The Heart Rate of a Mouse, Vol.2: Wolves vs. Hearts

— Вы слышите это? — спрашивает Джон со сосредоточенным выражением лица. Репетиционная затихает, пока мы все пытаемся понять, что имеет в виду Джон. Патрик, сидящий на высоком стуле рядом со мной, держа в руках мой старый бас, хмурится. Он поправляет очки на носу. — Я ничего не слышу. — Вот именно, — отвечает Джон с широкой улыбкой; он сидит на полу, скрестив босые ноги. — Разве не поразительно, как здесь мирно и тихо, когда Габриэль Сапорта не приходит на репетицию? Келти смеется с дивана, переворачивая страницу своего женского журнала. — Думаю, что он где-то вырубился, — продолжает Джон. — Как в тот раз, когда он пропал на неделю, а потом вернулся и сказал, что он каким-то образом проснулся в Атлантик-Сити и остался ради игр в карты. — Там ведь только легализовали азартные игры. Хорошо, что хоть кто-то из нас этим наслаждается, — возражаю я, не желая говорить, что Джон, скорее всего, прав, и Гейб наверняка сейчас где-то храпит в обнимку с какой-нибудь девушкой или парнем. Патрик нервно поворачивается ко мне. — Стоит ли нам это обсуждать, когда...? — спрашивает он и кивает на Шейна, который стоит за видеокамерой, установленной на штатив. Это его собственная камера, он сказал, что она стоила целое состояние и что это новейшие технологии. Наверное, так и есть: портативная камера. Шейн даже может поместить её на плечо, и при этом ему не придется горбиться так, будто он из Нотр-Дама. — Я сейчас не снимаю, — сообщает нам Шейн, прекращая рассматривать линзу и выпрямляясь. — Я просто хотел посмотреть, как тут дела с освещением, а потом снять, как вы будете играть. — Он так хочет снять хоть что-то до Рождества. Все мы разбежимся недели на три. Предполагалось, что перерыв будет коротким. Рождество уже на следующей неделе, и мы с Джоном вернемся к Новому году, но Гейб, который сначала собирался остаться на праздниках в городе, теперь заказал билеты в Монтевидео, заявив, что у него там больная прабабушка, которая выразила желание повидаться с ним перед смертью. Гейбу просто хочется куда-то уехать, вот и всё. Я вообще удивлен, что у него есть на это деньги. В любом случае, The Whiskeys и я какое-то время не будем заниматься ничем полезным, из-за чего наш режиссер переживает и настаивает, чтобы мы сняли хоть что-нибудь. — Конечно, мы сыграем акустические песни. Для них нам Гейб не нужен, — говорю я, пожимая плечами. Джон не особо-то и расстроен из-за отсутствия Гейба. Обычно он был бы расстроен, и он высказал бы всё Гейбу, когда тот пришел бы в конце концов с похмельем, голодный и просящий сигарету, но даже Джон знает, что из всего этого всё равно никак не получилась бы серьёзная репетиция, и если Гейб всё-таки придет, то он не станет потом отправлять Вики следить за ним. Джон уезжает в Чикаго с Кэсси через два дня, поэтому и ему сейчас не очень хочется работать над музыкой всерьёз. А Келти здесь потому, что я попросил её придти и потому что у нас сегодня есть планы на вечер, так что репетиция всё равно не затянулась бы до самого рассвета. Многие девушки уже начали бы меня уговаривать отложить гитару и закругляться — нам нужно пойти на вечеринку в честь новоселья одной девушки из The Rockettes, — но Келти спокойно читает Vogue с какой-то блондинкой на обложке. Келти просто замечательная. За последние несколько дней я провел с ней больше времени, чем до этого проводил за неделю, а то и две. Я забыл, как это прекрасно, когда она рядом, как она широко улыбается мне, когда я вхожу в комнату. Она замечает, что я смотрю на нее, и подмигивает. Я улыбаюсь и отвожу взгляд. — Джон, ты хочешь остаться на полу? — уточняет Шейн, по его тону понятно, что его это не особо устраивает. Джон тут же встает, держа гитару за гриф. — Где мне встать? Шейн начинает суетиться, и Джон, должно быть, замечает на моем лице что-то, что я не собирался показывать, потому что он бормочет мне "Он же профессионал", чего Шейн не слышит. Ну да, Шейн — профессионал. На его счету три документальных фильма, два короткометражных. Я нанял его, и я точно так же мог бы его уволить, но что на это сказал бы Брендон? Он наверняка испытал бы облегчение после того, как я перестал бы мучить его и Шейна. Я не собирался этого делать. У меня просто не было особого выбора. И теперь мне приходится наблюдать, как парень Брендона скачет по моей репетиционной, рассказывая шутки Джону и Патрику, которым он, кажется, нравится. Похоже, даже Келти одобряет. Шейн очарователен. О, он чертовски очарователен, а у меня закончились идеи. — Который час? — спрашивает Патрик у Джона, тот смотрит на свои часы и говорит, что сейчас четверть шестого. Патрик делает себе мысленную пометку об этом, а потом смущенно улыбается. — Через полчаса мне нужно будет уйти на работу. Магазин полон родителей, пытающихся купить своим детям в подарок ту книжку о вампирах. — Он фыркает. — Вампиры. Что не так с этими детьми. — Мне понравилась эта книга, — говорит Джон с дивана. — По-моему, тот парень Лестат довольно сексуален. Патрик снова фыркает, хотя ухмылка Джона выдает, что он просто дразнит Патрика. — Слава богу, я увольняюсь после праздников, — произносит он и потирает лицо уставшей рукой. Он не привык не спать до рассвета, а потом ещё и идти на настоящую работу. Гейбу, Джону и мне больше нечем заняться. — Я всё забываю, что ты работаешь в книжном магазине! — радостно говорит Шейн, усадив Джона на высокий стул рядом со мной и Патриком. — Брендон никогда об этом не упоминал, а теперь ты в The Whiskeys. — Это определенно шаг вперед, — признает Патрик и поправляет свой галстук-бабочку, глядя в камеру, которая смотрит на нас своим мертвым механическим глазом. И только в этот момент до меня доходит, что я буду сниматься в документальном фильме. Я был почти убежден, что это не сработает, что Вики отговорит меня от этого, что Шейна ударит молния. Джон спрашивает меня, какую песню нам стоит сыграть. Я вспоминаю первое и последнее появление The Followers на телевидении. На Спенсере была та дурацкая бандана, и мы тогда курили на улице перед выступлением, и он сказал, что я нелепо выгляжу в шляпе, которую сделала для меня Жак, и это было правдой, но я носил её, потому что её это радовало и это было забавно. И мне это не нравилось — позировать перед камерами. Я всегда ненавидел выставлять себя на показ, и Спенсер понимал это. Пожимал мое плечо. Говорил, что всё будет нормально. Джон и Патрик не понимают этого. Как и Келти. На мгновение, я жалею, что Спенсера здесь нет. Но сдохнуть мне, если он по-прежнему понимает это. Неважно. Старый