***
Юнги стоит перед автомобилями клана Чон и нервно мерит шагами тротуар. Он нарочно встал подальше от ламборгини, чуть ли не спрятался за внедорожником, будто преодолеть это расстояние для Чонгука станет проблемой. Мин знает, что он ни в чем не виноват — он получил приглашение на выставку до того, что произошло у них с братом, он честно хотел бы предупредить о ней старшего, но тот его звонок проигнорировал, и вообще, это Техен его поцеловал, а не наоборот. Юнги хотел сказать Техену, что теперь он не свободен, правда с кем он в отношениях, парень собирался скрыть. Хотя отношения ли это и вообще — кажется, поцелуй это последнее, что может волновать Чонгука. Весь тот страх, в котором всю осознанную жизнь жил Юнги, возвращается. Как будто он и не уходил, просто затаился где-то глубоко внутри и все ждал своего часа. И вот он наступил. Чонгук в бешенстве. Юнги это понял сразу же, стоило увидеть брата там, наверху. Такой Чонгук, пугающий, неконтролируемый, не остановится, пока не получит своего: не насытится чужими криками и страданиями. Липкий пот расползается по коже и неприятно стягивает ее, стоит только подумать о том, что те же руки, которые так нежно ласкали его еще сутки назад, будут омываться его кровью, стирать в порошок кости и рвать плоть на куски. Загруженный своими думами Мин не сразу замечает движение у выхода. Дьявол выходит из вращающейся двери и, на ходу поправляя пиджак, твердыми шагами идет к ламборгини. Юнги, как последний трус, чуть ли не ложится на тротуар, чтобы остаться незамеченным, но громкое «сюда иди» заставляет оставить эту мысль и на негнущихся ногах идти к ламборгини, у которого уже стоит брат и прикуривает сигарету. Юнги останавливается рядом и нервно мнет в руке кожанку. — Поедешь с Намджуном на мою квартиру, — говорит Чон и отбрасывает сигарету прямо на тротуар. — Чонгук, — прерывисто начинает Мин. — Я могу объяснить… — Иди к бмв, я потом с тобой разберусь, — Чон поднимает дверь ламбо и садится за руль. Юнги оторвал его от важной встречи с отцом, и Чонгук не намерен опять терять время на блядство младшего, позже, а сейчас надо вернуться к своим партнерам.***
Чонгук приставил к Мину человека сразу же, как только тот вышел из Мэриота, где они провели ночь вместе. С тех пор, он все знает о передвижениях младшего. Сегодня, когда его человек позвонил с выставки и доложил о месте нахождения брата, Чонгук решил не реагировать. Техен захотел выгулять мальчишку, ну и пусть. Старший наказал своей ищейке следить дальше и внимательнее. Даже, когда речь зашла об ужине, Чон не напрягся, он подумал, что Юнги сразу поедет домой после него. Во всяком случае после того, что между ними произошло, Чонгук рассчитывал именно на такой расклад. А потом ищейка доложила о номере на имя Кима, и вот спустя несколько минут Чонгук мчится в Hilton, чтобы забрать Юнги, убить Техена, сломать Мину ноги, на которых он пошел на встречу с Кимом, оставить все как есть… Он сам не понимает, зачем так сорвался и помчался в отель, но уже в машине по пути туда даже придумал легенду, что приехал просто поужинать. Как бы не так. Все легенды, оправдания и, вообще, причины отпали сразу же, стоило увидеть Юнги, сосущегося с Техеном. И мир остановился. Замер. Сузил всю картину Чонгука до двух целующихся парней. Бетонная стена, удерживающая гнев и ярость Чонгука за собой, рушится и, подняв столб пыли, с грохотом оседает на землю. Чон чувствует, как у него лопаются сосуды в глазах, и их заливает красным. Он словно бык на корриде, а Техен матадор, умело машущий перед ним красной тряпкой — Юнги. Чон подлетает к ним за долю секунды, не будь у Техена такого крепкого телосложения, то у него бы уже был вывих плеча, настолько сильно Чонгук оттолкнул парня от Юнги и впечатал в стену справа. На Юнги и смотреть не хотелось, размазать бы его по стеклу позади, нажать пару раз, послушать, как хрустят кости под ладонями, и самому лично прикрыть его веки. Навечно.***
Стоит партнерам в конце встречи пожать друг другу руки, как Чонгук наспех прощается и в окружении своих людей спускается к ждущему его железному другу. Заводит ламбо и, оставив за собой клубы пыли, скрывается в ночи. Хищник был на охоте, а теперь несется на встречу со своей добычей, смиренно ожидающей его в роскошном пентхаусе в лучшем районе столицы.***
