***
Он уже стоит на углу Седьмой авеню и 23-ей улицы, курит и смотрит на светофор, висящий над улицей. На нем кожаная куртка, которую я пару раз видел на Шейне. Она отлично смотрится на Брендоне. Он не видит меня на другой стороне улицы, потому что слишком сосредоточен на сигарете, как будто смакует каждую затяжку, каждый клуб дыма. Я никуда не тороплюсь, поэтому стою рядом с ньюйоркцами, которые ждут смены цвета светофора, и наблюдаю за ним: черные расклешенные джинсы, красный шерстяной шарф, который я видел уже так много раз, его волосы слева немного растрепались, сигарета зажата между его роскошных губ. Свет меняется, машины замедляются. Он смотрит вокруг. Смотрит через дорогу. Я подзываю его к себе пальцем. Сюда, мой мальчик. Иди сюда. Он улыбается и присоединяется к потоку людей, которые переходят 23-ю улицу, и я встречаю его у голубого почтового ящика. — Ты опоздал, — говорит он мне. — Я как раз вовремя, — возражаю я и киваю в нужном нам направлении. Он идет за мной, подозрительно глядя на меня. Я ухмыляюсь. — Ты что, не доверяешь мне? — Никогда, — отвечает он, и я смеюсь. — Ну так куда мы идем? — Совсем недалеко, — говорю я, глядя на здание прямо перед нами, на стене которого красуется вертикальный знак. Я останавливаюсь прямо под ним, а он осматривается вокруг, явно ничего не понимая. — Мы пришли, — произношу я и киваю на здание из красного кирпича. Он немного отклоняется назад, глядя вверх и рассматривая фасад. — Подожди. Ты привел меня в отель? — изумленно спрашивает он. — Отель "Челси"? Когда ты сказал, что хочешь кое-что мне показать, я ожидал чего-то большего, чем твой хер. — Сам ты хер, — возражаю я и веду нас внутрь в просторный холл. Он идет неуверенно, но всё же следует за мной, сутулясь, словно хочет спрятаться. На рецепции меня встречают фразой "Добрый день, мистер Росс", и я киваю в ответ. Они не смотрят на Брендона, а он бесцельно идет за мной, осматривая огромные картины на желтых стенах. Мы ждем, пока спустится лифт, и мне приходится напомнить себе, что в этом нет ничего подозрительного. Если я что-то и понял за все эти годы, так это то, что люди не могут просто взглянуть на тебя один раз и узнать о твоих предпочтениях. Ладно, беру свои слова обратно. С некоторыми так можно. Взять, например, Уильяма Беккета. Я почувствовал это в нем гораздо раньше, чем узнал наверняка. Но те, кто не палится так, как Уильям, могут оставаться в тени. Я спал с мужчинами, которые вообще не были похожи на геев. Я бы не заподозрил этого ни по их внешнему виду, ни по жестам, ни по манере речи. Нет никаких универсальных признаков для этого, и хотя Брендон однозначно может вести себя по-гейски, если ему захочется, он, кажется, уже перерос тот период, когда он носил слишком короткие футболки, выпячивал бедра и демонстрировал свое потрясающее тело. Сейчас он выглядит, как просто чертовски красивый мужчина. Ничего не выдает, что он гей, так что для окружающих нет ничего подозрительного в том, что мы вдвоем заходим в лифт. Мы можем быть друзьями, бизнес-партнерами, согруппниками, кузенами, братьями, да кем угодно. Пока мы не начнем вести себя подозрительно, всё будет нормально. — У нас встреча с кем-то? — спрашивает он, глядя на подсвеченные цифры над дверями лифта. — Нет, — пренебрежительно отвечаю я, и двери лифта наконец открываются на седьмом этаже. — Пойдем, — я слегка толкаю его локтем, а потом роюсь в карманах. Пол в коридоре покрыт ковром бордового цвета, и наши шаги едва можно расслышать, пока мы идем к нужной двери. Я достаю ключ, на громоздком брелке которого выгравирован номер. — Дорогой, — говорю я, открывая дверь, — мы дома. — Я открываю дверь толчком. Брендон явно ничего не понимает, но всё равно входит в гостиную. Этот номер нравится мне почти так же, как моя собственная квартира: всё такое мягкое, деревянный пол покрыт красными коврами, вокруг стеклянного кофейного столика стоят соблазнительные большие кресла и диван, камин задает свою атмосферу, хоть он и нерабочий, а над каминной полкой висит большое зеркало с позолоченной рамой. Это попытка скопировать стиль какого-нибудь французского особняка, который мы никогда не видели и не увидим в Нью-Йорке с его современными дизайнами. Из окна открывается красивый вид, желтые шторы обрамляют окна, через которые видно крыши зданий пониже, а за ними — другие здания, Нью-Йорк протягивается во всех направлениях от нас. Брендон стоит прямо посередине всего этого, поворачиваясь ко мне с озадаченным взглядом, когда я закрываю дверь, повесив табличку "Не беспокоить" с обратной стороны. — Что это за место? — Один из их многокомнатных номеров, — говорю я ему, подходя к двери в спальню и открывая её, чтобы он увидел вторую комнату. Огромная кровать занимает почти всё место, всё вокруг красное, на подушках лежит одинокая роза. Я не клал её туда, не просил, чтобы её положили, но, думаю, это неплохой бонус. Они рады, что я снял этот номер. Ну конечно рады — ещё один известный музыкант в их длинном списке. — Ладно, значит, ты снял нам... номер на день. — Он медленно кивает, как будто его это, в принципе, устраивает, всё ещё неловко оглядываясь вокруг. — Я снял его на неопределенный срок. — Я нахожу то, что искал в нагрудном кармане и бросаю ему ключ. Он ловит его. — Это второй ключ. Твой. Можем приходить и уходить, когда пожелаем. Он не отводит от меня взгляд. — Что значит "на неопределенный срок"? Я ухмыляюсь. — А ты, видимо, хотел и дальше трахаться на полу где попало, да? — Я расстегиваю пиджак и кидаю его на одно из кресел. — Хочешь выпить? — спрашиваю я, направляясь к бару. Наливаю нам по стакану скотча, не дожидаясь ответа. — Райан. Ты... — Кажется, ему сложно подобрать слова, но потом он просто смеется. — Боже мой. Даже не верится. — Не похоже, что он злится. Ну конечно нет, ведь теперь у нас всё под контролем. Теперь мы наконец разобрались, что между нами происходит. Я ни о чем не говорил Гейбу, нет, конечно, но он, возможно, что-то учуял, поскольку начал болтать что-то о первых ссорах, как о помехах в отношениях, хоть я и не понял, к чему это вообще было. Отель "Челси" — это хорошее место для нас. Во-первых, здесь жили много известных людей, поэтому персонал здесь хороший. Да и я сам не глуп: официально этот номер — наш номер — снят и оплачен моей подставной несуществующей компанией, Flagstaff Industries. Юристы Вики основали эту компанию, и ей принадлежит моя квартира в Сохо, коттедж