друг, недавний враг. Это всего лишь часть чего-то большего. Пока не уверен, чего именно. Я выясню это. Ещё хуже то, что бывший любовник мельтешит передо мной, словно палка с морковкой перед носом у осла. Значит, я осёл. Отлично. Просто прекрасно. А Шейн — второй осёл, который просто подбегает и выхватывает эту морковку у меня из-под носа. Плохой осёл. Пристрелите его. — Райан? — голос Шейна доносится до меня словно из другого мира, и я моргаю и замечаю, что мои согруппники, режиссер и девушка смотрят на меня. — Да. Эм. Давайте возьмем перерыв, а потом начнем. Шейн, кажется, окончательно падает духом. Я нахожу свои сигареты, отдаю Патрику гитару и иду в другой конец комнаты, избегая камеры. Я плюхаюсь на диван рядом с Келти, она положила журнал Vogue себе на колени. Она смотрит на меня своими карими глазами, полными любви и заботы. Она никогда не скрывает свои чувства. Это было бы стыдно, если бы не утешало так сильно. — Ты в порядке? — спрашивает она, проходясь пальцами по моим волосам, заправляя несколько прядей за мое ухо отточенными движениями, она так часто это делает, что у нее уже появилась некая ловкость в этом. — Конечно. — Я не предлагаю ей сигарету. Она не курит. Говорит, что это вредно. Я делаю затяжку за затяжкой. Я всё смотрю на видеокамеру, на этот пулемет, уродливый рассказчик правды. Почему мне вообще показалось хорошей идеей предложить себя всему миру спустя всё это время? Что об этом подумают люди? Понравлюсь ли я им? Они будут считать меня внеземным гением? Или мудаком? Я не знаю, какую именно историю собирается рассказать эта камера. Шейн — фанат. Это должно помочь, но с каждым днем я нравлюсь ему всё меньше. Так всегда происходит: я словно гадкий утенок наоборот. Я похож на лебедя, но стоит только немного подождать... Патрик и Джон болтают с Шейном об освещении, о том, какая сторона лиц у них фотогеничнее или о том, куда они должны смотреть. Келти подвигается ближе ко мне, и я обнимаю её за плечи и притягиваю к себе. Она теплая и надежная, она пахнет духами, которые я ей когда-то купил. — С нетерпением жду момента, когда ты познакомишься с моими родителями, — говорит она. — Я тоже, — на автомате отвечаю я, но слова получаются тяжелыми и натянутыми. Сейчас всё тяжело и натянуто. Я сказал "Бонжур", будто я много путешествовал, и он улыбнулся этому, но я должен помнить, что поцелуй — это всего лишь поцелуй, ничего больше, и то же самое касается и улыбки. Дули* знает, о чем говорит, поэтому я с ним согласен. Я не ненавижу Шейна. И никогда не ненавидел. Я просто считал его идиотом. Но сейчас кажется, что его не превзойти, ведь это он, а это я, и ничего не изменилось, и теперь я должен решить, ненавидеть его или нет. Он не заслуживает моего гнева. Он не настолько особенный. Вот Джо — настолько. И Брент. Спенсер. Особенно он. — Я хочу показать тебе школу, в которую я ходила, парк у нашего дома, — нараспев перечисляет Келти, и это успокаивает. Поехать в Канаду на Рождество. Полететь в Калгари, потом в Эдмонтон, оттуда ехать на машине. Сидеть с родителями Келти, пока та будет сиять и крепко держать меня за руку. Типичная Канада. Почему-то это даже хуже, чем наша собственная более патриотичная версия, может, потому, что они — канадцы, и поэтому они по умолчанию более искренние в своем счастье. И хотя для меня это отвратительно, мне, в то же время, интересно и любопытно. Как это делает Спенсер Джеймс Смит? Он должен был быть таким же, как я. Я всю свою юность пытался сделать Спенсера таким же, как я, просто не настолько плохим, и я думал, что я отлично справился, а потом... Что ж. Может, дело в женщинах. Они меняют мужчин. И если Хэйли изменила его, то кто сказал, что Келти не сможет изменить меня? А палка с морковкой — это всего лишь палка с морковкой, которую мне совершенно не хочется есть. Конечно же. Может, мне всё-таки стоит начать ненавидеть Шейна. — Эй, — произносит Келти, мягко и мелодично. Я не осознаю, что драматично вздыхаю. Она смотрит на меня вопросительно и взволнованно. — Я в порядке, — уверяю я её. — В порядке. Просто... — Я смотрю на парней, на камеру — на этого шпиона, пожирателя душ. — Просто пообещай мне, что если Шейн захочет, чтобы мы сыграли больше одной песни, ты скажешь, что мы опаздываем и вытащишь меня отсюда, ладно? Она нежно поглаживает мою щеку ладонью. — Ладно. — Она не спрашивает, почему, но она явно видит, что эта репетиция не вписывается в рамки моей зоны комфорта. — Ты моя опора, — говорю я и целую её в лоб. Она широко улыбается мне, когда я встаю, и у меня внутри всё как будто слегка трепещет. Не зря я люблю эту девушку. Слава богу, она не знает, что я называю Вики своей опорой при каждой нашей встрече. Келти не особо любит Вики. Или Грету. Любых женщин, с которыми я работаю. Грета этого не осознает. А вот Вики понимает. Возможно, Вики немного влюблена в меня, но это нормальное явление. Стоит спросить у Гейба, что он думает. Он в этом разбирается. — Так, ладно, — говорю я, снова садясь на свой стул и забирая у Патрика гитару. — Мы сыграем... — Что-то, где нет отсылок к сбежавшим детям, потерянным мальчишкам, дерзким молодым людям, свободе духа и так далее. И никаких песен о лете. Ненавижу лето. — Чёрт, мы сыграем песню о... — Я почесываю голову. Шейн уже стоит за камерой, держась за рукоятку сбоку, которая позволяет ему передвигать этот черный ящик. Горит красный огонек, и я забываю, что хотел сказать. Быстро опускаю голову. Шейн сказал, что нам нужно просто снять хоть что-то. Этого не будет в самом фильме. — Летом 75-го я был в Портленде. Я взял машину напрокат, чтобы доехать до Лос-Анджелеса, но в итоге оказался в Неваде, и в баре я встретил одного парня, который работал в цирке. Ему было фигово. Мне было фигово. Но он сказал мне, что дети по-прежнему смеются, солнце по-прежнему встает, и из-за этого я вспомнил о том романе Хемингуэя и стал думать о призраках и о некоторых людях, о которых мне не хотелось бы думать. Я сел обратно в машину, посреди пустыни у меня закончился бензин, и я написал песню. Она называется Five Close Calls, она о тех нескольких случаях, в которых я уже, наверное, должен был умереть к этому времени. Думаю, она попадет в альбом. И я начинаю играть, Джон подключается на автомате. Патрик держит бубен наготове, и я почти рад, что Гейба здесь нет, потому что эта песня звучит лучше, когда она словно обнаженная и сырая, истекающая кровью. Она длинная, где-то шесть-семь минут, но мне хотелось многое сказать, когда я писал её, и в песне есть момент, где Джон и Патрик поют на бэк-вокале, и Патрик умудряется не облажаться, хоть