Юнги не может найти себе места. У брата огромная квартира, а Мин в ней задыхается. Все здесь пропитано запахом старшего, в каждой детали прослеживается след Чонгука. Просторно, дорого, красиво — все, как любит Чонгук. Юнги ходит по гостиной, проверяет телефон и периодически смотрит на охранника, застывшего у двери. Дьявол в здании. Юнги бросает полный животного ужаса взгляд на охранника, который прослушав рацию, по которой докладывают, что главный вернулся, выходит за дверь, учтиво пропуская босса вперед. Чонгук проходит в гостиную, бросает пиджак на белоснежный кожаный диван, у которого и застыл Юнги и, не обращая внимания на топчущегося на месте парня, идет прямиком к бару у стены. Наливает себе двойной виски, достает лед и, опустив в бокал ровно два кубика, идет с ним к дивану. Останавливается напротив младшего и преподносит бокал к губам, делает жадный глоток и впервые за последние десять минут поднимает на него взгляд. Мин нервно комкает в руках подол футболки, смотрит на блестящий пол, на обувь стоящего в трех шагах от него Чонгука, на его бедра, поднимает взгляд выше, задерживается в районе груди и, наконец-то, замирает — глаза в глаза. У Юнги внутри паника, разъедающая органы, давящий на виски страх и огромное желание сбежать. Чонгук взгляд не уводит, сверлит, будто одними глазами вскрытие проводит, вот только Юнги пока не труп. Пока. Снаружи Чонгук непроницаем, только черты лица еще больше заострены, и сжавшиеся в линию губы выдают напряжение или желание удержать в себе рвущуюся наружу ярость. Для Юнги все одинаково. Такой Чонгук опасен. Смертельно. И от этого ужаса стынет кровь в жилах — примерзает к сосудам, заставляет их лопаться, не выдержав давления. — Чонгук, — прочистив горло, начинает Мин. Он должен попробовать. Как минимум. — Я могу объяснить. — Заткнись, — не говорит, а рычит старший и делает шаг вперед. — Я все видел, так что можешь начать молить о пощаде. Юнги понимает, что все кончено. Маленькая надежда на то, что с братом можно будет объясниться, умирает в зародыше, и Юнги делает то, что собирался сделать еще во дворе отеля. Правда это обычно не помогает. Но попробовать надо. Мин резко дергается вправо к двери и на всех ногах вылетает в коридор. Пнув под колено засуетившегося охранника, он прошмыгивает в лифт и нажимает на кнопку «один». Чонгук даже не дергается, когда Мин подрывается с места. Запускает руку в волосы, залпом допивает виски и расслаблено опускается на диван. Пусть побежит, поиграет, ощутит вкус свободы. Совсем скоро его вернут, и тогда Чон жалеть пацана не будет. Стоит дверцам лифта открыться на первом этаже, как Юнги налетает лицом на грудь одного из громил брата, второй же подходит вплотную, пресекая возможность проскользнуть и мерзко усмехается. Схватив Юнги под руки, его впихивают обратно в лифт, и наверх он поднимается уже зажатый между двумя телохранителями. Юнги, как какую-то шавку, заводят в квартиру и швыряют к ногам, сидящего на диване хозяина. Охрана выходит, закрыв за собой дверь, а Юнги пытается встать на ноги. — Сидеть, — приказывает Чонгук и усмехается в полные обиды глаза. Юнги ненавидит этот приказ из недавнего прошлого и знает, чем закончится его непослушание, но все равно встает на ноги. Чонгук режет его надвое острым, как лезвие, взглядом. И каждую половину снова поперек. Юнги не оседает, нет, но инстинктивно обнимает себя, будто это правда, будто он сейчас развалится на куски мяса и испачкает дорогой паркет. Чон протягивает руки к ремню и неспешно его расстегивает, Мин, как завороженный, следит за длинными пальцами раскрывающими пряжку и достающими тонкий ремень из брюк, который старший медленно, прожигая младшего взглядом, наматывает на руку. Чонгук резко встает с места, Юнги отшатывается назад и, не удержав равновесия, позорно падает на пятую точку. Старший подходит к сидящему на полу и оперевшемуся на свои же руки, заведенные назад, парню и одним движением закидывает ему на шею ремень, пропускает один конец через пряжку и натягивает до тех пор, пока кожа плотно не смыкается вокруг тонкого горла. — Чонгук, — хрипит