***
Стол на кухне всё тот же. Остались на нем и неровные отсыревшие буквы, вырезанные от скуки ножом с решительностью восьмилетки: Дж. Р. Р. III. Отец врезал мне, когда увидел, что я сотворил со столом. Я это заслужил, по правде говоря. Аккуратно ставлю тарелку поверх букв, на ней всего лишь жалкий тост, но сейчас я больше сосредоточен на голосах, доносящихся снаружи: смех, двери машины, шаги на крыльце. Не знаю, почему я так нервничаю и переживаю, почему я нервничал всё чёртово утро, почему у меня учащенный пульс. А теперь я прячусь на кухне и жду. В гостиной открывается дверь. Шаги. Стук при стряхивании снега с обуви. Объясняющий тон Гейба, произносящий "это гостиная, извините за беспорядок", но конечно же там беспорядок, всё наше оборудование там, а потом я слышу знакомое "О, вау, здесь уютно", и это мило, что Шейн одобряет; я напрягаю слух, замираю на своем стуле на кухне, Патрик предлагает помочь с одной из сумок, Джон говорит, что он пойдет достать чемодан из машины, и вся эта суматоха продолжается, их голоса и шаги, предложение показать комнаты, а потом всё затихает, их голоса звучат приглушенно, когда закрывается дверь спальни, и теперь все они там, и... — Мне здесь нравится. Я поднимаю взгляд и вижу его на пороге, он улыбается. Он уже расстегнул куртку, но на нем всё ещё красные рукавицы, которых я никогда не видел, и они смотрелись бы немного нелепо на нем, вот только на нем всё смотрится идеально. Его улыбка достигает и его глаз, и я вижу негласное и простое "Привет". Я откидываюсь на стуле, в ушах стучит кровь. Джон сказал десять дней. Я не считал, потому что бесконечность нельзя сосчитать. — Привет, — шепчу я. И всё становится на свои места.***
— Значит, вы закончили? — спрашиваю я, и он кивает. Мы стоим в начале коридора, ведущего из гостиной к спальням, он, как и я, прислоняется к стене, наши ступни почти соприкасаются. — И как всё прошло? — Это было... Боже, это было невероятно, — говорит он, явно желая поговорить об этом, но он не может. Остальные расположились в гостиной, Шейн разбирается с оборудованием и объясняет заинтересованному Гейбу, как всё работает, пока Джон и Патрик смеются и пьют пиво. — И Боб так помогал, он нереально крутой, и всё получилось так здорово, я даже передать не могу. И Боб сказал, что ему понравилось. Он честно сказал, что всё было очень хорошо, — сияет он, но я совсем не удивлен. Я знал, что всё выйдет хорошо. Всё, что он делает, получается отлично. — Я принес тебе копию. — О, правда? — Ты заслуживаешь быть одним из первых, кто услышит это, — говорит он, и мы просто не можем отвести глаз друг от друга. Мои руки в карманах, потому что иначе они бы сами потянулись к нему, взяли бы его за руку, притянули бы, и я бы поцеловал его, обнял бы его как можно крепче, наплевав на то, что мы здесь не одни. — Когда Йен увидел студию, он чуть не умер. — Что ты ему сказал? Он пожимает плечами. — Наплёл что-то о том, что выиграл у тебя в карты. Если честно, не думаю, что его интересовало, как я это сделал, он был просто рад, что... — О чем вы там болтаете? — спрашивает Патрик, и Брендон смотрит через плечо в гостиную, где все парни смотрят в нашу сторону. Я не знаю, насколько всё очевидно, насколько всё понятно по языку наших тел, насколько всё скрытно, потому что Брендон выпячивает бедра, и я точно знаю, что это приглашение, а ещё я знаю, что не могу прекратить смотреть на него. — Об охоте, — отвечаю я, и Джон выглядит весьма скептично. — А вот это, — произносит Гейб, снова привлекая к себе внимание. Он указывает на кнопку на видеокамере, которую он держит на коленях. — Вот это что делает? Шейн и все остальные снова сосредотачиваются на оборудовании. Гейб — лучший сообщник, который у меня был. — Ну так где демо? — тихо спрашиваю я, и Брендон кивает в сторону спален. — Веди. Он бросает короткий взгляд на мою группу и своего парня, а потом направляется к комнате Джона и Гейба, где сейчас стоят все сумки. Они здесь всего на четыре дня. Вообще это была идея Патрика. Когда с музыкой всё наладилось, он просто сказал, что это то, что должно быть в документалке, и Гейб позвонил Вики, когда мы были