он и новенький. Но мне стыдно петь эту песню, я не уверен, почему я рассказал так много. Нужно было просто сыграть её. Позволить им гадать, о чем все эти образы. Когда мы наконец заканчиваем песню, я поднимаю взгляд и замечаю, что Шейн и Келти неподвижно стоят за камерой. Воцаряется тишина, и я начинаю ерзать. — Нормально получилось? Келти подходит ко мне и внезапно обнимает. Она крепко сжимает меня в объятиях, её ресницы касаются моей щеки, оставляя после себя влажные следы. Шейн прочищает горло. — Да, — его голос звучит хрипло. — Да, получилось хорошо. Джон и Патрик выглядят слегка виноватыми, будто они только что прочли мой личный дневник, даже если они не знают никаких деталей и подробностей. — Это было прекрасно, — говорит Келти, но в её глазах я вижу грусть. Я хочу сказать ей, что она не виновата. Это всего лишь песня. Я написал её до того, как встретил её, и я всё ещё не уверен, хотел ли я умереть, когда писал её. Наверное нет, раз я всё ещё здесь. Раздается стук в дверь, разрушая чары какой-то тяжелой атмосферы, что повисла в этом помещении. — Я открою, — говорит Шейн, а Келти отстраняется от меня. Тепло и искры от её прикосновения, кажется, исчезают; волоски на моей шее встают дыбом, когда я слышу голос, который я узнаю где угодно. Шейн держит дверь открытой, и в репетиционную входит Брендон, закутанный в теплую серую зимнюю куртку. Весь мир теряет фокус, по крайней мере, мой собственный мир, и у меня такое ощущение, будто все мои жизненно важные органы болезненно скручиваются. Наши глаза встречаются, прежде чем я успеваю отвести взгляд, и в моих ушах начинает громко шуметь кровь. Мы одновременно опускаем взгляды. Чёрт. — Привет, ребята, — говорит он. Кажется, он сбился с дыхания, как будто он сильно спешил сюда. Я незаметно поглядываю на него и буквально восхищаюсь тем, как у него порозовели щеки. На улице холодно. Все мы бормочем что-то в ответ. Я приобнимаю Келти за талию и удерживаю её рядом с собой, стараясь сосредоточиться на том, как моя ладонь касается её бедра. — Значит, вот оно, логово, да? — спрашивает Брендон. — Именно, — отвечает Джон. Патрик улыбается Брендону, хотя уже и так ясно, что Патрик больше знаком с Йеном, и Брендона он знает по большей части только из-за этого. Он спрашивает: — Какими судьбами? — Да, что ты тут делаешь? — озадаченно интересуется Шейн, всё ещё держа дверь открытой, словно он не ожидал, что его парень войдет сюда. Брендон поворачивается к Шейну. — Мы идем покупать подарки на Рождество. — Пауза. — Так ведь? Голос Брендона звучит как-то зловеще и мрачно, и я занимаю себя тем, что начинаю рассматривать пол. Я могу смотреть на Шейна, как и на Брендона, если придется. Но если поставить их рядом, то я, пожалуй, откажусь. — Оу! Так... Так это сегодня? Я думал... Ну... — Шейн удивлен. — Чёрт, ты хочешь, чтобы мы пошли сейчас? — Ну да, как бы, — говорит Брендон, между ними повисает напряженная тишина, распространяясь на всё помещение. Брендон прокашливается. — Мы можем выйти на минутку? Я слышу только, как открывается и закрывается дверь, и только тогда я поднимаю голову. Джон посмеивается. — Кое-кто попал. — Келти хмурится, и да, она не знает, что они геи и встречаются. Не вижу причин рассказывать, что они не просто сожители. Джон, конечно же, знает, он слышал, как Брендон орал на бывшего барабанщика Джона, что тот может ему отсосать или что-то в этом роде, и я предполагаю, что Патрик тоже знает. Или, по крайней мере, подозревает об этом, но он слишком вежлив, чтобы спросить. — Шейн сказал, что сегодня пойдет со мной выпить, — добавляет Джон. Из-за двери доносятся повышенные голоса, плотные деревянные доски заглушают что-то похожее на "последние два дня я домой приходил, только чтобы поспать, как я вообще мог запомнить", но я не хочу слышать ни слова из их разговора или впитывать эти озлобленные фразы или обиженные взгляды. Я больше не хочу цепляться за соломинку. Джон осознает, что нам не стоит подслушивать, поэтому он начинает играть вступление одной из песен Canadian History, которое я смутно узнаю. — Как думаете, мы закончили? — спрашиваю я и показываю на камеру. — Скорее всего, — соглашается Джон, и я слезаю со стула, радуясь свободе. — Нам пора идти, — говорю я Келти. Если я останусь здесь, надеясь, что эти любовнички сильно поссорятся, то стану только грустнее, чем я уже есть из-за Брендона. Он не непробиваемый, хоть и считает себя таковым. Должен быть способ пробиться, вот только я не знаю, что это за способ, и сейчас это незнание меня утомляет. Наброситься на него кажется мне совсем крайней мерой, но он всё равно просто откажет мне и разобьет мне лицо, а меня оно устраивает таким, какое оно есть. — Нужно немного прибраться, — говорит Джон, прекращая играть. — Нас не будет несколько недель, поэтому нужно хотя бы расставить всё по местам. Я обвожу взглядом захламленную репетиционную и киваю, но Патрик тут же заявляет, что ох, ему пора идти на работу, иначе он опоздает на свою смену. Хитрый козёл. — Ты же нам поможешь, да? — спрашиваю я у Келти, но она, кажется, медлит. — Ну, я просто... думала, что, возможно, я смогу заглянуть в тот обувной магазин через дорогу? — произносит она, её глаза внезапно загораются девичьим восторгом, и мне просто не хватает сил отказать ей. — Конечно, — уступаю я, и она целует меня в губы, а потом хватает свою куртку и идет вслед за Патриком. Они как раз подходит к двери, когда та открывается, и внутрь входят Шейн и Брендон. Входящие и выходящие всё отступают туда-сюда, пытаясь понять, кто пройдет первым, пока смех Келти не разряжает обстановку, и Шейн с Брендоном отходят, чтобы пропустить её и Патрика. Лицо Брендона не выражает никаких эмоций, а вот Шейн выглядит так, будто Брендон схватил его за яйца и его это очень бесит. — Слушай, Джон, — он бесцельно машет руками и продолжает: — Думаю, нам придется всё отменить, чувак. Это, наверное, наша единственная возможность вместе пойти за подарками для наших друзей. Совсем вылетело из головы. В другой раз, ладно? — Да, приятель. Не переживай. На Брендоне красный шарф, не тот, что был на нем несколько дней назад. Мне интересно, пытается ли он таким образом пробудить дух Рождества. — Мне нужно будет подвезти сюда фургон, чтобы загрузить свои вещи, — говорит Шейн, и да, половина всего этого бардака в комнате — это вещи Шейна, а не наши: камеры, видеокамеры, лампы, шнуры. — Брен, можешь это сделать? Я припарковал его в двух кварталах отсюда и... — Ты хочешь, чтобы я занимался этой фигней, хотя ты должен был быть готов к тому моменту, как я приду сюда? — изумленно