Catatonia

Sam Fender – Play God

      Длинный хвост блестящих русых волос легко и задорно подпрыгивает в такт её шагов, ЭфПи отворачивается только тогда, когда Хэл, которого за глаза Джонс звал Пухлым, хлопнул его по плечу. Вдох глубокий и долгий. Кто бы мог подумать, что этого станет достаточно, чтобы все к черту свернулось в сжатую пружину нервов. Волнистый хвост по плечи, стянут красно-белой резинкой, выбившиеся пряди выгоревших волос на затылке и у золотистой шеи. Элис Грант должна пахнуть солнцем Калифорнии, куда родители отправили её в июне, потом и мылом. ЭфПи спекается в своей чёрной кожаной куртке, купленной в комиссионке, и ему почти физически больно от присутствия Хэла. Его Элис взяла для спокойствия мамочки: вот они вчетвером, включая сына шерифа Келлера за рулём, дотащились до фестиваля в честь праздника. Никакой выпивки, никакого опасного вождения, никаких танцев. Миссис Грант верила в Хэла и сына шерифа, однако и их двоих будет недостаточно, если четвёртый в компании − Форсайт Джонс.       ЭфПи клал на все эти «никакого-черт-возьми-веселья» и запивал своё бунтарство прямо из стеклянной бутылки. Сидр слабенький, сладкий, газированный, идёт как неплохой лимонад, но Хэла уже унесло, и то понятно по тому, как низко и свободно он смеётся, хватаясь за мягкий живот, не подозревая, откуда и по каким причинам такие продолжительные колючие взгляда. Если бы взглядом можно было резать зауженные джинсы распутных школьниц, ЭфПи первым бы овладел этой суперспособностью.       − Ты на что там смотришь все, а? – Хэл слабак, чтобы сыпать угрозами, поэтому он подтрунивает, прикладываясь к бутылке как ковбой из рекламы по телевизору. – Я бы тебе по-дружески уступил, будь это кто-нибудь еще, но Элис…       − Да забей. Девчонку рядом с ней видишь? В красном.       Хэл ведется, задумчиво хмыкнув. Да, девчонка в красном − это нечто.       У бедра Элис припрятан новый, ни разу не использованный складной нож, который только по категории пройдет как холодное оружие: лезвие длиною с ладонь, зазубрины на внешней стороне и отлично работающий складной механизм на кнопке. Когда ЭфПи спросил у Грант, что подарить ей к началу июня, приурочив подарок ко дню рождения и поездке в Калифорнию, Элис, прикусывая полную нижнюю губу немного выступающими клыками, прятала улыбку детского предвкушения изо всех сил, но нашла в себе смелость выдавить что-то типа «хочу свой ствол, настоящий только». Ствол был у него − и сегодня, кстати, тоже есть − не на поиграться или чтобы впечатлить девчонок. Форсайт пушку прятал и не светил, потому что пушка нужна ему была по правде, однако он не хотел, чтобы Элис Грант, девочка из семьи, которая из года в год отказывается соглашаться с принадлежностью к Саут-сайдовским кровавым и постыдным историям, стала его новой версией Нэнси Спанджен.       Элис должна была и дальше носить нательный крест и получать красивые отметки «отлично» в лист ее блистательной успеваемости. ЭфПи даже был благодарен миссис Грант за то, что та сватала дочери Хэла, и из-за этого не считал себя константой в жизни Элис. Вдвоем они были забавой, тем же шипучим яблочным сидром, сладким и оттененным горечью. Горечь − от отсутствия шанса хотя бы даже на намек «долго и счастливо» с перспективой болезненного развода и дележкой несуществующего имущества.       − Господи, Форсайт, зачем ты его накачал? – Элис прижимает ладонь ко рту, давясь смешками, и накрывает Хэла собственной джинсовой курткой.       ЭфПи не без умысла устроил Куперу градусные американские горки: это сидр, пиво, немного водки, потом опять сидр, и к салюту, устроенному городскими властями ровно в одиннадцать, Хэл благополучно посапывал на заднем сидении машины Келлера. Утром, когда миссис Грант захочет отделать Форсайта скалкой по спине, он ей так и скажет: ваш благочестивый будущий женишок нализался в хламину и не смог сесть за руль, поэтому предельно ответственный сынок Келлера, цедивший только лимонад, сгрузил его неповоротливую потливую тушу охреневшим от такого счастья родителям, точка, конец истории. Ах, да, и спас вашу дочь от неприятностей, доставив ее точно до порога живой и абсолютно невредимой.       − Боб свезет его домой, брось, − Джонс складывает руки на груди. – Пошли, пока он не наделал под себя.       После фейерверка на музыкальной сцене, где они могут держаться за руки и не могут обнимать друг друга на глазах у всего города, ЭфПи сцепляет с ней вспотевшие от перевозбуждения ладони, выталкивает порциями смех из груди и, путаясь от прихода экстаза в собственных ногах, тянет ее прочь. Прочь, на побережье, где остывающий песок и режущие ступни осколки ракушек. Пляж дикий, и волны шумят под чернильной синевой неба. Элис, сбросившая широкие джинсы вместе с тесаком, какой она носит гордо, швыряется в Джонса горстями влажноватого у кромки воды песка и убегает в сторону горизонта, поднимая тучи брызг. Он в куртке, а куртку портить нельзя, колеблется, пока Грант, умеющая плавать лучше, чем сам ЭфПи, не дразнится, уходя на глубину и исчезнув с поля его зрения. С секунду Форсайта колошматит в панике – где, куда делась-то? И Элис выплывает, блестящая и влажная, со спутанными мокрыми волосами, как чертова игривая ундина с кучей родинок на плечах, груди и животе.       Для них он запускает купленные в магазине фейерверки, и хотя цветных искр почти не видно, они смотрят в оба глаза: Элис, укутанная в кожаную куртку с нашивкой в виде змеи, кусающей свой хвост, прямо поверх голого тела, и Форсайт, будто не испытывающий холода. Элис целует его ледяными и едва ли не синеющими губами, давя улыбку, ненамеренно ударяясь зубами, а потом взрывается громким смешком, толкнув его от себя.       − Больно же, черт возьми.       − Чёрт возьми? – переспрашивает Джонс, прикладывая указательный палец к случайно прокушенной и кровоточащей губе. – Кто ты и зачем убрала Элис, дикарка?       Вслед за еще одним тычком точно под ребра ЭфПи, одуревший от такого счастья, получает второй призовой поцелуй, горячий и влажный, скручивающий его целиком в один тугой узел, и в голове где-то бьется: пошел нахрен, Хэл Купер, и миссис Грант, и все вы вообще. Холодные и соленые от морской воды губы Элис на вкус для него как само Четвертое июля, расчерченное мириадой огней магазинных фейерверков.