в Бисмарке, она заменяет мое имя во всех документах. Таким образом фанаты не могут меня отследить. Конечно, персонал отеля знает, что я здесь, но мое имя нигде не упоминается. И этот номер будет нашим так долго, как мы этого захотим. Я отдаю ему стакан, и он подносит его к губам. — Хочешь есть? — спрашиваю я, кивая в сторону телефона на тумбочке. — Обслуживание номеров. Хочешь пиццу или клубнику или... Не знаю, взбитые сливки... — Взбитые сливки, значит? — спрашивает он с понимающей ухмылкой, и я хитро улыбаюсь ему в ответ. У меня внутри что-то гудит от волнения, и это из-за этого места. Этот номер по размерам как половина квартиры или дома: ванная, гостиная и спальня. И всё это наше. Брендон бросает свою куртку поверх моего пиджака и садится в кресло у окна, глядя в него и попивая скотч. Он как будто пытается прочувствовать этот номер. Он медленно снимает с шеи шарф, а я сажусь на диван напротив камина и наблюдаю за ним. Из мира за окном, который сейчас кажется таким далеким, доносятся сирены. Его пальцы обхватывают стакан, золотистая жидкость течет ему в рот. Он выглядит умиротворенным, на его губах видна изумленная улыбка. В Бруклине такой вид из окна не найти. Я никогда не видел, где он живет, но его дом совсем не похож на это место, и мы оба знаем это. — Ты не обязан этого делать, — говорит он наконец и поворачивается ко мне. — Только деньги тратишь. — Мне есть что тратить, и нам больше некуда идти. Кроме того, тебе охренеть как нравится вид из окна. Он смеется и широко улыбается, словно его поймали с поличным, но он как будто создан для этого номера и для мира, в котором на завтрак пьют шампанское, и если я могу дать всё это, то я так и сделаю. С радостью. Он неохотно встает, будто боится, что этот вид исчезнет, если он прекратит смотреть на него. — Ты не должен меня баловать. — Он садится на колени на диване рядом со мной, глядя на меня. Я кладу ладонь на его щеку, большим пальцем поглаживая скулу. Он и не знает, какой незначительной мелочью кажется этот номер по сравнению с тем, что я получу взамен. — Я и не пытаюсь. Я просто... стараюсь быть практичным. Ну и раз уж мы об этом заговорили, я подготовил тебе подарок на день рождения. — Нет. Нет, я ничего не хочу, — тут же говорит он. Я открываю рот, но он убирает мою ладонь от своей щеки, целует костяшки и добавляет: — Спасибо. Но нет. — Ты даже не знаешь, что это за подарок! — И не хочу знать, — отвечает он. — Кроме того, мой день рождения через месяц, и я буду старым, поэтому я не хочу об этом думать. — Не будешь ты старым, — возражаю я, но он строит грустную гримасу. — Тебе будет двадцать шесть. Он морщится. — Вот тебе нужно было это сказать, да? Боже. Вот сейчас мне двадцать пять, как раз посередине. А через месяц я буду уже ближе к тридцати. И это будет больше, чем четверть века, и у меня будет ужасный кризис, типа что мне делать со своей жизнью? Ради чего всё это? Что это значит? Добьюсь ли я чего-нибудь хоть когда-то? — Он говорит это ужасно драматичным голосом, и я ставлю наши стаканы на столик. — Так вот, насчет этого... — начинаю я, пока он нормально садится на диване, немного сутулясь и слишком громко вздыхая из-за надвигающегося жизненного кризиса. — По крайней мере, Шейн всегда будет старше меня, — добавляет он, как будто это хоть немного его утешает. Я вскидываю бровь. — Сколько ему? — Тридцать два. В декабре будет тридцать три. — Да ну нахрен. — Он не выглядит на тридцать два. Это действительно много, хоть мне и исполнится двадцать семь в этом году. Я на семь месяцев старше Брендона, но ведь не на семь лет. Келти всего на пару лет старше меня, но с ней я чувствую эту разницу. Она как раз в том возрасте, когда ей хочется выйти за меня замуж. Она думает о том, чтобы жить вместе. Она хочет детей. Я и сам-то едва выживаю, что уж о беспомощном ребенке говорить. Но, скажем, два года — это больше, чем семьсот дней жизни. А семь лет — это... Ну, каким бы ни было точное число, это явно больше двух тысяч дней. Шейн жил дольше Брендона на две с лишним тысячи дней, поэтому они совершенно разные. Если уж Келти хочет мирной семейной жизни, то Шейн и подавно. Он наверняка думал об этом, когда встретил Брендона, он думал "Вот он. Парень, с которым я состарюсь". Келти, наверное, думала то же самое обо мне. Вот почему мы с Брендоном прячемся в номере в отеле "Челси". Потому что мы не такие, как они, совсем не такие. Когда я впервые увидел Брендона, я просто подумал, сможет ли он поднять чертов усилитель и выполнять свою работу, и надеялся, что смогу пережить тот день без нервного срыва. — Что ты подумал обо мне, когда впервые встретил меня? — спрашиваю я, не уверенный, хочу ли я знать правду. — Ну, — говорит он, допивая скотч. Я откидываюсь на спинку дивана. — Я подумал, что ты тщеславный, но самокритичный мудила, у которого очень красивые глаза. — Он поворачивается ко мне, словно хочет посмотреть на эти самые глаза. — Я подумал, что ты... не ценишь то, что имеешь. Думал, что твоя слава тебя не устраивает. Я подумал, что у тебя потрясающие губы, и мне понравилась твоя улыбка, и я подумал, что нет, Брендон, тебе не может просто нравиться улыбка этого парня, а потом я просто... Иногда... Иногда, когда ты смотрел на меня, мне казалось, что ты видишь всё, — его голос затихает, и он слегка улыбается. — Да. Точно так же, как ты смотришь на меня сейчас. Он не прав. Я не вижу всего, но мне хотелось бы. Правда хотелось бы. — А что ты думаешь обо мне сейчас? — тихо спрашиваю я. — Ну, сейчас... — Он тяжело сглатывает. Атмосфера вокруг нас кажется вдруг серьёзной и напряженной, что непривычно. Он немного наклоняется ко мне. — Теперь я думаю, что ты разочаровавшаяся тщеславная самокритичная рок-звезда, а ещё ты невероятен в постели. — Отвали, — огрызаюсь я и несерьёзно толкаю его, а он смеется, и мне кажется, будто этот звук заполняет весь номер, делая его нашим. — Не думаю, что теперь мне хочется отдавать тебе твой подарок на день рождения. — И хорошо. Он мне не нужен. — Это был офигительный подарок... — Ну конечно. — Лучший подарок из всех, что я когда-либо дарил. — Мне остается только представлять, что же это, — отвечает он, и раз уж не собирается сдаваться, то сдаюсь я. — Время. — Он выглядит озадаченным, и я выпрямляюсь. — Я бы подарил тебе время. Два-три дня. Время в студии, я имею в виду. Я поговорил с Бобом, и он мог бы поработать с вами, так что вы с Йеном могли бы прийти в студию, пока