спрашивает Брендон, и Шейн открывает рот, чтобы что-то сказать, но Брендон продолжает: — Ты же знаешь, что я не могу справиться с этой хреновиной; с коробкой передач какая-то хуйня. — Тебе просто нужно немного потрясти ручку, как я тебе показывал, и... — Но я же сказал тебе, что у меня не получается! — Я это сделаю, — внезапно говорит Джон, и Брендон с Шейном затихают. — Я волшебным образом могу справиться с любой машиной. У меня просто отец механик, — он улыбается, и я понимаю, что он, скорее всего, пытается снова понравиться Брендону. Джон не тряпка, просто он из тех парней, которым не по себе от того, что они могут кому-то не нравиться. Несмотря на то, что он занимается музыкой примерно столько же, сколько и я, ему ещё столькому нужно научиться. Ты не можешь подружиться со своим врагом, поэтому нужно просто принять это и двигаться вперед. — Если покажешь мне, как вести эту штуку, то я справлюсь, наверное, — говорит он Брендону. — Да. Да, хорошо, — сдается Брендон и забирает у Шейна ключи. — Но давайте побыстрее, — произносит он, глядя на вещи Шейна. — Магазины закрываются через час, а я хочу купить Уильяму что-то хорошее, ладно? — Постараюсь закончить так быстро, как только смогу, — отвечает Шейн, глядя на Брендона с успокаивающей щенячьей улыбкой, но Брендон просто разворачивается и выходит. Когда Джон проходит мимо Шейна, режиссер произносит простое "Спасибо". Я поднимаю один из гитарных кабелей и начинаю его сматывать. — Покупка рождественских подарков, — произносит Шейн, округлив глаза, будто чтобы показать, насколько безумным он находит это, и подходит к штативу. — Ага, — не вижу смысла говорить что-либо ещё. Он легко отсоединяет видеокамеру от штатива и аккуратно несет её к дивану, где он садится и достает мягкий чехол от камеры. — Эм, — выдавливает он, пока я отключаю бас. Его волосы спадают ему на глаза, и он смахивает их, тряхнув головой. — Извини за это. Я знаю, что мы на рабочем месте. Он говорит о Брендоне. Со мной. — Не переживай по этому поводу. — Нет, правда. Я предан этому проекту, серьёзно. Брендон просто... — Действительно. — Заткнись. Боже, заткнись, заткнись, заткнись. — Ладно. — А потом, после короткой паузы, он продолжает: — Я ведь тоже хочу купить Уильяму хороший подарок. Заполучить его благосклонность, хотя он вроде как меня обожает, — он посмеивается, и я ненавижу то, какие у него блестящие, шелковистые и мягкие на вид волосы, в то время как мои всегда были неуправляемыми и просто невозможными. Уильям ненавидел меня. Думал, что я плохо влияю на Брендона. Да, он был прав и он, пожалуй, в восторге от этого. — Уильям пугает, когда он злится, так что Брен, наверное, прав насчет подарка. — Да, наверное. — Ага... — Его голос почему-то привлекает мое внимание, и когда я кладу бас в чехол, я поднимаю взгляд на Шейна, который сидит на диване, но сматывает кабель. Он выглядит задумчиво и неуверенно. — Ты, эм... Можно кое-что у тебя спросить? — в его голосе слышна нервозность. Я киваю, потому что когда у тебя спрашивают, можно ли задать тебе вопрос, ты просто не можешь отказать. — Я знаю, что ты был, ну, в туре, давал всякие интервью и был занят, но ты наверняка иногда общался и с роуди, да? Хотя бы изредка. Шейн однозначно не тот человек, с которым мне хотелось бы обсуждать то лето. — Конечно. — Да, так вот... Уильям и Брендон когда-нибудь...? — Его голос затихает, он делает непонятное движение рукой. — Я хочу сказать... Не казалось ли тебе, что у них что-то было? Я не знаю, чего я ожидал от него, но явно не этого, и я смеюсь, сам того не осознавая. Шейн выглядит оскорбленным. — Эм, я думаю, что Брендон переспал с Боуи, но Уильям? Нет, нет. Боже, нет. — Шейн забавно смотрит на меня. Наверное, он думает, что я выдумал эту фигню с Боуи, но это не так. — Уильям и Брендон просто друзья. По крайней мере, были ими, — добавляю я, внезапно заражаясь легкой паранойей от Шейна. Кто знает, что случилось после того, как всё это было кончено. Может, Уильям решил немного утешить Брендона. — Да. Да, ты прав, — говорит Шейн, хмурясь, будто не понимает, что на него нашло. — Брен просто в последнее время нечасто бывает дома, и он постоянно переживает из-за того, что Уильям приедет к нам на Рождество. У него наверняка что-то, или кто-то, на уме. — Он пристыженно смеется. — Я просто думал, что, может быть, ну ты понимаешь. Он и Билл. Потому что Уильям всегда слишком сильно заботился о Брендоне. Я решил, что это может быть ревностью или ещё чем. Что, возможно, Уильям или они оба в какой-то момент были... Не знаю. — Он бросает моток кабеля на пол и поднимает другой, похожий на лакрицу. — Забудь. Прости, это было глупо. — Наверное, это просто напряжение из-за Рождества, — отвечаю я, приказывая своему внезапно ускорившемуся пульсу успокоиться нахрен. Я быстро отвожу взгляд, боясь, что Шейн сможет прочесть на моей лице что-то такое, чего ему не стоило бы видеть. Дверь снова открывается, и входит Брендон. Я почти вздрагиваю. Шейн натягивает улыбку, которая не может быть искренней, но она похожа на таковую. Опять-таки, я не очень хорошо его знаю. Брендон делает глубокий вдох и говорит: — Я знаю, что спокойно парковал тур-автобусы, даже когда был под кислотой, но богом клянусь, я не могу припарковать эту штуковину, поэтому мы задерживаем движение на дороге, и какой-то таксист в тюрбане угрожает избить Джона. Шейн мгновенно поднимается на ноги. — Я всё сделаю. Брендон выдыхает, я практически вижу, как из него потихоньку испаряется напряжение. — А я пока соберу твои вещи. — Ладно, — говорит Шейн, и они улыбаются друг другу, мирясь после ссоры, и я чувствую всю эту желчь у себя в животе, а мои неровные ногти впиваются в ладонь. Шейн быстро выходит, а Брендон снимает с шеи шарф, слегка улыбнувшись мне. — Привет, — повторяется он, и я киваю. Он расстегивает пуговицы на куртке, снимает её и бросает на диван; на нем желтая рубашка в клетку с большим воротником, заправленная в синие джинсы с высокой талией. Мне всегда было плевать, что носит Джон или Гейб или кто угодно, но Брендон просто красиво одевается. Может, это потому, что он гей, и он поэтому всегда умудряется выглядеть чертовски хорошо. — Мы тоже прибираем всё это дерьмо, — говорю я, просто чтобы сказать хоть что-то. Брендон смотрит на меня и кивает. Я всё жду, что что-то случится: удар, взрыв, дым. Такое ощущение, что воздух растянулся до предела, его что-то тянет за углы, и малейшее движение может это разрушить, но, в то же время, мне кажется, что я заключен в цепи и не могу пошевелиться. Брендон берет штатив, явно зная, что делает, и две