Мин и глазами полными ужаса смотрит на старшего снизу вверх. — Доигрался, малыш? — ухмыляется Чон и тянет ремень за второй конец на себя, заставляя Юнги до хруста в шейных позвонках опрокинуть голову назад и смотреть в глаза. — Я ведь тебе говорил, что ты мой питомец. Какое здесь ключевое слово? — Чонгук ногтями царапает проступающую под ремнем кожу и приближает к нему лицо. — Мой — это и есть ключевое слово. А теперь будь послушной сучкой и вымоли у меня прощение, — говорит Чонгук и, не отпуская ремень, другой рукой расстегивает брюки. У Юнги под веками жжется, он еле отгоняет непрошеные слезы, не веря смотрит на брата и одними губами произносит «пожалуйста». Заранее знает, что не сработает, никогда не работало. У Чонгука и жалости-то нет. У него ничего человеческого нет, и в груди вместо сердца — глыба льда. Ремень давит на шею, кожа под ним горит, Мин уверен, что там уже красная полоса. Хочется стащить его с горла, сбежать к себе и расплакаться, но ему и бежать-то некуда. Дом, в котором он живет, принадлежит Чонгуку, и он сам принадлежит Чонгуку, это сейчас и доказывает ремень на шее, поводок от которого в руках Чонгука, и без его разрешения Юнги эту комнату покинуть не может, не то чтобы здание. Вся та часть, любящая брата и убеждающая Мина эти сорок восемь часов, что это взаимно, горит алым пламенем, превращается в пепел, и именно этим дымом Юнги сейчас и задыхается, а вовсе не от ремня, сомкнувшегося вокруг горла. У Юнги внутри любовь. У Чонгука похоть. Мин задыхается своим отчаянием, умоляюще смотрит на брата и безмолвно просит его не делать глупость. Не переходить этот рубеж, эту грань. Для Чонгука это представление, всего лишь комплимент своему самолюбию, самоутверждение, а для Юнги смерть нового, пока только делающего первые шаги чувства. Чонгук смотрит пристально, словно считывает эмоции с чужого лица и, будто, наслаждается болью в глазах. У Чонгука дикое желание сломать, показать, кто главный, разрушить иллюзии и наказать. Чтобы не повторилось, чтобы больше не смел не то чтобы целоваться с кем-то, а просто взгляд на кого-то поднимать. Потому что Юнги принадлежит ему, и даже если он сам этого не хочет. Это его собачка, и пусть он расслабил поводок на время, но пора вернуть все на свои места, ибо малыш загулял. Юнги не в силах сдерживаться: прикрывает глаза и дает слезам тихо течь по щеке. Он не хочет хоронить новое чувство, живущее в нем последние дни, не хочет для него насильственной смерти, оно ведь первое и впервые такое глубокое. А все, что останется в памяти о нем — это то, как тот, кому вся эта любовь отдается без остатка, накидывает на шею ошейник и ставит на колени. А ведь первая любовь должна быть светлой, но не в случае с Юнги. За первую влюбленность его избили, а тут на колени поставили. Чонгук не реагирует на слезы, уверен, что это очередной ход. На жалость пробивает. Но с Чонгуком это не сработает. Он тянет самодельный ошейник на себя и, достав свой член, пару раз проводит по нему ладонью. — Давай, открой ротик, — хрипло говорит Чон и даже облизывается в предвкушении. Юнги сильнее сжимает губы и отчаянно машет головой, а Чонгук сильнее натягивает ремень, перекрывает доступ к кислороду. Любуется тем, как парень бьется в немой истерике, пытаясь вдохнуть воздуха. — Тот сукин сын свой язык у тебя во рту полоскал, а ты, блядь, с радостью подставлялся. Забыл, кто твой хозяин? Забыл, в чьих руках твое никчемное существование? — шипит Чонгук и, нагнувшись, больно кусает в губы. Мин шепчет проклятия, откидывает голову и продолжает сжимать зубы. — Открой рот, иначе я тебя на сухую выебу, не буди во мне дьявола, — угрожает Чонгук и тянет голову парня за волосы вниз. Будто этот дьявол когда-то спал. Юнги больно до искр перед глазами, он не сдерживает стон полный отчаянья и сдается. Чонгук грубо толкается в рот, и Юнги неловко обхватывает губами полувозбужденный орган. Наконец-то, старший расслабляет ремень, и Юнги может нормально дышать. — Сука, — вырывается у Чонгука, стоит Мину надавить зубами на плоть. — Хочешь, чтобы я тебе зубы выбил? Тогда только сосать будешь? — Чонгук фиксирует голову брата и глубже толкается. Его даже угроза получить новый укус не пугает. Он