в городе, чтобы сюда приехал Шейн плюс кто-то один, потому что больше нет места. Не знаю, напросился ли Брендон сюда или Шейн сам его выбрал по собственным причинам, но это не имеет значения, потому что теперь Брендон здесь. Пока всё ещё не ясно, где они будут спать, но Шейн привез спальные мешки, поэтому он, скорее всего, будет спать в гостиной. И Брендон тоже, хоть мне и хочется, чтобы он спал со мной в одной постели. Может, я мог бы сказать Шейну, что, мол, приятель, послушай, я хочу одолжить у тебя парня на ночь. Не воспринимай это серьёзно, Вальдес — ведь он тебе не принадлежит. Он никому не принадлежит, хоть мы и пытаемся его приручить. Брендон открывает потрепанный чемодан, лежащий на кровати Гейба и Джона — в нем одежда и несколько книг, — и где-то среди носков он находит плёнку. Я закрываю дверь, а он поворачивается ко мне. — Вот, — говорит он, тяжело выдыхая, и он кажется взволнованным и возбужденным, передавая мне плёнку. — Мы, эм, записали всего четыре песни, и это ещё не окончательные версии, но это ведь уже что-то, верно? Это уже что-то, и... Я целую его, хватая его за футболку. Я ждал этого с тех пор, как он приехал, с тех пор, как я уехал из Нью-Йорка. Он выдыхает мне в губы, обвивая мою шею руками. Магнитофонная плёнка прижимается к его пояснице, когда я кладу туда руку, прижимая к себе. — Я уверен, что песни невероятно хороши, — произношу я, наши носы соприкасаются, и я мог бы сосчитать его ресницы, которые так хорошо видно на фоне его щек, мог бы сосчитать оттенки карего в его глазах, пока мои губы едва касаются его. — Ты хоть представляешь, как сильно я скучал по тебе? — спрашиваю я, и он смущенно смеется. — Насколько сильно? — спрашивает он, и я снова целую его, в этот раз сильнее, вкладывая в этот поцелуй всё. Обвиваю руки вокруг его талии, притягивая ещё ближе, до упора, и это просто потрясающее чувство, слова Джона эхом отзываются в моей голове, и да, это оно, я знаю, о чем он говорил. Голоса за дверью заставляют нас оторваться друг от друга, и через секунду дверь открывается. Я ещё вытираю рот, когда Джон произносит: — Парни, хотите пива или... — Его голос затихает, он хмурится. — Вы в порядке? — Да, — говорю я, пока Брендон кивает. — Да, однозначно. Всё хорошо. — Ну да. Ладно. Эм, так что насчет пива? Брендон смотрит на меня, высоко подняв брови. — Пиво. Да, было бы здорово. — Не отказался бы, — соглашаюсь я, и пока Брендон следует за Джоном обратно в гостиную, я быстро иду в свою комнату и кладу плёнку на тумбочку, прикрыв её блокнотом. Чтобы ни за что её не потерять.***
Поскольку теперь нас на двое больше и у нас снова закончилась еда, парни составляют огромный список покупок. Брендон сидит на одном диване с Шейном, но они не касаются друг друга, Гейб спрашивает, хочет ли кто-то ещё курицу. Брендон, кажется, теперь напряжен, благодаря внезапному вторжению Джона, это точно, но сейчас Джон просто помогает Гейбу со списком, говоря, что он точно поедет в город, потому что хочет позвонить Кэсси, а Шейн вызвался сесть за руль, так как он единственный, кто сегодня ничего не пил. — Райан, ты поедешь? — спрашивает у меня Шейн, я опираюсь на полку над камином, лениво попивая пиво. Смотрю в окно, на улице всё ещё светло, но через несколько часов солнце сядет. Медленно качаю головой. — Я тут подумал, я тоже останусь, — говорит Брендон. — Ужасно устал после перелета, и... — Да, конечно, — перебивает его Шейн, в его тоне слышна тревога. Он кладет ладонь на колено Брендона, сочувственно сжимая. — Я так понимаю, что нам троим придется защищать этот форт, — произносит Патрик, и я перевожу взгляд на ударника, его очки сползли на нос, на нем уродливый свитер с оленем, идеально подходящий для нашего местоположения, но выглядит он так, словно был связан его слепой бабушкой. Патрик улыбается мне, но больше не той восторженной улыбкой, потому что он привык ко мне. Это улыбка хорошего друга, но в данный момент Патрику серьёзно следует заметить "нет", ясно выраженное на моем лице. — Патрик, только не говори, что ты меня бросаешь, — жалобно говорит Гейб. — Ты же знаешь, что Шейн и Джон будут обсуждать политику всю