мы будем в Бисмарке, и записать демо, как ты и хотел. В настоящей нормальной студии. — И Боб Джонстон будет продюсером? — недоверчиво смеется он, но я всего лишь киваю. Брендон виделся с Бобом, почему его это так удивляет? — Боб Джонстон, который работал с Бобом Диланом, Леонардом Коэном, Саймоном и Гарфанкелем и ещё бог знает с кем? Он будет работать над нашей демкой? В новой студии? — Я же говорил, что это был хороший подарок, — безразлично отвечаю я и вижу, как в его глазах загорается огонек, зрачки расширяются, а сам он бледнеет. Он гордый и упрямый, я знаю это, и отказался от моего предложения позвонить некоторым моим друзьям, чтобы договориться о студийном времени для него. Я просто должен сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться. Он не глупый. Никто не может быть настолько гордым. — Но я знаю, знаю, — театрально вздыхаю я. — Ты не принимаешь мой подарок. — Нет, я... — Ничего не говори! Правда! Я знаю, что я переступил черту, и... — Райан! — ...ты волк-одиночка, скитаешься по этому миру в одиночестве, не принимая помощи от меня или своего первобытного парня, и я должен был уже запомнить это к этому моменту и... Он перебивает меня страстными поцелуями, сильно прижимаясь ко мне губами, обнимая меня за шею и удерживая на месте. — Я принимаю подарок, — говорит он. — Чёрт, конечно принимаю, глупый ты... Я так и не узнаю, кто я там глупый, но он начинает смеяться мне в губы, тихо ругаясь от изумления. И, кажется, он счастлив.***
Вики знает. Я знаю, что она знает, и она наверняка знает, что я знаю, что она знает, но она, наверное, не до конца понимает, что именно она знает. В наших отношениях с Вики она не задает мне неловких вопросов, но при этом делает так, чтобы я не влип в неприятности. Если мне нужно, чтобы что-то было сделано, Вики позаботится об этом, и она всерьёз взялась за ремонт квартиры Келти, присматривая, чтобы подрядчики выполнили свою работу хорошо и в два раза быстрее, чем обычно. Она организовала поездку в Бисмарк, заказала билеты на самолет, арендовала машины, и ей, кажется, неприятно, что мы не сможем поддерживать связь несколько недель, как будто она думает, что я исчезну за это время. Я бы не сказал, что её опасения напрасны. Но она идеально выполняет свою работу, и она мгновенно делает нужные звонки, когда я говорю ей, что Брендон Ури может приходить в студию, когда ему захочется, во время нашего отсутствия. Боб уже согласился на это, но я хочу держать это в секрете. Если парни узнают об этом, если Шейн узнает об этом, появятся вопросы. Почему я помогаю парню, который для меня, как они думают, всего лишь случайный знакомый? Вот о чем сейчас думает Вики, пока мы сидим у нее в офисе. Она наняла ещё одного человека, который отдельно работает с The Whiskeys, и у нее теперь есть личный помощник, секретарь и ещё несколько человек, так что теперь это, по сути, целая компания, и вот я пришел сюда и сижу напротив Вики, которая теперь знает. Она всегда хотела знать. — Я видел выступление Брендона на одном из акустических концертов, — объясняю я. — Он талантлив. Мне интересно, что из этого получится. — Я не сомневаюсь, что он творческая личность, — согласно говорит она, но это не то, что она имеет в виду на самом деле. Она хочет сказать "Чего ты мне не рассказываешь?", она хочет сказать "Только не говори мне, что это то, о чем я думаю". Пита это не волновало. Ему было всё равно, с кем я сплю, главное, чтобы я выходил на сцену каждый вечер. Вики не такая. Она хочет для меня только лучшего. — Значит, ты проводил время с Брендоном? — спрашивает она, подходя к этой теме нейтрально, если это можно так назвать. Я проверяю, закрыта ли дверь, а потом неудобно ерзаю в кресле. — Я бы предпочел, чтобы ты сделала то, о чем я тебя прошу. — Я так и сделаю. Конечно, сделаю. Просто... время в студии стоит недешево. Он мог бы даже втиснуть тридцать часов в студии в три дня, и я просто... Хочу убедиться, что... на тебя никто не давит... — Она пытается подбирать слова, а я не понимаю, о чем она говорит. — Я имею в виду, что... эм... — Кажется, она запуталась. Я начинаю смеяться. — Ты думаешь, что меня шантажируют? — Я этого не говорила! Я просто... думаю. Потому что я помню, что... в декабре, ты хотел, чтобы я забрала кое-что с выставки Шейна. — Она постукивает карандашом по блокноту, её плечи напряжены. — Я забрала это и привезла сюда. Ты не из тех, кто станет покупать картины или что-то в этом роде, поэтому я взглянула, что же там, признаюсь. Мне было любопытно. Я уже почти забыла об этом, но потом, несколько недель назад, Шейн пришел в студию со своей съемочной группой. И там был этот парень со снимка. Брендон. Так что, если есть какие-то... какие-то улики или доказательства, или... — Вики. Я тебя обожаю. Ты это знаешь, поэтому не пойми меня неправильно, но ты с ума сошла. — Я откидываюсь на спинку стула, кладя руки на колени. — Я проводил с ним время, ты права. Я хочу и дальше проводить с ним время вместе. Она немного опускает голову, сжав губы. — Ты же знаешь, что нам нужно поговорить об этом. Она мой менеджер. Я знаю, что нам надо об этом поговорить. Будь это Брендон, моя бисексуальность или что-либо ещё, в чем она видит угрозу в этой ситуации. За последние несколько лет ничего не изменилось: любые отклонения в моей сексуальной жизни нанесут урон моей карьере. Конечно, некоторые знаменитости выставляют это напоказ. Пару лет назад это было даже модно, потому что утверждение, что ты спишь и с девушками, и с парнями, было вызовом всему старому. Ты как будто занимался сексом в знак протеста. Что ж, те времена прошли. Теперь ты не бунтарь, а просто педик. Некоторые музыканты связывали свою ориентацию с музыкой, потому что их музыка и была формой выражения сексуальности. Они показывали это на сцене и на обложках альбомов, секс, секс, секс, с кем угодно, в любую дырку, потому что это было чем-то новым и неправильным. Они хотели, чтобы родители плакали. Я не смог бы этим заниматься, но не только потому что эта эра уже прошла. Я не смог бы делать этого, потому что моя музыка не сексуальна. The Followers были не об этом, как и моя новая музыка. Если я буду честным по поводу своей ориентации, это не поднимет продажи альбомов. Нет, наоборот, больше никто не будет покупать мои пластинки, потому что кому интересно серьезное послание о жизни от какого-то хуесоса? Вот почему я держу это при себе. Вот почему я храню это в