вообще будто ничего не боится. Да и Юнги больше не укусит. Перспектива потерять зубы не радует. Мин расслабляет горло и пропускает член глубже, чувствует, как он увеличивается в размерах и снова проводит языком по головке. Чонгук представлял его губы на своем члене и не раз. Но все равно реальность ахуеннее воображения. Чон расслабляется, водит ладонью по чужим волосам, глубже толкается и кайфует каждый раз, как член проходит по штанге на языке, задевающей чувствительную плоть. Заставляет парня высунуть язык и нарочно ведет головкой по штанге. Юнги, неумело сосущий его член, - картина на миллион. Он, будто, прирожденная блядь с этой напускной невинностью, заглатывает чуть ли не до конца, давится, размазывает слюну и смазку и снова послушно сосет. Чонгук жалеет, что он не присел, а стоит, потому что это настолько ахуенно, что ноги не держат. Чон сам насаживает голову парня на свой член, буквально трахает его в рот и игнорирует отблески той ненависти, которую ловит в чужих глазах. — Хорошая сучка, — Чон гладит парня по волосам и толкается за щеку. Юнги давится членом Чонгука и его нелюбовью. Он вообще не думает о том, что сейчас творит его рот, мыслями Юнги не здесь, он там, внутри себя, заперся в клетку и воет раненым зверем, оплакивает свою никому не нужную любовь и разбитое вдребезги сердце. Он ему всего себя, а Чонгук не просто ничего взамен — а унижение. Дал надежду, которую сам же стер в порошок. Дал почувствовать себя любимым, позволил поверить в лучшее, и сам же этими же руками поставил на колени и втрахивает в него горькую правду грубыми толчками, раздирая глотку. Знай свое место. Не рыпайся. Чего это ты решил, что особенный. Что король обратил на тебя внимание. Ты пешка, игрушка, звереныш, и то не любимый. Расценил чужую похоть, как любовь, вот и сиди давись ею, задыхайся от разрывающихся легких и выплевывай свои внутренности. Каждый толчок Чонгука будто впихивает в Юнги его нелюбовь, будто показывает ему собственную никчемность и глупость. И Мин это принимает, засыпает землей место, где только что хоронил любовь, утрамбовывает бледными пальцами и уже почти не воет. Старший делает еще пару резких толчков, обхватив руками голову парня и насаживает его до упора. Юнги чувствует струи теплой спермы, выстреливающей прямо в глотку, и стоит Чонгуку отодвинуться, сплевывает все, что успел не проглотить, на пол. Чонгук криво усмехается, застегивает брюки и, оставив сгорбившегося на полу парня, идет к бару. Юнги тянется дрожащими руками к шее, пытается снять ремень, но пальцы застывают в воздухе, услышав откуда-то из-за спины ядовитое: — Я не разрешал его снимать. Я закажу тебе красивый ошейник, — Чонгук идет к дивану и садится, делает пару глотков, в блаженстве прикрывает глаза и продолжает. — Он будет усыпан дорогими камнями, думаю, даже подобрать что-то под цвет твоих волос. Ты никогда его не снимешь. — Юнги и так знает, что не снимет, не посмеет. — Иначе с ним же тебя закопаю, — подтверждает Чон. — А теперь ползи ко мне, — Чонгук хлопает ладонью по бедру и хищно скалится. — Я любил тебя, — шепчет одними губами Мин, но Чонгук прекрасно слышит, бокал замирает в воздухе, так и не поднесенный к губам. — Я любил тебя, — уже громче и четче, смотря в глаза, говорит Юнги, и столько в этих глазах боли, что Чонгуку не по себе. Ставит бокал на столик и молчит. — Всю жизнь ненавидел, — продолжает Юнги, Чонгук не перебивает. — Зачем ты не дал мне так и продолжать ненавидеть, зачем заставил полюбить и вернул на исходную точку сейчас. Если бы двадцать минут назад ты поставил бы на колени того Юнги, которого выслал в Японию, я смог бы, я бы перетерпел, но ты поставил на колени того, кто тебя полюбил. Тебя, чудовище, не ставящее ни во что других, тебя, вот так вот легко ломающего людей. Никто никогда тебя не полюбит, никто никогда, — словно в бреду шепчет Мин, но взгляда не отрывает. — И я уже тоже. Это и есть мое самое большое тебе пожелание. И оно сбудется, — треснуто улыбается Мин и все-таки сдергивает с себя ненавистный ремень. Чонгук не двигается, стеклянным взглядом смотрит куда-то в стену, сквозь паренька на полу. У Чонгука внутреннее кровотечение: кровь уже заполнила полость, булькает