минуты проходят в тишине, пока я пытаюсь придумать, что же сказать, или, может быть, молчание будет лучше, но я буквально ощущаю его присутствие и всё, что он делает, а мои внутренности всё ещё скручиваются в беспорядочный узел из кабелей из-за слов Шейна. — Итак, — внезапно говорит он, из-за чего я замираю, пока я снимал с ударной установки тарелки. Такое простое слово, а мне уже легче дышать. Мне просто нужно оставаться спокойным. Вот и всё. — Есть какие-то планы на Рождество? — Да. Едем к родителям Келти в Альберту. Брендон кивает. — О. Понятно. — Он собирает ножки штатива и бросает на меня короткий взгляд, сверкнув глазами шоколадного оттенка. — Хорошей поездки. — Спасибо. — После значительной паузы я заканчиваю укладывать тарелки в чехлы и спрашиваю: — А у тебя? — Только работа. В это время года есть чем заняться, и люди бывают щедрыми, так что это хороший период, чтобы заработать деньги. — Шейн сказал, что к вам приедет Уильям. — О, да. Это тоже. — Это хорошо. — Бессмысленный разговор. Теперь я не могу прекратить думать об Уильяме, и кто знает, может, Шейн прав. Может, Уильям отвлекает его. Может, у Брендона полно мужчин. Может, когда Уильям вернулся в Сан-Франциско, они часами обсуждали меня, а потом Уильям оттрахал Брендона на том дерьмовом тонком матрасе в гостевой комнате над химчисткой Терри, и это был лучший оргазм в жизни Брендона. Может быть. Откуда мне знать? — Кстати, спасибо за ту ночь, — говорит он. — О. Йен тогда пришел в норму? Он вроде был в сознании, когда я его выгонял. Брендон, к моему удивлению, улыбается. — Да. Он сказал, что ты даже разрешил ему позавтракать. — Завтрак организовала Келти, — честно отвечаю я. Она спросила, кто это или что это и что оно делает на моем диване. Я пробормотал что-то невнятное в ответ, и Келти просто забила. — А. Хорошо. — Всё хорошо, видимо, раз уж мы продолжаем разбрасываться этим наречием. — Он не упоминал Келти. — Она делает просто замечательные блинчики. — Вранье — она купила круассаны в пекарне чуть дальше по улице, но я просто хочу знать, натянута ли улыбка Брендона или же это просто плод моего воображения. — Ага, — отвечает он. — Это хорошо. — Я не могу определиться по поводу улыбки. Он быстро и активно сматывает шнуры — избытки его прошлой профессии. — Йен поклялся больше никогда не принимать наркотики, — говорит он с ухмылкой. — Да? И сколько это продлится? — Неделю, я думаю. Я смеюсь, и он улыбается шире. Я прикладываю указательный и средний пальцы к запястью, чтобы проверить свой пульс, но скрываю это, всеми пальцами обвив свою кожу и кости руки. — Я просто... — тихо произносит Брендон. Он выдыхает. — Тебе не нужно было этого делать, чувак. Но я ценю то, что ты сделал. — Без проблем. — Где-то в задней части моего мозга, где я анализирую всё это, взвешиваю слова, жесты и смех в его глазах, я понимаю, что это подходящий момент, и с моих уст слетает вопрос: — Ты когда-нибудь спал с ним? Он замирает и смотрит на меня расширенными глазами. — Что? — Уильям. Вы трахались когда-нибудь? Он хмурится и, кажется, в основном из-за удивления отвечает: — Нет, — как будто он не может представить, с чего я вообще предположил подобное, не говоря уже о самом вопросе. Шейн слишком вежливый и слишком влюбленный, чтобы копаться в этом. Не хочет обидеть Брендона. Боится правды. Мне же терять нечего. — А с Йеном? Брендон отступает назад, хмурясь ещё сильнее. — Нет. Он... Блять. Он мой друг, Рай. Господи. — И только немного подумав, он добавляет: — Боже, это вообще не твое дело. — Да, верно. Прости. — Это, пожалуй, самое бессмысленное извинение в моей жизни. Удивление от того, что я задал эти вопросы, исчезнет через, хм, секунд двадцать, и тогда на меня обрушится его гнев. Но, как по заказу, в этот момент открывается дверь, и входит Келти, держа пакет пастельного цвета с покупками. Она улыбается нам и показывает наверх. — Джон и Шейн смогли припарковать фургон. — Она замирает, разглядывая нас. Щеки Брендона порозовели, и да, вот она — бурлящая ярость, которую он сейчас с радостью выпустил бы на волю. — Ещё немного и мы опоздаем, — говорит мне Келти, но мне сложно сосредоточиться. Званый ужин, полный хихикающих подружек Келти, которые будут на меня глазеть. Я только за. Что угодно. Сейчас главное — быстро уйти. — Не знаю, увидимся ли мы до нашего отъезда, — говорит Келти Брендону, пока я надеваю куртку, — поэтому счастливых праздников! — Она широко улыбается ему. — Да. Тебе тоже, — в голосе Брендона напрочь отсутствует теплота и искренность, в отличие от голоса Келти. Келти берет меня за руку, а я смотрю на Брендона. — Хороших праздников, — говорю я ему, замечая, как его зрачки совсем немного расширяются, когда я позволяю себе смотреть на него слишком долго. Он только кивает. Мы проходим мимо Джона и Шейна, которые курят у побитого белого фургона 50-ых годов Шейна, который сейчас аккуратно припаркован у здания. Мы не останавливаемся, чтобы поболтать. Я не знаю, почему я так спешу уйти, но я не хочу, чтобы Джон или Шейн это увидели. Это станет заметно в любую секунду, и я не хочу никаких вопросов. Мы с Келти проезжаем в такси примерно два квартала, когда мне становится лучше, и я прикрываю лицо ладонью, улыбаясь. Мои губы широко растягиваются, пальцы пахнут никотином, огрубевшие кончики пальцев прижимаются к моему лбу. Я делаю несколько вдохов, чтобы успокоиться, а потом откидываюсь на сидении. Я слышу воображаемые крики тысяч фанатов, надо мной нависает освещение, и весь мир снова становится моей сценой. — Ты чего такой счастливый? — спрашивает Келти, смеясь. — Ничего. — Ничего? — Nada, — отвечаю я, позволяя влиянию Гейба проявиться на мне. Я не могу перестать улыбаться. Я его отвлекаю. — У вас на губах до жути загадочная улыбка, мистер Росс, — говорит мне Келти, сама хитро улыбаясь. — Может быть, это как-то связано с моим рождественским подарком? — Она многозначительно дергает бровями. — Мисс Коллин, боюсь, вам остается только гадать. — И пока я в хорошем и возбужденном настроении, я наклоняюсь и страстно целую её.