секрете. Но если бы я был умнее, то это было бы ещё менее заметно. Я прошу своего менеджера об особом отношении к моему любовнику. Я выхожу за рамки. Вики нервничает из-за этого. — Разве он не встречается с Шейном? — спрашивает она неуверенным тоном, как будто она не совсем понимает, что тут происходит. — Да, Вики. Брендон встречается с Шейном. Она бледнеет ещё сильнее, но кивает. — Ну ладно. — Спустя секунду она начинает смеяться. — Боже, ну теперь-то всё понятно. — Она прикрывает лицо руками, приглушая смех, каштановые волосы спадают на её лицо, словно шелковый занавес. — Чёрт, Райан, мог бы и предупредить. — Её голос немного вздрагивает на последнем слоге. — Нам надо поговорить об этом. Нам нужно назначить встречу и поговорить об этом, и... — Эй, — перебиваю я её. — Ты слишком бурно реагируешь. — Она часто кивает, словно она знает; она как будто принимает это слишком близко к сердцу. — Кто знает? — Никто. — Она пристально смотрит на меня, и я прокашливаюсь. — Ну, Гейб знает, в каком-то роде. — Твою мать. — Слушай, Гейб, может, и непредсказуемый, но он верный, ладно? Он верен мне. Не переживай. — Такая уж у меня работа — переживать. Господи, — страдальчески вздыхает она. Я никогда не видел её такой — она всегда держит себя в руках, даже в тот раз, когда Гейб шлепнул её по попе, и она развернулась и отвесила Гейбу такую пощечину, что тот чуть не упал. Но мы команда. Вики нравится говорить об этом, она использует всякие военные метафоры, чтобы обозначить "нас" и "их", она часто говорит, что мы способны на всё, пока мы работаем вместе. И она нужна мне. Потому что я мог бы и дальше держать Брендона заключенным в этом маленьком уголке моей жизни, но я хочу большего. Я хочу, чтобы он поехал с нами в тур. Я хочу его в своей постели. Я хочу, чтобы он пил скотч, сидя в кресле в гостиничном номере и наслаждаясь видом из окна, и в какой-то момент нам понадобится нечто большее, чем бронь номера в отеле "Челси". И именно поэтому мне нужна Вики. Вот почему я посвящаю её в это. Моим секретам нужно больше места. — Ладно. Значит, ты и Брендон, и... и Гейб знает. Узнал раньше меня, — горько добавляет она. — Но это нормально. Просто отлично... — Она, кажется, немного успокоилась, она убирает волосы с лица, покусывая нижнюю губу и не глядя мне в глаза. — Но мне нужно задать тебе один вопрос, и ты должен честно на него ответить. — Давай. — Это... мимолетная интрижка? Или это длительные отношения? Я думаю о Келти и о её намеках на совместную жизнь, думаю о годовщине Брендона и Шейна, а потом думаю о нас с ним, и мы никогда не говорим о будущем, никогда не говорим о прошлом, ругаемся как кошка с собакой без особых на это причин, он выводит меня из себя и говорит мне, что я невозможный, и я думаю о том, как мы врем, изменяем, занимаемся сексом и смеемся. Я думаю о нашем номере в отеле и том, как я, пробыв там с ним два часа, почувствовал себя там как дома. — Это длительные отношения, — отвечаю я Вики. — И мы можем ему доверять? — Абсолютно. — Что ж, ладно. Хорошо. — Она делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и открывает календарь. — Хорошо, — повторяет она, что-то записывая. — Брендон получит время в студии. Мы сделаем так, чтобы об этом никто не узнал, но он однозначно получит бесплатные закуски и всё такое. Я позабочусь об этом, Райан. Я встаю и беру её руку. — Спасибо, — говорю я, а потом наклоняюсь и галантно целую её руку. Она смеется и отдергивает ладонь. Её глаза сверкают, но она всё ещё выглядит так, будто я сломал ей мир. — Нам нужно было обсудить что-нибудь ещё? — спрашиваю я, и она качает головой. — Ну, тогда я пойду. Нужно собирать вещи в Бисмарк. — Я подъеду за тобой на лимузине, чтобы отвезти в аэропорт. — Буду готов. — Нет, не будешь. Я сердито смотрю на нее. — Я постараюсь, мамочка. — Спасибо, сын, — улыбается она, а я показываю ей средний палец, из-за чего её улыбка становится ещё шире. Я решаю прислать ей цветы, когда я приду домой. Она должна знать, что я ценю её, а ещё мне нужно заманить её на нашу сторону с помощью эмоционального шантажа. Мы не можем допустить, чтобы она стала нашим врагом. Я уже у двери, когда она говорит: — О! Ещё кое-что. — Да? Она смотрит на свои записи и поднимает взгляд, указывая на меня пальцем. — Не забудь заняться со своей девушкой сексом. — О, точно! Спасибо. — Всего лишь выполняю свою работу, — говорит она, хотя её улыбка выглядит слегка натянутой. — И ты знаешь, что этот разговор ещё не окончен. Я знаю. Знаю.***
Простынь настойчиво липнет к моей вспотевшей коже, но мы медленно отталкиваем её. Мой рот устал и болит, но я не могу перестать целовать его. Всё, что сейчас существует — это этот отель, этот номер, эта кровать. Не существует его срочной работы в компании по организации концертов, как не существует и моей дальней поездки завтра утром. Мы игнорируем смерть, дышащую нам в шеи, но и не забываем о ней. — Это было потрясающе, — снова стонет он. Мои пальцы путаются в его влажных волосах, я чувствую привкус пота, выступившего над его верхней губой. Он прав. Это и правда было потрясающе. Возможно, это лучший секс, который у нас когда-либо был. Мне стоит почаще уезжать, если это означает такие вот секс-марафоны, но я всё равно считаю поездку в Бисмарк глупой идеей. Я больше не могу сказать об этом кому-то, ведь это я настоял на этом, но я был не в лучшем состоянии, когда принимал это решение. Мои пальцы скользят по его гладкой теплой коже, и я просто не знаю, как я смогу без него. Я не могу заставить себя сказать это. Мне конец, если я скажу это. Мы всё ещё успокаиваемся после оргазма, но мы не собираемся спать. Вместо этого мы ещё сильнее прижимаемся друг к другу, целуясь, словно какие-то подростки, каждое прикосновение кажется наэлектризованным. Его губы скользят по моим, влажные и горячие, и он выдыхает: — Хочу тебя. Всё ещё. Даже сейчас. — Чёрт, — выдыхаю я в ответ, потому что это слишком, и в то же время этого недостаточно. Он не знает, что Вики знает, и я не собираюсь говорить ему об этом. Он начнет переживать об этом, хотя у меня всё под контролем. Всё под контролем, кроме нас самих и наших рук сейчас. Мы гладим изгибы тел друг друга, как будто не до конца уверенные, что всё это реально. Он оставляет укус на моей шее, и я откидываю голову, закрывая глаза. Наши бедра трутся друг о друга, и всё, о чем я могу думать, это его кожа, его кожа, его кожа... Каждый раз, когда он говорит, когда