Catatonia

      В пятницу вечером ему, коронованному королю Змеев, положено спускать в унитаз собственную молодость вместе с желтоватой рвотой, положено крутить косяки из зелени иного толка и прикуривать от старика Франклина на стодолларовой банкноте. Вместо этого Джагхед Джонс впервые за несколько недель меняет свой байк на раритетный навороченный Понтиак и садится за руль автомобиля, ощущая себя вне седла верного железного коня не на своем месте. Но повод у него веский: в два часа после полуночи поступил звонок – на том конце предводительница улья наматывает локон на палец и пьяно сползает вниз по стенке, хохоча невпопад как Харли Квинн в оттенке «медный рыжий».       − Ты на «Прозаке»? – Джонс зажимает трубку телефона между ухом и плечом, прикидывая по ходу, кто из купленных им копов в городе сегодня на патруле и наверняка пропустит машину на трассе, так и не выписав штраф за использование мобильного за рулем. – Шерил.       Она звонит не от отчаяния или хорошо известного жгучего желания избавиться от самой себя, закончив эту жизнь в луже блевоты или с пробитой головой возле туалета; сегодня был, несомненно, важный день, правда, не настолько, чтобы вновь попытаться покончить с собой. Шерил только раньше говорила: в этот день не стало Джей-Джея, ее половинки, возможно, лучшей части, но годы идут, а безразличия ко всему происходящему в ней больше, чем убийственной смеси из мескаля и рецептурных антидепрессантов. Для нее этот звонок в третьем часу – лишнее доказательство того, что на конце золотого поводка все еще дергается роскошный бойцовский пес, дергается и наматывает на мощную шею тугую удавку.       − Это звонок бывшему, малыш, − Блоссом зажевывает губы и глотает слова, расплываясь в улыбке, перед глазами потолок пульсирует подвижными световыми сферами, она сама не понимает, о чем хочет рассказать Джагу. – Точнее, дуры звонят бывшим. Я звоню тебе. Хотя стоило Тони. Как она?       Он стискивает руль и терпеливо повторяет вопрос. Шерил отвечает, попросив его расслабиться: нет, сладенький, последнюю таблетку проглотила этим утром, много часов назад, так что не бойся, твоя раковая опухоль не откинется в ближайшие полчаса, заполучив джекпот в удачной комбинации несовместимых друг с другом веществ. Поминки откладываются, хотя черный, несомненно, тебе к лицу.       − Возможно, тебе стоит поторопиться, − она сбрасывает ноги с кровати и кладет трубку на живот, воображая себя как минимум Мэрилин, звонившей холодными ночами своему Джо Ди Маджо, единственному мужчине, хранившему верность посмертно. – Привези мне розы, чертовы розы, Джагги. А потом давай уедем.       От ее бреда несет алкогольной горечью и химозной сладостью таблеток, заставляющих Шерил держаться на плаву вопреки уговорам всех несуществующих голосов, выступающих за одно – выбери быстрый конец, прекрати мучить себя, стань чем-то другим, страдальцев любят и отпускают им все грехи их. Преобразись и стань прахом. Джагхед жмет на газ и оправдывается на раз, отмахиваясь от других более очевидных причин сорваться к женщине не_твоей_мечты посреди ночи. Он несет за Блоссом ответственность в полной мере с того момента, как первый раз вытянул ее с того света, а, как говорил ему отец, мужики в ответе за тех, кого трахнули больше, чем просто «однажды».       − У тебя нет цветов, как я просила, − она предъявляет сразу, не удосужившись подняться с кровати, − в следующий раз, клянусь, удавлюсь на шарфике Эрмес, если будешь таким невнимательным.       Он выясняет парочкой вопросов: в ней мало. Разболталась, утрирует, взвинчивает опьянение, потому что нуждается в оправдании для откровенности. Быть честной попридержать колючки, чтобы вновь стать человеком – это не для Шерил Блоссом, не так просто. Куда проще дать заднюю по утру, отмахнуться и, гневно сверкнув глазами, выпалить с порцией яда: «Я угашенной и не такого наболтаю, сладкий, а ты всему веришь что ли?».       − Это так мило, − пауза, − что ты здесь.       Джонс помнит: ей хотелось уехать.       Шерил знает: если спустила просьбу намеком или даже чертовой директивой «увези меня», он упрется и не оставит выбора.       В Понтиаке душно. Дело, пожалуй, в нездоровой погоде: безветренно и жарко даже в исчезающих сумерках раннего утра. При спущенных по обе стороны стеклах никакого ветра, от кондиционера проку мало, и Джонс, вынужденный бороться с подступающей сонливостью, про себя представляет муху, прихлопнутую стаканом в мареве сигаретного дыма. Кома на издыхании, агония последних секунд и такое же безвоздушное пространство, убивающий вдох и выдох. Это он сам.       Перед тем как выйти на заправке неподалеку от выезда из Ривердейла Джагхед оборачивается на заднее сидение, смаргивая усталость и наваждение. Еще месяц назад на обивку его драгоценного Понтиака стошнило одного из близнецов Полли, в те выходные в нем взыграла совесть и задушенный отцовский инстинкт, и именно поэтому Джонс-младший вместо всего другого, столь желанного и деструктивного, набрал Бетти и предложил отвезти их в пригород на все проклятые праздники.       Еще месяц назад его первенец, вдруг так быстро научившийся держать голову, ползать, лепетать, и что там вообще положено младенцам образцовых матерей, выросших из вчерашних школьных отличниц – кто знает, в какую мусорку летит время? – слюнявил башку маленького плюшевого медведя и ни в какую не хотел «к папе на ручки». Бетти пыталась. Он – тоже. Правда, недостаточно.       Потому что сейчас на заднем сидении коллекционного Понтиака поцелованная рассветным солнцем дремлет сама Шерил Блоссом. Он еще не знает, куда они поедут, но, наверное, лучше всего вновь к морю. Да, пожалуй, ей ведь нравится море. И хотя у нее много лет есть своя ярко-красная, спит она в его куртке.