***

— Не так я себе представляю хорошее времяпрепровождение, — бесцветно говорит мне Эрик, пока мы стоим где-то в двадцати футах от дверного порога, где парочка слилась в страстном прощальном поцелуе. Или поцелуях. Это уже прелюдия. Я пожимаю плечами и рассматриваю Пайнэппл-стрит. Забавное название. Ананасовая улица. Звучит так, будто она должна находится в Гонолулу, а не в Бруклине. — Господи, — добавляет Эрик, чтобы я наверняка заметил его презрение. — Ты бывал на Гавайях? — Нет, — отвечает он, скрестив руки и сердито глядя на парочку. — Это что, будет длиться весь день? Потому что я мог бы заняться чем-нибудь полезным, знаешь ли. Мог бы нанести неожиданный визит в один из своих магазинов. Я смотрю, как нежные руки той девушки хватаются за черную кожаную куртку на спине Гейба. Она без стыда опускает руки на его задницу. Гейб прижимается ближе, явно наслаждаясь вниманием, которое уделяется его неплохому заду. Я бы и не заметил, но он постоянно выставляет его напоказ. Эрик бормочет что-то о том, что он доложит копам о непристойном поведении на улице. Девушка всё ещё держится за зад Гейба, и Эрик говорит: — Это мои джинсы. Трутся о сам-знаешь-что Гейба. — Счастливые джинсы, — отмечаю я, и Эрик бросает на меня убийственный взгляд. — Эй, Ромео! — зову я. — Погнали уже, чувак. Гейб смотрит на нас через плечо, у него такой красный рот, будто кто-то измазал его лицо клубникой. Он не сразу умудряется сосредоточить на нас взгляд, но потом он заканчивает прощаться с девушкой. Эрик поправляет куртку и выпячивает грудь, будто в попытке выглядеть больше, чем он есть. Гейба это, кажется, вообще не пугает. — Ах, какой замечательный день! — громко говорит он. Он протягивает руки, словно желая обнять весь мир, а потом просто замирает в такой позе, ожидая, что им будут восхищаться. — Как сильно ты обкурился? — спрашиваю я, почуяв неладное. Когда он позвонил ко мне домой и узнал у Келти, где я, а потом позвонил Эрику, он просто сказал, что не помнит почти ничего за последние три дня и что ему нужны новые штаны, потому что на тех, что были на нем, красуются пятна от спермы в районе паха. Гейб выразил смутное подозрение, что он не имеет к этому бардаку никакого отношения, а я сказал ему заткнуться и дать мне адрес. Эрик неохотно поехал со мной, прихватив с собой свои старые джинсы, на которые он теперь смотрит с тоской, наверняка думая, что он совершил ошибку, когда дал их Гейбу. — По шкале от одного до десяти? — спрашивает Гейб и безумно улыбается. — Одиннадцать. — Восхитительно, — отмечает Эрик тоном, полным сарказма. — Ой, да шучу я! Эрик, боже, расслабься, — произносит Гейб, приобнимает нас за плечи и ведет вниз по улице. Сегодня ясный безоблачный день, воздух совсем немного морозный. Гейб достает солнечные очки из нагрудного кармана и надевает их. — Господи, я так проголодался. Боже. Вот что бывает, когда занимаешься только любовью. — Он радостно посмеивается, и да, он пахнет именно сексом. А ещё бухлом, сигаретами, духами и одеколоном, но сильнее всего — сексом. — А вы чем занимались? — Ну, — отвечает Эрик, — я вообще-то общался с одним англичанином, который хочет открыть магазин Эрика в Лондоне. Выхожу на международный уровень. — Круто, — говорит Гейб, и в его голосе нет ни капли издёвки. — Рай? — Ничего нового. — Херня, — тут же отвечает он, и отпускает меня, всё ещё держа Эрика и отступая назад. Он смотрит на меня, а потом слегка толкает Эрика. — Чего он мне не рассказывает? — Много чего, надеюсь. Я вскидываю бровь, пытаясь понять, что он имеет в виду. — Ты выглядишь менее... задумчивым. Он же сейчас не так сильно похож на жалкого уебка? Или это просто свет так падает? — Гейб озадаченно смотрит на небо. — Иди нахрен, Сапорта, — огрызаюсь я, и он весело смеется. Я достаю сигарету и иду дальше по Пайнэппл-стрит, такое счастливое место, конечно, тут должны расти пальмы или хоть что-то. — Hermano**, — говорит Гейб, догнав меня, снова приобнимая меня за плечи. — Я просто прикалываюсь. Я знаю, знаю, и я киваю, чтобы показать это. Он забирает у меня сигарету, и нас догоняет Эрик, спрашивая, что мы собираемся делать теперь. Гейб говорит, что он бы сходил ещё на какую-нибудь вечеринку, и мы втроем идем среди толпы ньюйоркцев, которые несут пакеты с рождественскими покупками, все они напряженные и бледные. Мы как будто из какого-то отдельного мира. Я не помню, когда я в последний раз не проводил Рождество в одиночестве в баре, и это не потому, что меня никуда не приглашали — боже, приглашений всегда полно: приходи на такую-то вечеринку, сыграй на таком-то рождественском благотворительном концерте; бедная Вики буквально утопает в этих приглашениях. Мне просто не нравится Рождество и то, что оно представляет. Я виделся с родителями Келти всего один раз прошлым летом, и они вроде неплохие, и хотя я мог остаться здесь и напиться с Гейбом на Рождество, я делаю другой выбор. В этом году всё по-другому, и я подумал, что хоть один раз в жизни я могу позволить себе нажраться индейки. Сесть за стол и не чувствовать себя фриком. Брендону лучше не пропадать, пока меня не будет. Лучше ему не воспользоваться этой возможностью исчезнуть, схватить Шейна за рукав, сесть в этот их дерьмовый фургон и сбежать. Боже, он... Он же не станет этого делать, правда? Нет. Нет, не станет. Он остепенился здесь. Приедет Уильям. Я просто начал параноить без повода, и это лишнее, ведь в конце концов... он, скорее всего, будет ждать моего возвращения. Он будет лежать ночью рядом с Шейном, не в состоянии уснуть и нервничая, глядя в потолок, думая обо мне. Он не может от этого отделаться. Это уже начинает происходить с ним. Хорошо. Меня всё ещё слегка напрягает то, что Гейб может просто бросить на меня один взгляд и заметить, что что-то не так. Наверное, это всё наркотики. Всё нормально. Всё в порядке, этот мир — прекрасное место, жизнь замечательна, и бля, я рад, что я ещё не умер. — Ну, вот тут что-то есть, — совершенно равнодушно произносит Эрик. — Сойдет! — говорит Гейб, хватая меня за рукав и ведя к двери, и я ожидаю, что мы сейчас окажемся в баре, в горле пересыхает от одной мысли о напитке, но это всего лишь ресторан. Однако у меня урчит в животе от витающего в воздухе запаха чеснока и базилика, а официантка уже ведет нас к столику. Когда мы садимся — Эрик напротив нас с Гейбом, — заедает виниловая пластинка. — Райан? — обращается ко мне Гейб. Он озорно улыбается мне. — Ты же платишь? Я пожимаю плечами. — Конечно. — Отлично, — отвечает он, пошевелив бровями, и открывает меню, спрашивая, хочет ли кто-нибудь сырного хлеба с чесноком. — Состояние музыкальной индустрии на сегодняшний день... — говорит Эрик, заговорщицки облокотившись на стол и пытаясь добиться от меня зрительного контакта. Его губы шевелятся, и я киваю, хоть ничего и не слышу. — И если посмотреть на продажи за квартал... — Я бы не отказался от бокала сангрии! Рай? Эрик? — ....