он входит в комнату, мой взгляд прослеживает его движения. Он может делать со мной всё, что захочет, но я надеюсь, что он ещё не понял этого. Его рука упирается мне в грудь, царапая кожу, а его зубы впиваются в мою шею. — Брен, у меня сегодня ещё свидание, — неразборчиво говорю я, зная, что Келти заметит огромный синяк на моей шее, если он его там оставит. Вот почему в последнее время я занимаюсь с ней сексом только в темноте, в темноте и под одеялом. Не так, как сейчас — в открытую, словно мы хотим, чтобы нас кто-то увидел. — Знаю, знаю, — говорит он, тяжело дыша, и проводит языком по месту укуса. В его голосе слышна доля грусти по этому поводу, но в основном его голосом овладела похоть. Из-за этого у меня мурашки по всему телу. Его губы оказываются на моей ключице, и я позволяю себе затеряться в том, как он пытается поглотить меня. Его ладонь опускается вниз, хватая меня за зад и притягивая ближе, наши полувозбужденные члены соприкасаются. Приятно, когда мы так близко. — Ты мне снился, — говорит он, теперь его рот рядом с моим ухом. Он посасывает мочку, и я просто не соображаю из-за тумана в голове, из-за него и его прикосновений. — Довольно красочный сон был. Я проснулся с таким стояком. Я представляю, как он просыпается, возбужденный, с пульсирующим членом, с моим именем на губах. Я поворачиваю голову, чтобы встретиться с его губами. — Что мы делали? — спрашиваю я, ложась на спину. Он двигается со мной, прижимаясь ко мне грудью, наши бедра всё ещё трутся друг о друга. Поцелуи получаются страстными и бесстыдными. Нас окутывает пелена удовольствия, окрашивая мир вокруг в кроваво-красный цвет, хотя на самом деле это просто занавески и простыни, и я должен знать это, но нет. Моя ладонь проходится по его спине, царапая кожу ногтями. Я чувствую движение каждого его позвонка и теряюсь в его прикосновениях ещё сильнее. — Чёрт, ты... — говорит он, запустив обе руки в мои волосы. Что бы там ни было, его это сильно заводит. — Да? — Ты лежал на спине, прямо как сейчас, а я был в тебе. — Его рука оказывается между моих ног. Я замираю. Внутри всё сжимается, становится трудно дышать. — Было так хорошо... — говорит он хриплым голосом, его эрекция упирается мне в бедро. Мне становится жарко. Я думал об этом. Это приходило мне в голову, но мы больше не будем этого делать. Он поднимает голову, глядя на меня снизу вверх с расширенными зрачками. Не знаю, что он видит в моих глазах, но он тут же успокаивающе улыбается. — Это был всего лишь сон. Я не говорю, что... — Я знаю, — отвечаю я, наши губы снова встречаются. Я чувствую его палец на своей промежности, он не двигается дальше, хоть и было такое ощущение, что он собирался, но потом он просто касается моих яичек. — Я мог бы быть сверху, — говорит он. — Мы могли бы... Хотя... Боже, знаешь, было бы так горячо, если бы ты позволил мне. Что-то отдается эхом у меня в голове — воспоминание, почти то же самое, что сейчас. Он делает то же самое, давит на меня, зная, что сейчас я уязвим. Воспоминания довольно расплывчаты. Я помню его губы на моей шее. Помню, что не мог видеть его, но чувствовал его в себе. Помню боль, удовольствие и то, как он толкался в меня. Было невозможно перевести дыхание, всё тело дрожало. Мне потом было так больно. Я шел по улице, зная и чувствуя, что меня трахнули. Что я позволил кому-то это сделать. Я позволяю себе вспоминать об этом только когда я один, близок к оргазму, с членом в кулаке, а потом я говорю себе, что это не то, о чем я думал. Притворяться было намного проще, когда он не лежал на мне, голый, придавливая меня своим весом. Это не то, чего я должен хотеть. Я не должен позволить ему снова сделать это со мной. Мои губы касаются его кадыка, я чувствую вкус его кожи. Стараюсь не дрожать. — Ладно. — Ладно. Ладно? Господи, я сам себе рою могилу, но мы можем быстро покончить с этим, и я забуду об этом, буду вспоминать только во время дрочки, мне нужны новые воспоминания об этом, более свежие... — Чёрт, — стонет он, мужественно и горячо, одно единственное слово из глубины его грудной клетки. Он страстно целует меня, контролируя поцелуй. Он даже не переспрашивает и не уточняет, что мы говорим об одном и том же. Он просто ложится между моих раздвинутых ног. — Я так скучал по этому, — говорит он, а у меня внутри что-то переворачивается. Воспоминания о сексе той ночи кажутся мне довольно размытыми, но я помню последствия, как я отмывался, стоял под душем, пока его сперма стекала по моим ногам, и я просто стоял, прислонившись спиной к плитке, потому что чувствовал слабость в ногах, чувствовал, как будто он пометил меня. Он зашел гораздо дальше, чем я разрешил ему, а потом всё пошло не так, всё, и я больше не видел его, до недавнего момента. И теперь он хочет повторить. Он даже не знает, о чем просит. Он спускается вниз, оставляя на моей груди влажные поцелуи. Обводит соски языком, ждет, пока они затвердеют, а потом посасывает их. Я никогда не думал, что соски — моя эрогенная зона, но так и есть. Так и есть, когда этим занимается он. Он крепко держит меня за талию, а я лежу, не двигаясь, и стараюсь дышать. Кожа кажется ужасно чувствительной, когда он касается её, чувствую легкое покалывание там, где только что были его губы, из-за чего у меня встает так, как будто у нас не было секса уже несколько недель. — Поторопись, пока я не передумал, — хриплю я, облизывая губы. Он останавливается и поднимает на меня взгляд своих потемневших глаз. — Разве я разрешал тебе говорить? В этот момент, нервозность, ужас и желание — глубокое вязкое желание — смешиваются воедино, и его слова задевают что-то во мне, как никогда не бывало раньше, и я чувствую, как по спине бегут мурашки. — Нет. — Нет. Именно. Он не заставляет меня извиняться. Проявляет милосердие. Кажется, его пальцы дрожат, он крепко держит меня, но его это тоже задевает, должно задевать. Он просто хорошо это скрывает. Он продолжает опускаться дальше, его губы двигаются от ребер к животу, зубы царапают кожу. Я чувствую, как он улыбается — хитро, жестоко, самодовольно, — а у меня колотится сердце, кровь шумит в ушах, каждая клеточка моего тела теперь сверхчувствительна. Его язык проходится по моему пупку, из-за чего я делаю резкий вдох, а когда его грешный рот доходит до моих бедер, он говорит: — Боже, ты такой худой. — Кости выпирают, я знаю, и это, должно быть, его заводит, если судить по тому, сколько внимания он уделяет моим бедренным