлюбленный: «Милая, я верен тебе. Я твой без остатка. Взгляни в свое сердце». И она поверила. А еще поняла, что все, случившееся этим вечером – лишь цепь случайностей. Анна вздохнула, возвращая себе способность ясно мыслить. Яков был одет, почти все пуговицы были застегнуты. Её муж давно уже не любил спать в одежде. Он не знал эту женщину. - Да что вы, дамочка, вылупились, как баран на новые ворота? – Нюрка вскочила с постели, кокетливо оправив сорочку. - Ступайте, ищите себе другого красавчика. Этот – мой! Подойдя к мужу, Анна крепко поцеловала его в губы, а затем, опершись о широкую грудь спиной, спросила у женщины: - Нюра, ведь так? Нюра, вы были… близки с этим мужчиной? С поддержкой мужа и страшные слова оказалось произнести проще. Все это было ерундой. Нюра снисходительно кивнула. Она уже подозревала свой проигрыш, но и отступать предпочитала, не показывая разочарования. - Тоже хотите? Я не жадная, поделюсь. Вкусный… - Нюра задрожала вполне искренне, мужик за спиной женщины и сейчас выглядел невыносимо притягательным. - Что у него на спине? Штольман вздернул бровь, глядя на Нюру. Ему тоже было любопытно, успела ли эта странная женщина его пощупать. - На спине? – Нюра картинно закатила глаза. - Ах, эта спина… Такая сильная… Так приятно прижиматься... Анне все стало ясно. - Ты босиком пойдешь? – она ткнула локтем благоверного, который отвлекся на чудесно пахнувшие завитки, выглядывавшие из-под шляпки. Яков быстро надел туфли и пиджак. Восхищенно улыбнулся про себя вздернутому подбородку жены, гордо покинувшей комнату. «Сыщица моя ненаглядная». Нагнулся за упавшим зонтиком и вышел вслед. На кусавшую губы Нюру никто не обернулся. … Луна отбрасывала на бульвар причудливые тени, пробираясь сквозь кружево весенних листьев. Глубоко вздохнув, Анна ощутила, как опять слабеют ноги от схлынувшего напряжения. Она стала медленно опускаться на землю, но Штольман догнал её и обхватил, помогая удержаться на ногах. Анна обернулась. Уткнулась носом в рубашку. Подышала еще, успокаиваясь. До спокойствия было далеко. - Ну разве так можно, Ясь? – она отступила на шаг и рассерженно уставилась на непутевого мужа. Он молчал и нежно смотрел. - Ты едва не погиб на пожаре. Ты весь день носился по службе. Когда ты будешь отдыхать? Тебе будто двадцать лет! Яков протянул ей зонтик. - Зачем? Отлупить тебя? Ты и так весь в синяках, – Анна вгляделась в лицо мужа, сдерживавшего улыбку. - Что тут смешного, Яков Платонович? Фыркнув, Анна отвернулась и пробормотала: - Вот сокровище мне досталось! Чуть отвернешься – бабы к себе волокут, потерялся - значит, девка присмотрела. Оглянувшись по обеим сторонам бульвара, Штольман поднял жену на руки. Пронес до вкопанной неподалеку скамейки, жарко поцеловал, мягко опустил на изогнутое сиденье. Прижал к губам пальцы, провел ими по Аниным векам, прикрывая. Анна послушно закрыла глаза, а когда открыла – Якова рядом уже не было. Не успев заволноваться, она услышала шорох сбоку, повернула голову. У скамейки, преклонив одно колено, стоял ее Штольман. Руки его были спрятаны за спиной, глаза улыбались. Вспомнив, как когда-то давно Яков стоял перед ней у особняка князя Разумовского, Анна не удержалась от ответной улыбки. - Вы уж берегите себя, Яков Платонович... Он кивнул, протянул одну руку. Анна доверчиво вложила свою, и в ладонь ее легли небрежно сорванные цветы. «Милая...» Яков помедлил, подбирая слова, сглотнул. Но так ничего и не произнес. «Ты - мое счастье». Замерев, Анна посмотрела на закрывшиеся к ночи бутоны. Подняла взгляд на мужа и утонула в его глазах. Потянулась за поцелуем. С проезжей части донесся оклик извозчика: - Барыня, отыскали муженька? Едем? А то поздно уже... Штольман встал с колена, помог Анне подняться со скамейки. Усаживая в коляску жену, он долго глядел на нее и очнулся, лишь когда извозчик понукнул лошадь. «Прости, Анечка, что заставил тебя волноваться...» ... Тихо постучавшись в номер, Штольманы с трудом дождались, пока заспанный Петр Иванович, дыша перегаром и бормоча что-то под нос о "загулявших молодых", откроет дверь и перейдет в свой номер дальше по коридору. Анна поставила цветы в графин и с зажженной свечой заглянула в спальню - Дюк по обыкновению спал в позе морской звезды, раскинувшись посреди кровати. Малышка в колыбельке что-то пискнула во сне, но тут же успокоилась и мирно засопела. - Яков, если хочешь, ложись в спальне. Там удобнее, но и Дюк во сне пинается... - прошептала Анна мужу, вышедшему из ванной комнаты. Штольман покачал головой. Коротким выдохом загасил свечу. - Ой... Ну да ладно, так увижу, - распустив волосы, Анна потянулась к столику за гребнем и вдруг осознала, что с момента встречи у Нюрки Яков не произнес не слова. - Ясь, ты что молчишь? Тебе плохо? Он громко вздохнул. - Давай помогу раздеться, - Анна потянулась к нему, едва различая силуэт мужа в полумраке лунной ночи. Всю дорогу от кабака до гостиницы Штольман пристально глядел на Анну, почти не отводя глаз. Теряясь в догадках, она стала расспрашивать его о том, как прошел праздник. Но Яков молчал, и Анна, убаюканная теплыми объятиями, задремала. А теперь сон куда-то ушел. Анна сдернула с плеч мужа пиджак, помогла избавиться от жилета. Расстегнула все пуговки на белой рубашке. Едва касаясь волосами лица Якова, провела ладонями по теплой груди. Грудь подымалась слишком уж тяжело. Глаза Якова, когда луна на миг выглянула из-за облаков, обжигающе сверкнули. Анна насторожилась. Опустила руки на застежку брюк. И отступила, ощутив, как щеки ожег румянец. - Ах ты обманщик! - она стукнула мужа по плечу. - Плохо ему! - Сам раздевайся... - повернувшись, она сделала шаг в спальню. Всего один шаг. Горячие руки обхватили ее за талию, поднялись к груди, откинули с лица волосы - и Анна будто дыхание потеряла, будто жизнь ее была разделена на две и стоило лишь позволить себе быть вместе. Быть одним. ... Он любовался ею. Глядел во все глаза на полосы лунного света на фарфоровой коже, и не мог наглядеться. Сжимал до тихого вскрика, и отпускал, и вновь стискивал в жарких объятиях. Погружал лицо в шелковые пряди, скользил щекой по предплечьям, стараясь не поцарапать колючим подбородком. Проводил пальцами по нежной коже, чувствовал биение крови в венах. Зацеловывал высокие груди, обрисовывал их полноту, взвешивал на широких ладонях. И вновь целовал - груди, губы, ушко - все, что попадалось под жадные ненасытные губы. Вминал в мягкий диван всем телом, и поднимал на руках в воздух, и вжимал в себя, обретая. Пытался отвлечься на припухшие уже губы. Заставлял стонать и ловил этот стон ртом. Вдыхал свою Анну, забирал ее себе полностью и возвращал, наполненную им. Брал её. И отдавал сторицей. Дышал ею. Любил. ... Раскинувшись в изнеможении поверх потного тела мужа, Анна томно вздохнула. Давно ей не было так хорошо... хотя может быть, и не так давно, но сегодня это было просто восхитительно. - Ясь, ты где тюльпаны взял? За оградой? - Анна припомнила, как за высоким забором у бульвара раскинулся изысканный цветник. Яков уложил Анну поудобнее, сдвинувшись к самому краю дивана, и по движению рядом Анна поняла, что муж кивнул. - Там же высоко... Сквозь набегающий сон Анна уловила любимый голос, и так и не поняла, вслух ли произнес это Яков: «Рядом с тобой, милая, мне всегда двадцать лет».