поездку, и я сдохну от скуки. Патрик, cariño, amor, amor de mi vida*... Патрик смущенно смеется и качает головой. — Я правда не... — Тебе стоит поехать, — говорю я. И только. Патрик смотрит на меня так, словно внезапно вспоминает, с кем он имеет дело, и его щеки немного краснеют. — Составь Габриэлито компанию. — Спасибо! Рад, что кто-то на моей стороне, — решительно произносит Гейб. — Конечно. Ладно. Я поеду, — бормочет Патрик. Брендон быстро исчезает, сказав, что он пойдет примет душ и вздремнет, а парни надевают ботинки и свои теплые куртки, пять раз перепроверяя, что они не забыли список, в котором отмечено просто неприличное количество сигарет и алкоголя. Шейн идет заводить машину, а я стою на пороге, обнимая себя руками, когда по мне буквально бьет холодный воздух. Патрик за машиной, показывает Шейну, куда и как разворачиваться. Снегопад стал сильнее, небо словно выбрасывает на нас весь свой запас, будто знает, что у него не будет такой возможности до следующей зимы. Гейб стоит рядом со мной, застегивая куртку. — Постараюсь не спешить обратно, — говорит он, не отрывая взгляда от машины, которая теперь разворачивается в правильном направлении. Он не смотрит на меня, но явно ждет хоть какого-то признания. — Спасибо. — Пустяки, — он пожимает плечами. — Чего только не сделаешь для своих братьев, а? Братья. Не знаю, действительно ли он верит в это или просто пытается сбить меня со следа. В любом случае, я не хочу знать правду. Он достает пачку сигарет, подмигивает мне и спускается по ступенькам. Я поворачиваюсь к гостиной, Джон стоит у одного из диванов, приходя в движение, когда наши взгляды встречаются. — Ну, увидимся позже, — говорит он, пока Патрик просит его поторопиться. — Да, приятель. — Он проходит мимо меня, и я добавляю: — Не забудьте водку. Я стою на пороге, пока все они не садятся в машину и свет фар не исчезает дальше по узкой и ветреной дороге, ведущей к главной дороге. Уже темнеет, ветер становится сильнее, и я закрываю дверь, пока хижина не промерзла, словно Антарктика. И вот они наконец ушли, и мы одни. Тишина. Абсолютная тишина. Нет ни музыки, ни Гейба, ни сирен. Собственные шаги кажутся мне ужасно громкими, когда я иду по комнате; дойдя до задней части дома, я слышу шум воды. Я уже вижу это у себя в голове: прозрачные капли стекают по его плечам, по спине, по груди. Я останавливаюсь у двери в ванную. На ней нет замка, никогда не было. Я раздеваюсь. Так к нему и нужно подходить, потому что всё этим и закончится в любом случае: он разденет тебя догола. Ванная полна пара, за душевой занавеской виден его размытый силуэт в ванной, и мое сердце словно становится тяжелее, быстрее бьется у меня в груди. Я тихо закрываю дверь, вдыхаю пар, подходя к нему. Сдвигаю занавеску. Он не вздрагивает и не замирает. Он смотрит на меня, на его левом ухе осталась пена, но он, кажется, не замечает. Его губы изгибаются в улыбке, и желание и нетерпение ещё никогда не казались такими сильными, хоть у меня и есть всё время в этом мире. — Иди сюда, — говорит он. Я захожу к нему, и моя ладонь касается его живота.***
— Я имею право переживать, — возражает он из-под десятка пледов. — Там сраный ураган. — Вот именно, — отвечаю я со своего дивана. — Стали бы они возвращаться в такую погоду? Нет. Точно не стали бы. — И поэтому то, что мы сидим на разных диванах, просто нелепо. Даже учитывая все диверсии Гейба, они должны были вернуться часа два назад. На улице темно, ветер долбит по окнам, пока в комнате горит камин, нагревая воздух. — Они не вернутся сегодня. — Но что, если на машину упало дерево или ещё что? — спрашивает он, на его лбу видны морщины от волнения. Я принес радио с кухни, и сейчас играет Smokestack Lightning из репертуара Howlin’ Wolf, и он на самом деле буквально воет "О, скажи мне, крошка, где ты была прошлой ночью?". Мы ждем местных новостей, но я уже знаю, что случилось: они приехали в город, а потом началась метель. Они решили попробовать переждать, но метель только усилилась, а в центре есть гостиница, в которой точно есть свободные номера в это время года, и сейчас они там. Они вернутся завтра утром. У нас есть