в горле, грозится вытечь изо рта и носа и испачкать любимую рубашку. «Наверное, так лопается сердце», — думает Чон. У Юнги оно разбилось, и Чонгук отчетливо слышал хрустящую под его ногами крошку того, что видно когда-то и было сердцем младшего. А у Чонгука оно лопнуло. Глухой звук, треск, и вот он истекает кровью. «Я любил тебя», — не понятно от чего больнее, что все-таки, значит, любил, или что в этих трех словах время уже прошедшее. Юнги не лжет, он не может лгать в таком положении, ему незачем. Уже. Чонгук давится разорванными кусками своих внутренностей, поднявшихся к горлу, и морщится, что не в силах проглотить. Тянется туда, где было то самое сердце. Прикладывает ладонь к груди, до побеления костяшек сжимает дорогую ткань. Юнги видит, следит за братом, за его вдруг потухшим взглядом, в котором больше нет ни превосходства, ни похоти — одна пустота. На двоих. Один сломал, другой сломался. Сидят в вакууме, каждый в своем и больше не пересечься, в общий не переехать, и оба это знают, оба понимают. Все кончено. Тот странный путь, на который они встали, закончился ровно через три шага, а ведь им судьба километры готовила, чуть ли не шоссе для них вылизала. Но нет. Они остановились, так и не начав. Просто один решил не идти дальше и второго заставил. Три шага: первый — агрессия Чонгука и тяжелые школьные годы, второй — любовь Юнги, третий — мнимая любовь Чонгука и ошейник на шее. Только мнимая ли, или это такая извращенная, неподдающаяся логике и утверждающаяся за счет чужой боли любовь. Странная, больная любовь. Уже не имеет значения. Они остановились, они разошлись. Уже за тысячу километров друг от друга, и пусть сидят в одной гостиной, между ними нет больше ничего, кроме бескрайнего покрытого толстым слоем льда океана и разбросанных по всему периметру ошметков того, что люди называют любовью. Она не выдержала, разбилась у одного, лопнула у другого. Сидят и смотрят на остатки того, что натворили, и сказать друг другу больше нечего. Чонгук не выдерживает первым: ни этого взгляда, полного презрения вперемешку с болью, ни нахлынувшего с головой отчаянья после всего, что натворил. Встает на ноги, хватает пиджак и идет к двери. — Отвезти в особняк, — слышит Юнги из коридора приказ брата и, стоит двери захлопнуться, ложится грудью на прохладный пол в надежде, что он остудит пылающий внутри огонь, в котором догорают последние слова так и не сказанные брату, и вряд ли они уже когда-нибудь покинут мысли. Чонгук не помнит, как спустился вниз, как выехал с парковки, и не знает, куда вообще едет. Телефон разрывают звонки от Намджуна, но Чон просто выбрасывает мобильный на соседнее сиденье и давит на газ. Говорить и видеть кого-то нет ни сил, ни желания. Хочется остаться наедине. В идеале поехать бы домой и запереться у себя, но там Юнги, а он как щит, точь-в-точь из тех, что вешали на трансформаторные будки между которыми играл в прятки он сам, будучи ребенком — «Не подходи — убьет». Чон на полной скорости разворачивает автомобиль, оставляя черные следы от шин на асфальте, и едет в Cypher. Заказывает себе две бутылки виски, запирается в кабинетике и напивается. Подряд, не чувствуя вкуса, спускает в себя один за другим бокалы горючего, прожигающего и раздирающего горло, но тупая боль не уходит. Ее алкоголь не берет. Голова работает так же четко, как механизм, и только и делает, что высвечивает одну за другой картинки. Вот Юнги на кухне целует сам; вот они в номере — он отдается, льнет, тянется, сладко посапывает во сне; вот он с Техеном… картинка замыкает и переходит к следующей — Юнги на коленях, и он говорит. В прошедшем времени. Сердце ноет, и губы помнят соленый вкус других губ, тех самых, ради которых и бесился зверь, разрывал нутро и, назвав свою любовь агрессией, впивался в чужую плоть, кромсал, сминал и унижал. Телефон снова разрывается, но теперь звонит личный телохранитель Чона, которому он оставил Юнги. Тут Чонгук даже не задумывается. Сразу тянется к трубке и отвечает. Слушает короткий доклад охранника, блокирует мобильный и медленно кладет его на столик. Зарывается руками в волосы, откидывается на спинку дивана и устало прикрывает глаза. Юнги сбежал. И Чонгук знает к кому.