Catatonia

Daughter – Amsterdam

      Когда Джагхед Джонс ночует в доме Бетти, купленном, скорее, как подачка и пилюля против разъедающих угрызений совести, Бетти-все-еще-Купер улыбается ему как недооцененная преемница мать Терезы, а потом глухо давится слезами в ванной комнате. Он никогда не ловил ее на этом, потому что приходит редко, да и не лезет под кожу, напоминая себе, что уже успел насрать Куперам прямо на порог. Он приходит, если честно, не к Бетти, которую продолжает любить, хотя и по-своему, болезненно, с толикой ностальгии, но не в полную меру и не сердцем, а головой – так любят первую настоящую любовь просто потому, что принято.       В позабытых планах энтузиастки-Купер, жившей до двадцати только заранее заготовленными схемами и ожиданием грядущих перемен к лучшему, они с Джагом обязаны были переплюнуть сладкую парочку Арчи и Вероники, которая расползлась как старое одеяло: потихоньку, шов за швом, и так стало непригодно совсем. Цель достигнута, галочка в бесконечном списке, получите и распишитесь, Джаг продержался с выпускного вплоть до момента, как Бетти без долгих расшаркиваний сказала как есть: «У меня пропали месячные, и все вправду очень серьезно». Между близнецами Полли и сыном Бетти полтора года разницы; сына Бетти назвала Форсайтом. По традиции.       Форсайт Купер. Плевок в лицо матери, все повторявшей, словно заведенная, что этот мальчик, этот славный мальчик – их шанс на искупление вины. Они так и не нашли их брата, первенца в семье, и, быть может, третий внук – что тоже символично – позволит Элис исправить худшую ошибку молодости.       Форсайт Купер. Бетти называет сына Форсайтом, как принято то у Джонсов, но лишает его заветной приписки «четвертый», четвертый – лишний. Поэтому ее сын всего лишь Форсайт.       Когда Джагхед собирал вещи, она, покачивая розовощекого младенца, смотрела молча, испытывая странное, в корне неправильное умиротворение; та грязь, какую Джаг тащил с улицы домой, от Змеев и людей, похожих на Блоссомов, от дельцов, измазанных в крови, была невыносимой. Бетти Купер мечтала переплюнуть счастливую парочку Арчи, всеобщего любимца с голосом похитителя женских сердец, и Вероники, золотой девочки из Нью-Йорка, но Бетти Купер не знала, что от ее роскошного домика Барби с дипломом журналиста, тремя ванными, гостевой спальней, бойфрендом и очаровательным сыном останется только хлипкий пластиковый каркас.       − Я уложу Ника спать, − поднимаясь из-за стола на неуверенных от выпитого ногах, Бетти будто извиняется за то, что должна сделать. Каждую субботу Джагхед приезжает с бутылкой вина, смотрит за тем, как Купер возится с его сыном, за каким закрепилось заурядное «Ник» из среднего имени «Николас», и оставляет ей с пару тысяч на сопутствующие расходы.       − Ступай, − он говорит как можно мягче, трет ладонью чуть колючую щеку и давит из себя улыбку одними уголками рта. – Я уберу со стола.       На ужин у них домашняя лазанья и бутылка хорошего вина. Так они играются в семью уже два года. В доме, купленном Джагхедом для Бетти в знак благодарности: Джонс не хотел, чтобы его ребенок, которого он не знает, не имел крыши над головой, как когда-то было с ним.       Для него разобрана постель в гостевой спальне, включенной в проект на случай, если кому-то захочется остаться на ночь. Джагхед ночевал там до тех пор, пока Шерил Блоссом, его разрастающаяся раковая опухоль мозга, не закрутила гайки и не набросила поводок. Дергает каждый раз, как чувствует угрозу. Дергает каждую субботу.       Бетти Купер, третья в городе, знающая о настоящих причинах отсутствия Шерил в Ривердейле уже пятую неделю, стабильно хотя бы раз в месяц пишет о ней, подобравшей к своим рукам все, до чего можно дотянуться, если уже владеешь целым миром. Купер пишет о сиропе, нарядах Шерил, пожертвованиях и новых филиалах, о том, как хороша последняя из Блоссомов, и как много она делает не только для родного города, но и мира, способствуя распространению образования по земному шару.       Бетти Купер набила оскомину о Шерил Блоссом и даже, наверное, была бы сегодня рада, если Шерил все-таки удалось бы вскрыться тогда. Джагхед рассказал в прошлую субботу, попросив написать заметку не за чистое спасибо, конечно. Элизабет согласилась без вопросов не из-за двух тысяч (по доллару за знак, она, наверное, самый дорогой журналист штата) и не из-за Шерил – согласилась из-за Джагхеда, идиота, прочно влипшего в паучьи сети.       − Когда ее выписывают? – невзначай интересуется Купер, поглаживая по маленькой теплой спине их сына, пускающего слюни в ее плечо; от этой картины у Джагхеда пережимает в горле, встает ком, что вздохнуть не выходит и ответить тоже. – Да я знаю, что ты оформлял ее на госпитализацию, Джагги. Расслабься.       Он неловко пожимает плечами и отводит взгляд, вспоминая: Элис Купер, когда-то обещавшая стать его семьей, в свое время имела какие-то связи с Сестрами Милосердия.       − Она будет в порядке?       За этот вопрос Бетти Купер надо причислить к лику святых, серьезно: беспокоится о разлучнице, сделавшей из нее мать-одиночку, с искренностью ребенка, боящегося болезней и смерти. Шерил поспособствовала косвенно: дав зеленый свет Змеям, она позволила Джонсам найти источник хорошего и стабильного заработка, и плевать, что от денег прет кровью и дерьмом, зато сегодня ЭфПи и Джагхед держат всех в штате и загребают наличку лопатой как два начинающих Пабло Эскобара. Бетти не хотела, чтобы это продолжалось       − Ты будешь в порядке?       Она не дает ему ребенка на руки, уворачивается слабо, как будто так и задумано, когда качаешь младенца, и отрезает тихо, но твердо, со стальной решительностью:       − Я уже в порядке, Джагги.       Джагхед смотрит на нее у входа с невыразимой тоской побитой измученной собаки, привыкшей к пинкам, и ищет прощения, благословения Святой Бетти Купер, чьего большого сердца хватит на двоих, и Бетти не держит оборону, напоминая, что в гостевой ему постелено и все еще можно остаться, чего он, несомненно, не сделает, потому что нельзя им больше ломать друг друга по своему усмотрению.       Он обнимает ее за плечи, прижимаясь к щеке, и чувствует, как отступает извечный страх, засевший глубоко внутри, мешающий спать второй год, как дыхание становится ровнее, словно целый мир в его неумелых руках. Что я наделал, думает Джонс, дорогая, что я натворил.       И все же магия рассеивается, когда Джаг отстраняется, и то, что представлялось исцелением секунду назад, показывает свою суть: плацебо ностальгии и сантиментов, попытка зацепиться за старое и заползти в теплую кроличью нору обратно, туда, где бури не страшны.       Только вся его жизнь – это сраная буря.       Бетти Купер закрывает за ним дверь.