вся ночь, только он и я, но он сидит на диване, сказав мне сесть на другом, на случай, если они вернутся, потому что из-за громкого ветра мы не услышим, как они войдут. Начинаются вечерние новости, передача немного шумит, но мужской голос можно различить. Когда он сообщает "83-е шоссе перекрыто на севере Уилтона из-за сильного снегопада, который остановил транспортное движение...", я произношу: — Видишь? Я же говорил. Он медленно выдыхает, расслабляясь. — Что ж, скорее всего, они в порядке. — У них всё нормально, — повторяю я уже в сотый раз, пока ведущий новостей говорит, что движение на шоссе должно восстановиться завтра к полудню. — Теперь-то мне можно сесть рядом с тобой? — Нет. У тебя пальцы холодные. — Вот не надо, — возражаю я, пытаясь согреть ладони. — Мы в хижине в лесу, у нас есть камин и ни одной живой души вокруг. Это мог бы быть чёртов романтический вечер, если бы только ты разрешил мне сесть рядом. Он смеется. — Романтика не для нас, Райан. Не понимаю, почему нет. Но его тревога, кажется, оступает, раз теперь он знает, что есть причина, почему парни не вернулись. Я возобновляю наш разговор, его демо всё ещё в магнитофоне. Я послушал его уже пять раз подряд, пока он, с покрасневшими щеками, сидел на диване, пытаясь спрятаться под одеялами. — У тебя потрясающий голос, — говорю я. Ему явно приятно, но он выглядит так, будто я преувеличиваю. — Я никогда не слышал, чтобы кто-то так пел. Это что-то новое. Что-то совершенно новаторское. Ты используешь свой голос словно отдельный инструмент. Музыка не похожа на то, что написал бы я. Джон однажды отметил, что моя музыка задумчивая, даже если у нее звучание взрывного рока, как это часто бывало с The Followers. Темная аура всегда присутствовала в моей работе, и я знаю это. В музыке Брендона такого нет. Его музыка легче, такое можно было бы услышать на радио, у нее более коммерческое звучание. В песнях чувствуется поп-рок. Но потом ты прислушиваешься к тексту и понимаешь, что он пытается что-то сказать. Это целая смесь стилей, и я помню, что сказал им с Йеном на том их акустическом выступлении: у них есть потенциал. У них дохрена потенциала, потому что музыка хороша. — Рад, что тебе нравится, — говорит он, слегка улыбаясь и не отводя взгляда от огня. — Довольно круто. Ты же талантлив, так что... Это хороший знак. Что тебе нравится. — Мое мнение ни хрена не стоит. Люди думают, что я умный только потому, что я знаменит. — Для меня оно что-то да значит. У меня в груди что-то раздувается без очевидных на то причин. — Я хочу больше копий твоей демозаписи. Хочу передать их некоторым людям. — Я уже говорил об этом, во время первого прослушивания второй песни. Конечно, он мог бы разослать запись звукозаписывающим компаниям, чтобы она там пылилась в стопке других таких же. Но ему не нужно этого делать. Не нужно, потому что у него есть я, а я знаю нужных людей, и он заслуживает того, чтобы пропустить все эти очереди, бюрократию и посредников. Я не утверждаю, что могу сделать так, чтобы он получил контракт. Я говорю, что знаю людей, которые могут это сделать, и что мое слово имеет вес. — Райан, я не знаю... — Ты хочешь этого. Разве нет? — Хотел, когда был младше. Потом я понял, что это просто глупая мечта. Не все же могут быть рок-звездами, верно? Поэтому я забил. Сосредоточился на том, чем моя жизнь действительно являлась. Потом поехал в тур с The Followers, и я... Поймал себя на том, что снова начал писать песни. Я увидел, что это возможно. Мечту можно осуществить, но... возможно, я сейчас просто слишком стар для этого. — Он говорит это нерешительно, немного стыдливо, словно один из тех, кто честно признает, что да, они на самом деле хотят стать космонавтами или моделями. На самом деле. Иногда, чтобы признать это, нужно столько же смелости, сколько нужно, чтобы по-настоящему заняться этим. — Тебе двадцать пять. Ещё есть время всё изменить. Он улыбается, а потом притворяется серьёзным. — И когда я стану известным, я куплю-ю-ю лестницу в небо**. — Хороший план. Так и сделай. — Он смеется, но я не собираюсь отвлекать его от сути разговора или позволить ему сменить тему. — Слушай, всё, что