после сокращения налогов, а продажи кассет поднялись, знаешь ли. Кассеты никуда не исчезли, позволь мне сказать... — У них тут нет сангрии. Это вообще итальянский ресторан? — Ходят разговоры о портативных плеерах, Райан. Представь себе! — Так это испанский? — Можно будет... Не знаю! Сесть в автобус и слушать музыку! — Пицца или паста? Паста или пицца? Может, монетку бросить? Есть у кого-нибудь монетка? — Здравствуйте и добро пожаловать в Luigi's, — сквозь весь этот шум, насилующий мои уши, прорезается голос, и я чувствую, как у меня внутри что-то обрывается, как будто я сейчас на американских горках, которые взяли крутой вираж вниз. Я сутулился, сидя на диване между стеной и Гейбом, но я тут же прилагаю неимоверные усилия, чтобы выпрямиться, хотя это вообще всё, что я делаю — прилагаю усилия. Я пялюсь, и мне не нужно зеркало, чтобы наверняка знать, что я изумленно смотрю на него округленными глазами, открыв рот. Никто не заметил. Даже он сам. Он добавляет: — Меня зовут Брендон, и сегодня я буду вашим официантом. — Он говорит это скучно и заученно, глядя в свой блокнот, хоть он и мельком улыбнулся нам. На нем черная рубашка с красным логотипом "Luigi's", рядом с которым вышит маленький улыбающийся человечек, держащий пиццу, торжественно улыбаясь. На нем именной бордовый фартук, подходящий к интерьеру ресторана. Я вообще не парился о том, чтобы хотя бы посмотреть, куда мы зашли — это всего лишь обычный итальянский ресторанчик где-то в Бруклине, ничего особенного, но и дерьмовым его не назовешь. Зачатки усов над его верхней губой уже пропали, и теперь он выглядит довольно ухоженным и, ну, как официант. Вот только я всё равно не вижу его, как официанта. — Вам принести что-нибудь выпить? — спрашивает он. — Да, можно мне двойную водку с колой, только колы поменьше? — Гейб всё ещё под кайфом, поэтому не замечает Брендона. — Конечно, — отвечает Брендон, записывая что-то в свой блокнот, и поднимает взгляд. Мне хочется провалиться под землю в тот момент, когда он замечает меня, округляя глаза от удивления и тут же глядя на Эрика и Гейба, а потом снова на меня. Он ничего не говорит, не отскакивает и даже не вздрагивает, но его зрачки сужаются до двух маленьких черных точек, пока он сверлит меня взглядом. У него дергается левая бровь, а у меня всё так же открыт рот, но ничего умного из него не выходит. — Эм. Привет, — выдавливаю я, и мои спутники отрываются от разглядывания своих меню. — О, — говорит Гейб. Он приятно удивлен. — Привет, Брен! Ого, ты... — Привет, — отвечает Брендон, обращаясь прямо ко мне ледяным тоном. — Мы просто зашли сюда пообедать, — объясняю я, как будто это не очевидно, когда мы сидим за столиком с открытыми меню. Эрик смотрит на Брендона, словно отчаянно пытаясь понять, где он его видел. У Гейба на лице эта сраная ухмылка, и я наступаю ему на ногу под столом, чтобы он прекратил. — Ну конечно, — говорит Брендон таким тоном, что это не может быть хорошим знаком. Его удивленное выражение лица внезапно сменяется холодным профессионализмом. — Итак. Хотите чего-нибудь выпить? — Мне бокал красного домашнего вина и немного воды, пожалуйста, — говорит Эрик, и Брендон снова делает пометки. — А тебе, Райан? — Он спокойно смотрит на меня, но кожа вокруг его рта кажется натянутой. По какой-то ебанутой причине мне хочется встать и уйти. — Я обойдусь. — Ты не хочешь ничего выпить? — Нет, я в порядке. — Уверен? — Да, — произношу я, стиснув зубы, опускаю голову и ищу в карманах сигареты. Брендон отходит, больше ничего не сказав, а Гейб толкает меня локтем в бок, мол, вы только посмотрите, кто это, а, а, и я игнорирую его, делая глубокую затяжку, вдыхая дым в свои легкие. Я снова шарюсь по карманам в поисках своей верной фляжки с инициалами G.R.R. III, но её там нет. Должно быть, забыл её дома. Блять. Блять, блять, блять. — Откуда я его знаю? — задумчиво произносит Эрик. — Сожитель Шейна, — равнодушно отвечаю я. — О, точно! — Бывший сожитель Райана по автобусу, — добавляет Гейб, и Эрик хмурится, но просто возвращается к меню. Вот прямо сейчас Гейбу лучше заткнуться нафиг. Эрик бормочет что-то себе под нос, разглядывая меню, а Гейб пытается вовлечь меня в приглушенный разговор, который он начинает подмигиванием и фразой: — Как насчет быстрого перепиха в туалете с сексуальным официантом, а? — Я игнорирую их обоих, я просто хочу выпить. Поверить не могу. То, что мы встретились на вечеринке Эрика, было удачей, и я ценю это, но я думаю, что это уже чересчур. Из всех дебильных ресторанов... Какой-нибудь толстенький херувим-садист наверняка сейчас катается со смеху среди своих мягких облаков. На меня это всё тоже как-то повлияло, в тот день в репетиционной... И я так сильно старался хоть немного развеселить его, но теперь все мои старания явно сошли на ноль. — Вы готовы сделать заказ? — спрашивает Брендон, когда возвращается и ставит перед парнями их напитки. В его голосе отчетливо слышен сарказм. Он практически стекает по его подбородку, когда он говорит, и он держит голову высоко поднятой, словно ему нечего стыдиться. Я никогда и не говорил, что он должен стыдиться, так ведь? Просто это потеря его таланта. Вот и всё. Эрик заказывает какую-то пиццу. Гейб рассказывает всякие двусмысленные шутки про салями, а потом тоже берет пиццу. Гейб не пытается флиртовать с Брендоном, нет, он не стал бы этого делать, когда кто-то вроде Эрика может это заметить, но Гейб пытается быть учтивым и обходится только намеками, и я замечаю момент, когда это задевает Брендона, в его глазах мелькает злость, а потом он выглядит пристыженным. Он понимает, что Гейб знает. Что это очевидно, что я рассказал Гейбу, что я спал с ним. Брендон может злиться, психовать, беситься, да что угодно, но я не... не хочу, чтобы он этого стыдился. У нас всё было хорошо. Разве нет? Вроде того. По крайней мере, меня всё устраивало. Нельзя сказать, что это было идеально, но это не то, из-за чего стоит чувствовать себя униженным. Я никогда его не унижал. — Я ничего не хочу, спасибо, — говорю я, потому что теперь он ждет моего заказа. Он приподнимает бровь. — Ты пришел сюда пообедать, но не хочешь есть? — Нет. Я в порядке. — Как пожелаешь, — практически выплевывает он, бросая быстрый взгляд в сторону, где стоит мужчина среднего возраста в похожей униформе и с подозрением смотрит на Брендона, покручивая кончики своих черных усов. Брендон вздрагивает и покорно опускает голову. — Я скоро принесу ваш заказ. Я нервно потряхиваю сигаретой над пепельницей, сердце быстро колотится. Я знаю, о чем он думал. Вообще-то, я не имею ни малейшего понятия, о чем он думал, но это явно было не чем-то хорошим. Гейб наконец-то затих, может, почувствовал, что сейчас самое время вести себя разумно. Эрику, похоже, скучно, потому что он не хочет разговаривать с Гейбом, а я не особо