косточкам. Без какого-либо предупреждения, он оставляет влажный поцелуй на головке моего члена, проходясь по нему языком и держась за основание, и я стараюсь приглушить стон, резко вздрагивая. Он отстраняется, между его нижней губой и моим членом тянется ниточка слюны, или, может, это смазка, я не знаю, но он стонет, снова нагибается и обхватывает ртом головку. Я прикусываю язык — господи, блять, боже, так хорошо, — но он сказал, чтобы я молчал. Прежде чем это может перерасти в полноценный минет, он проводит губами по всей длине и облизывает яички, разводя мои ноги. У меня в голове возникает слабый протест, резкое "нет, не надо", но он крепко держит меня, пальцами сжимая мягкую кожу внутренней стороны моих бедер, и я хочу открыться ему. Позволить ему делать всё, чего он захочет. — Ладно. Ладно, боже, — тихо бормочу я, стараясь успокоиться. Я прикрываю глаза ладонью, будто тогда мне не придется смотреть или знать, и бежевый потолок исчезает из виду. Я до боли прикусываю нижнюю губу. А его рот, его дурацкий чёртов рот, он там, оставляет поцелуи прямо под моими яичками, где кожа такая чувствительная, как будто он точно знает, что делать. Как свести меня с ума. Он поднимает мои ноги, прижимая их к моему животу, и я позволяю ему. В голове эхом отдаются слова Гейба — что Брендон может быть хорошим мальчиком. Да, может. Ему это нравится, но, очевидно, время от времени он хочет поменяться местами. Вот только Гейб не знал, да и я этого никогда не признаю, что мне нравится, когда Брендон решает побыть плохим мальчиком. Он крепко держит мои ягодицы и раздвигает их. Я ещё никогда не чувствовал себя настолько обнаженным и открытым. Его горячее дыхание опаляет мою кожу, а потом я чувствую прикосновение его рта. Я вздрагиваю, шиплю и пытаюсь сдержать блядский стон. Он плавно проводит языком по моему входу широкими движениями и стонет. Его пальцы сильно сжимают мою кожу. Это не новое чувство. Я заставлял некоторых парней делать это для меня — я прислонялся к стене, лаская себя, разрешал им вылизывать меня, но никаких пальцев, только язык, я специально уточнял это, и я дрожал всем телом из-за их умелых ртов, обзывая их самыми унизительными словами, чтобы они точно знали, что это с ними что-то не так, а не со мной, хоть я сам заставлял их делать это. Это было другое. Сейчас всё иначе, потому что он не какой-то безликий парень, и он собирается сделать со мной кое-что ещё и он знает, что я хочу этого. Похоть заполняет мои внутренности, заставляя член пульсировать. Он отстраняется, чтобы перевести дыхание, я чувствую легкое дуновение на влажной коже и выгибаюсь в спине. — Кажется, кто-то наслаждается происходящим, — отмечает он несколько самодовольно, и мне кажется, что я краснею. Да, мне нравится это. Нравится, и что? Видимо, ничего, поскольку он наклоняется и кусает меня за ягодицу, словно желая оставить отметину хотя бы там, раз на шее нельзя. Зная его, скорее всего, так и есть. Он посасывает кожу, и от этого точно останется след, напоминание; его большой палец прижимается к моей дырочке, втирая слюну, которую он там оставил. Мои мышцы сопротивляются, но он продолжает мягко поглаживать, не надавливая. Я расслабляюсь, меня накрывают волны жара, когда он касается меня там. Он слегка дует туда, куда только что укусил меня, и мне немного больно, но он облизывает это место, а потом снова возвращается к моему входу. Я чувствую его губы, он целует меня там, медленно, не спеша, страстно. Я зажмуриваюсь, сильнее, сильнее, и из-за этого мне становится даже легче сосредоточиться на его рте, звуки, которые я издаю, кажутся мне ещё громче: вздохи, приглушенные стоны, учащенное дыхание. И он слышит всё это. — Боже, ты такой горячий, — говорит он, и с моих губ слетает грязный стон, когда он целует мою дырочку. Потом он напрягает язык и толкается внутрь. — Брен, чёртов ты уебок, — невольно шиплю я, кусая руку и не открывая глаза. Другой рукой я сильно тяну его за волосы. Мое тело реагирует на это вторжение, мышцы сопротивляются, на животе чувствуется влага там, где лежит головка члена, и мне хорошо, мне так хорошо. Его пальцы сжимают мои ягодицы, явный знак, чтобы я вел себя тихо, но я не могу, я убираю руку ото рта и не могу прекратить стонать и вздыхать, когда он начинает трахать меня языком. Он делает всё это настолько идеально, что я не могу держать себя в руках. Сложно не выпасть из реальности, и потолок, чёрт, потолок бежевый, шторы — красные, а мое тело уже даже не кажется мне моим, потому что я не привык к такому, и это ломает меня. На секунду он отстраняется, и мне уже не хватает его рта, но потом он возвращается. Его язык возвращается, и теперь в меня толкается палец, и мои мышцы сжимаются вокруг его фаланги. По ощущениям это как проникновение, настоящее проникновение, и что-то в этом кажется мне настолько приятным, что мне становится стыдно за полный удовольствия стон, который я издаю. Ласкать пальцами себя самого это не то же самое, никогда не бывает настолько же хорошо, да и я не особо часто этим занимаюсь, точно недостаточно часто, чтобы привыкнуть к этим ощущениям. Его палец скользит во мне, и я говорю себе расслабиться. — Вот так, давай, — говорит он. — Хороший мальчик... Я возбуждаюсь ещё сильнее, как будто комплименты могут возыметь такой эффект, как будто его слова заводят меня. Но боже, мне так хорошо, слишком хорошо, и я буду вести себя хорошо, чтобы получить больше. Мои доспехи сложены в углу, я выгибаю спину в знак капитуляции, и он знает это. Вскоре во мне уже два пальца. Я чувствую жжение, но потом он сгибает пальцы, и я беззвучно открываю рот, и чёрт, чёрт, чёрт. — О боже, — беспомощно выдыхаю я, тяжело дыша, пытаясь вдохнуть кислород, но воздух кажется огненно жарким и мускусным; он проводит языком вокруг пальцев. Всё удовольствие исходит из той одной точки, из-за чего я не в состоянии думать. Он трахает меня пальцами, пока я не привыкаю к этому, практически дрожа каждый раз, когда он задевает простату. Потом его пальцы исчезают, и мои мышцы сжимаются вокруг пустоты. Я чувствую себя таким открытым, чувствую отчаяние, и я едва замечаю, что он раздвигает мои ноги. Когда я осматриваюсь вокруг, мне кажется, что комната светится красным. Он сидит на коленях, мои ноги снова на кровати. Он не смотрит на меня, потому что поправляет простынь, его грудь и шея покраснели, как и его опухшие губы, его член стоит колом. Боже, он так возбужден. Он