общителен сейчас. Я наблюдаю, как Брендон ходит по ресторану, и он вообще не смотрит в нашу сторону, но в его походке заметно что-то болезненное, надломленное. Из-за меня. — Чёрт, — вздыхаю я, беру напиток Гейба и залпом выпиваю. Запускаю пальцы в волосы. — Чёрт. Эрик спрашивает: — В чем проблема? — Не твое дело, — угрюмо огрызаюсь я. В груди что-то болезненно расширяется, давя на мои ребра, из-за чего у меня начинает болеть голова. — Гейб, подвинься. Он слушается, и я выхожу из-за столика, шаркая обувью по дешевому линолеуму. Брендон направляется на кухню, неся тяжелые с виду тарелки, и я догоняю его у двери. — Брен, послушай, — говорю я, преграждая ему дорогу, и он останавливается, на удивление умело удерживая грязные тарелки. — Я работаю, — отвечает он, и то, как он говорит это — практически выплевывает — явно означает "отъебись". Он проходит мимо меня на кухню, открыв двойные двери. Я иду за ним, не медля ни секунды, и чувствую, что на кухне, полной звона кастрюль и сковородок, намного жарче. — Ты злишься, — говорю я, следуя за ним во всем это бардаке. — Что, серьезно? — спрашивает он, и мне не нужно видеть его лицо, чтобы представить убийственный взгляд, которым он хотел бы меня сейчас одарить. — Я не хотел тебя расстраивать, ладно? — произношу я, и это максимум извинений, который он от меня получит. Я не должен извиняться, потому что я ничего не сделал, но я, так уж и быть, побалую его в этот раз. Ему просто нужно расслабиться и снова начать улыбаться мне. Я рад его видеть. Я не думал, что мы ещё увидимся до праздников, так что я рад, и он должен улыбаться, разговаривать и смеяться. Чёрт возьми, я страдал не для того, чтобы потерять его сейчас из-за какой-то ерунды. Брендон ставит тарелки на стол с горами грязной посуды и сердито смотрит на меня через плечо. — Тебе нельзя здесь находиться. — Слушай, мы случайно сюда зашли, понимаешь? Я не знал, а если бы знал, то правда не пришел бы сюда. — Ага. Это просто совпадение. Как и вечеринка, и выставка, и каток, и акустический концерт... — Я же сказал, что пришел посмотреть, как ты выступаешь, — говорю я, стиснув зубы, считая его нападки несправедливыми. — И как мне показалось, было хорошо, что я тогда пришел и вытащил оттуда Йена вместе с тобой! А насчет всего остального, ну блять! Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я из кожи вон лезу, чтобы увидеть тебя? — Я задерживаю дыхание, мой разум словно вибрирует. Он смотрит на меня большими глазами. — Если я скажу, что я пытался увидеться с тобой, то что тогда? — Я на автомате опускаю взгляд на его губы, и он открывает их, будто хочет что-то сказать, но забыл, что. Часть моего мозга говорит мне, что я выясняю отношения с каким-то официантом из Бруклина, но ведь это он, это Брендон, и это всё меняет. Я слышу, как колотится мое сердце, как приливает кровь и адреналин, и, может, если я прямо сейчас притяну его к себе и буду целовать, пока он не поймет... — Тебе всё равно было не обязательно приходить ко мне на работу, чтобы поиздеваться надо мной, — шипит он, и то, что он решает не замечать то, что я только что сказал, по ощущениям схоже со стрелой, которая пронзает мой бок. — Я не издеваюсь над тобой, — устало отвечаю я, понимая, что это ещё не всё. Чего бы я ни ждал. Капля надежды. Это словно тупик; он, кажется, возмущен, он замкнулся, он злится на меня, хотя это просто его паранойя, что его страдания приносят мне радость, и я уже просто не знаю, чего я вообще пытаюсь добиться. — Чёрт возьми, Брендон, — выдыхаю я, потирая лицо ладонью. — Я не знаю, чего ты хочешь. — С чего ты взял, что я чего-то хочу? Всё просто. Твоя улыбка. То, как ты, блять, улыбаешься и то, как напрягаются твои плечи, когда я рядом; то, как я буквально везде и ты знаешь это, ты, блять, знаешь, но не убегаешь. То, как ты беспокойно вздрагиваешь, когда я смотрю на тебя слишком долго, когда я почти могу почувствовать вкус твоей кожи, а далекие воспоминания снова заполняют мой разум; то, как блестят твои глаза, когда я говорю что-то относительное смешное. Но ты продолжаешь отказывать мне и останавливать меня, и ты чего-то хочешь. Возможно, я не знаю, чего именно, но у меня есть несколько идей. Но я не говорю всего этого, потому что он быстро начнет отрицать всё это, поймет, что он прокололся, и это будет конец. Эта возможность ускользнет от меня. Кто-то звонит в колокольчик. — Брен, пятый столик готов! Он выглядит напуганным, взволнованным и напряженным. — Мне нужно работать. — Я ничего такого не сделал, — настаиваю я. — Брендон, блять, ради всего святого. — Просто уходи, — просит он, когда кто-то громко и явно недовольно выкрикивает его имя. Он быстро смотрит мне за плечо, как будто он сейчас боится всего, включая меня. И этот мир — дерьмовое место, мы оба знаем это, но меня ему точно не стоит бояться. Мы на одной стороне, просто он, похоже, этого не понимает. — Ну, скажи мне, что я, по-твоему, сделал не так! Не оставляй меня мучиться от неизвестности, — со злостью говорю я. Иначе я сам себя с ума сведу, может, это снова его гордость, или он думает, что я правда хочу издеваться над ним, или я сказал слишком много, или всё вышеперечисленное. Я не смогу ничего исправить, если не буду знать. Он, кажется, задумывается на секунду, а потом слегка качает головой, на его лице нет ни тени веселья, а его глаза полны чего-то мрачного и почти печального. — Я просто думал, что ты изменился. Вот и всё. — И что это должно значить? — спрашиваю я, но он не отвечает, только проходит мимо и возвращается к работе. Шеф-повар с подозрением смотрит на меня, и я нервно вздрагиваю, я озадачен и раздражен. — Какого хрена этого должно значить?! — произношу я громче, но безрезультатно. Вместо того, чтобы вернуться к своей компании, я отталкиваю со своего пути парня, который нарезает помидор, и оставляю позади Брендона, балансирующего с кучей тарелок в руках, пусть обслуживает этих сраных уродливых придурков-сердечников с опухшими от жира кишками, и нахуй его, нахуй, нахуй, нахуй, и я иду по ресторану, мой позвоночник так напряжен, что он вот-вот сломается надвое, и я вылетаю из этого места, потому что я не собираюсь сидеть там и позволять ему играть со мной, я не буду этого терпеть, и он что, только что... Я останавливаюсь на углу улицы и делаю глубокий вдох. Ист-Ривер блестит от яркого дневного солнечного света, я вижу её проблеск вдалеке, между двумя зданиями. Нужно просто подождать несколько часов, просто подождать, и этот день пройдет вместе со всем этим дерьмом, ускользнув за горизонт вслед за солнцем. Если бы всё было так просто.