убирает волосы со лба, находя где-то среди всего этого беспорядка на кровати смазку, и выливает её остатки на ладонь. Потом он смотрит на меня. Потом он осматривает меня. Его взгляд опускается с моего лица на грудь и живот, и я знаю, что он видит: мой покрасневший член, яички и растянутую дырочку, влажную от слюны, приглашающую, и мое сердце бьется так быстро, будто хочет вырваться из грудной клетки. Что я делаю, какого хрена я... — Ты так хорошо смотришься, — тихо говорит он. Я закрываю глаза, не желая знать. — Правда. Я быстро киваю, не хочу, чтобы он смотрел на меня слишком долго, чтобы он запомнил меня таким. Его влажные от смазки пальцы снова толкаются в меня, и я издаю стон, шире раздвигая ноги, чтобы заполучить больше, потому что боже, это так приятно. Я потерян. Совсем потерян. Свободной рукой он берется за основание моего члена и берет его в рот. Я стону и хватаюсь за его волосы, потому что это помогает, и я могу сосредоточиться только на том, где находится его рот, его пальцы, на том, как мое тело напрягается от удовольствия. По моей шее стекает пот, и стержни, которые удерживают человека вместе, удерживают меня вместе, ломаются. Он трахает меня пальцами и отсасывает мне, и теперь он точно может делать со мной всё, что захочет. Он стонет, вбирая в рот ещё больше, наслаждаясь этим. — Я так скоро кончу, — беспомощно сообщаю я ему, потому что каждый раз, когда его пальцы толкаются в меня, по моему телу проходят волны удовольствия, которое потом отдается глубоко у меня в животе. Всё хорошо, я не хочу останавливаться, но он не захочет, чтобы я кончил сейчас, это я знаю наверняка. Я стараюсь сосредоточиться на этом. Стараюсь. — Брендон. — Он говорил мне молчать. Я слегка двигаю бедрами, пытаясь заполучить больше его пальцев, его рта. — Чёрт, чёрт, чёрт, — выдыхаю я, чувствуя, как меня одолевает наслаждение. — Брен, блять, я сейчас кончу, — стону я, дрожа, упираясь головой в подушку, растрепывая волосы, из-за чего я буду выглядеть как шлюха, когда мы закончим. Мои мышцы сжимаются вокруг его пальцев, и я на грани, из моей груди вылетают гортанные стоны, глаза закрываются, и чёрт, его пальцы во мне, толстые и длинные, толкаются внутрь, его язык проходится по всей длине моего члена, и... Он отстраняется как раз в тот момент, когда я готов кончить, его пальцы выскальзывают. — Блять, — шиплю я, кусая нижнюю губу. Щеки влажные. Мое тело подрагивает от потрясения и перенапряжения. — Эй, — говорит он хриплым голосом, каким он бывает после минета. К моему животу прижимается теплая рука, поглаживая круговыми движениями, и я стараюсь дышать; такое ощущение, что я вот-вот сломаюсь. — Всё нормально, — говорит он, его пальцы порхают по моим ребрам. Я пытаюсь ответить или кивнуть или ещё хоть что-нибудь, но я только облизываю губы, нижняя опухла из-за укусов. Он ложится между моих ног, наши члены соприкасаются. Его рот оставляет жесткие укусы на моей шее и плечах, его руки находят мои, наши пальцы переплетаются, когда он заводит мои руки мне за голову. Он целует меня — я не отвечаю, нет, я просто принимаю то, что он дает мне, я уже не могу пытаться бороться с ним, хотя какая-то часть меня говорит мне, что именно это и нужно делать. Бороться с ним, бороться, но я пытался, и это ни к чему не привело, только к тому, что мы снова в постели. Он придавливает меня своим весом, на мой живот падает капля смазки, наши члены зажаты между нашими телами. Он толкается языком в мой рот, наклоняя голову под идеальным углом, и не спеша целует меня. Я даже не понимаю, что он пытается уложить нас в удобное положение, двигая бедрами, пока его член не оказывается между моих ног, там, где я открыт и готов, и он заставляет меня помучиться от желания. — Не шевелись, — приказывает он. Его ладони скользят по моим рукам. — Не шевелись. У меня кружится голова. Я киваю. Я не буду шевелиться. Не буду двигаться. Он опускает руку и берет в ладонь свой член, целуя меня в подбородок. Капелька пота стекает по кончику его носа и падает на меня. Клянусь, мое сердце бешено колотится, иногда словно пропуская удары, и это из-за него. Он прижимается головкой члена к моему входу, и я знаю, что смогу принять его только потому, что уже делал это. Но это не особо помогает, потому что его головка кажется огромной, когда он трется об меня, растирая смазку, и мои пальцы находят изголовье кровати, крепко хватаясь за перекладины, мое тело в предвкушении. Я сильнее раздвигаю ноги. Он приподнимает мои бедра, и я позволяю ему, потому что это всё, что от меня требуется сейчас. Он стонет, прижимаясь сильнее, и этот стон звучит так грязно. Он толкается вперед. Мое тело сопротивляется, но он давит, пока мои мышцы не сдаются. Я улавливаю точный момент, когда мое тело раскрывается для него, и когда головка его члена оказывается во мне, становится легче. Ему. Он проскальзывает глубже, раскрывая меня ещё сильнее. Ладно. Ладно, это была плохая идея. Нет, это точно была хреновая затея, Росс, тупая ты шлюха. Он склоняется надо мной, стонет, а я стараюсь не скулить и не шипеть, потому что он больше, чем я помню — подавленные воспоминания, — и он входит в меня, так глубоко, я чувствую себя таким заполненным, и я не привык, чтобы меня брали вот так, не привык разрешать кому-либо... — Господи, — стонет он, — можно подумать, что с тех пор тебя никто не трахал. Я поворачиваю голову и кусаю себя за руку, что угодно, лишь бы заткнуть себе рот. Можно подумать, да. Однозначно можно подумать. Я чувствую, как пульсирующая боль проходит по моему позвоночнику, а потом проходит вторая волна, другая пульсация — я так заполнен, открыт, и мне не сбежать. Он жестко целует меня, как меня ещё никогда не целовали, грязно и жарко, а потом он подается назад. Я чувствую в себе каждый дюйм его члена, и он выходит, а потом снова толкается внутрь, раскрывая меня. И это... Это... — Чёрт, чёрт, боже, господи, — бормочу я ему в губы, и он отвечает "Да" хриплым от похоти голосом. Где-то, под всем этим дискомфортом, я ощущаю ещё какое-то призрачное чувство. Я держусь за изголовье кровати так крепко, словно цепляюсь за свою драгоценную жизнь, и чёрт, чёрт, чёрт, это не должно быть так. Я не напрягаюсь и не сопротивляюсь. Я расслабляюсь, потому что знаю, что так я получу больше, и я хочу большего. Хочу знать, что будет дальше. Его руки снова скользят по моим, и теперь он удерживает меня на месте, бедрами задавая плавный ритм. Он разрывает поцелуй, всё ещё нависая надо мной, у него исступленный и темный взгляд. Мои ноги широко раздвинуты, и он неплохо устроился между ними, и я не могу сбежать от этого, не могу оттолкнуть его, когда он так близко, я могу только впустить его. — Райан, — выдавливает он, его лицо горит от удовольствия. — О боже, так хорошо. Мне тоже. Всё это потно, грязно, наполнено экстазом, когда боль начинает спадать, а потом остается только удовольствие от того, как он трахает меня. В этом номере неплохая кровать, предназначенная для чего-то более изящного, чем то, чем мы занимаемся, как он придавливает меня, имеет меня, но в этот раз всё лучше, чем в прошлый, что напрягает, ведь тогда мне это понравилось больше, чем должно было. Он кладет одну руку мне на плечо, другую — на бедро, его дыхание касается моих губ, пока он трахает меня, время от времени целуя меня, не в силах сосредоточиться на этом. — Давай, — говорит он. — Двигайся со мной. — Его голос понижается на октаву, его рот рядом с моим ухом. Он жестко входит глубже, и я цепляюсь за изголовье кровати, заставляя себя не стонать. — Покажи мне, что ты хочешь этого, — шепчет он, но я не могу, не хочу, потому что если я тоже начну двигаться, мне будет слишком хорошо, и тогда он узнает. Я едва сдерживаюсь, когда он всё делает сам, не говоря уже... — Райан. — Это приказ. Да пошел он, пошел он. Я чувствую, как он выходит из меня, и, когда он снова толкается внутрь, я поднимаю бедра ему навстречу. Мы оба замираем и открываем рты, и во мне вдруг начинает бурлить похоть, когда я позволяю себе громко простонать в густой воздух комнаты. Его дыхание сбивается ещё сильнее, и мне хочется угодить ему, сделать ему приятно. — Всё хорошо, — он часто дышит, снова задавая ритм, и я не знаю, что он имеет в виду: что мы оправились от внезапной вспышки ослепляющего наслаждения, или то, как наши тела двигаются вместе, но это неважно. Я закидываю одну ногу ему на талию, и теперь он ближе ко мне, входит глубже, и я толкаюсь ему навстречу, у меня болят руки, пальцы крепко держатся за перекладины, но я двигаю бедрами, лишь бы заполучить как можно больше. Это не дает мне никакого контроля. Он трахает меня, задает глубину и скорость, а я принимаю всё это, начинаю просить больше, надеясь, что он сжалится, и теперь толчки становятся жестче, его член задевает мою простату, ошеломляя меня удовольствием. — Когда ты уедешь, — говорит он, и я киваю, да, боже, что угодно — быстрее, ещё быстрее, о боже... — Когда ты уедешь, Райан, — повторяет он, и это звучит так, будто он пытается что-то высказать какую-то мысль. Он срывается на стон, ругаясь, и это сводит с ума его тоже. — Просто не забывай, — говорит он, его губы находят мои, и я киваю, нарушая правило и кладя руку ему на затылок, чтобы углубить поцелуй. — Пообещай, — выдыхает он. — Обещаю, чёрт, я... — Он начинает толкаться ещё сильнее, как будто он только разогрелся и возобновил силы. У меня закрываются глаза, его губы касаются моих. Я стараюсь не отставать, притягивая его ближе. — Трахай меня, — шепчу я, чувствуя жар на шее и лице, когда эти слова слетают с моих губ. — Брендон, пожалуйста, не останавливайся, не... — Руку, — говорит он, и да, конечно. Когда я послушно убираю руку за голову, он произносит: — Ты даже не представляешь, что ты со мной творишь, твою мать. Все мои чувства обострились, кожа пылает жаром; рациональная часть меня подавлена и унижена, а нерациональная, которой плевать, победила. И в этот момент я понимаю, что я кончу. Он будет трахать меня, пока я не кончу, и, по крайней мере, в прошлый раз такого не было, в прошлый раз я кончил не из-за его члена во мне, но в этот раз будет именно так, и теперь я знаю это. У меня внутри что-то натягивается, словно перетянутая струна, и когда мои мышцы сжимаются вокруг него, я чувствую его ещё отчетливее, каждый его дюйм. Его ладонь перемещается с моего бедра к члену, он берет его длинными пальцами, и я начинаю задыхаться. Лучше бы он этого не делал, не толкал меня к самой грани, не заставлял меня делать это. Мы оба покрыты потом, но мой живот мокрый ещё и от смазки. Он ласкает меня, расслабляя кулак у основания члена и сжимая его сильнее у головки. Я стону: — Сильнее, боже, сильнее... — и он трахает меня глубже, сильнее и дрочит мне. Я отчаянно цепляюсь за перекладины, выгибая спину, и он заглушает мои стоны своим ртом, как будто он держит себя в руках, как будто он не разваливается на части, как будто ему сейчас легко. Он точно знает, когда я на грани, потому что он разрывает жадный поцелуй и отстраняется, его зрачки расширены, глаза потемнели, он пристально смотрит на меня, и я не хочу, чтобы он смотрел, как я кончаю из-за него, но я ничего не могу с этим сделать. Он смотрит, держа меня за плечо, трахая меня, трахая, его большой палец поглаживает головку моего члена, и наши взгляды встречаются. Я ничего не вижу, когда меня накрывает оргазм, мои мышцы сжимаются вокруг его члена, и из-за этого я кончаю ещё сильнее. Мои бедра вздрагивают, я издаю громкий стон, достаточно громкий, чтобы быть услышанным в соседнем номере; каждая мышца, каждая клеточка, белые вспышки удовольствия... А потом он стонет тоже, кусает чувствительное место под моим левым ухом и кончает внутри меня. Я чувствую его, чувствую себя таким желанным, когда он заполняет меня своей спермой. Я знал, что он притворялся, что он тоже не мог сдерживаться. Его губы находят мои, наши языки встречаются. Наши бедра всё ещё двигаются, он всё ещё кончает, поглаживая мой член, на моем животе остывает сперма. Он издает гортанные стоны, полные удовольствия после его оргазма, с нотками восторга. Я останавливаюсь раньше него, слишком вымотанный и чувствительный, чтобы двигаться. Его толчки постепенно замедляются, а потом он тоже останавливается. Отпускаю изголовье кровати негнущимися пальцами. Разрываю поцелуй, не открывая глаз, стараясь перевести дыхание. О боже. О боже, блять. Он проводит носом по моей щеке. — Это тоже было потрясающе. Я облизываю губы и пытаюсь связать вместе слова в предложения, которые я мог бы сейчас произнести хоть немного внятно. Он целует линию моей челюсти, его ладони скользят по моим рукам к запястьям, где он прижимает большие пальцы к точкам пульса. Он снова проник слишком далеко, дальше, чем раньше. — Пошел ты, — пытаюсь огрызнуться я. Он смеется, и я утыкаюсь лицом ему в шею. Время, которое нам придется провести вдали друг от друга, добьет меня.