я могу — это отдать демозаписи нескольким парням, которые, возможно, послушают их и, возможно, передадут их куда следует. Что ты теряешь? Он пожимает плечами, и он кажется мне таким маленьким. — Не знаю. — Звучит так, будто он хочет сказать "многое", но я не представляю, что же он может потерять. Работу бармена в клубе или невыгодную стажировку в компании по организации концертов? Я знаю, что для него важно самому налаживать связи, без какой-либо помощи, но я всего лишь пытаюсь ускорить его открытие в музыкальной индустрии. The Followers тоже не обошлись без помощи — Джо переспал с дочкой исполнительного директора, и она положила нашу демозапись поверх общей стопки. Никого в бизнесе нельзя назвать святым, и мои попытки помочь Брендону довольно безобидны по сравнению с тем, что сделали некоторые другие люди. — Ладно. Можно попробовать, — вздыхает он. — Вот и хорошо. Значит, с этим разобрались. И ещё, должен сказать, что я сейчас кое-что сделаю. Просто предупреждаю. — Что? — Совершу вторжение на твой диван и залезу к тебе под эту кучу пледов. Потом притворно зевну и невзначай приобниму тебя, а затем попробую уговорить тебя хоть немного со мной поцеловаться. — Словно мы какие-то влюбленные подростки, да? — Вроде того, да, — говорю я, и мне нравится, что я могу рассмешить его, когда он думает, что я веду себя как придурок, и я клянусь, что не творю такие глупости с другими, но я знаю, что он засмеется, поэтому и делаю это. В последнее время, это причина, по которой я делаю вообще что-либо.***
Шторы тоже новые, бледно-желтые и слишком яркие из-за утреннего солнца. Тьма ушла, метель отступила, ветер успокоился. Такое ощущение, что мир решил начать всё заново и быть настолько красивым, насколько это возможно в этот раз. Для меня всё равно ещё слишком рано, и я закрываю глаза. Спина Брендона прижимается к моей груди, он ровно дышит во сне. Мы делим одну подушку, моя рука лежит под ней, а другой я обнимаю его. Он теплый, мягкий и такой живой, словно он — центр всего, вот что я чувствую, ощущая его сердцебиение кончиками пальцев. Его рука лежит поверх моей, и я никогда не чувствовал себя таким расслабленным. Мой нос касается его волос, они пахнут сексом, и я правда не знаю, как у нас это вчера получилось. Вот как всё было бы. В хижине больше никого не было бы. Только мы вдвоем. И, не знаю, может, мы просто нуждались в перерыве, в уединении, в тишине и покое. Причина не имеет значения. И мир мог бы подождать со своими расписаниями записи, планами на тур, безумными фанатами, старыми и новыми врагами и датами выпуска альбома, потому что мы бы не думали об этом. И не делали бы ничего особенного. Готовили бы завтрак, кололи дрова, гуляли, слушали радио и подпевали блюзу 40-ых, он играл бы на гитаре, а я попытался бы приготовить что-то съедобное, может, мы играли бы в шахматы или просто болтали, боже, мы бы просто разговаривали, а потом пошли в душ, и я отымел бы его у стены, а позже он смеялся бы у камина над какой-то глупостью, которую я сказал, и мы пошли бы спать, проснулись бы и повторили всё это. Я целую его в шею сухими губами, так мягко, как только возможно. Не хочу его разбудить. Хочу, чтобы он спал так долго, как пожелает. У нас такого никогда не было. Мы спали в постели, дремали после секса, такое бывало, но я никогда не просыпался с ним в обнимку, прижимая его к себе как можно ближе. Никогда не просыпался с таким чувством единства, словно я часть чего-то большего, чего-то, что я не могу понять, но могу назвать. У меня никогда в жизни такого не было. Это всё он. Да, наверное, так и есть. Он мог бы такое провернуть. Он слегка шевелится, и я прижимаюсь носом к месту за его ухом, ему нравится, когда его туда целуют. Он довольно мычит и поворачивается на спину. На его губах ленивая улыбка, глаза немного приоткрыты. Он выглядит сонным, волосы растрепаны, и я изучаю каждую деталь, обводя кончиками пальцев каждую черту его лица, двигаясь к его щеке. Он открывает рот, хочет что-то сказать, но я прижимаю указательный палец к его мягким губам. Его глаза открываются, показывая темно-карюю радужку, и он вопросительно смотрит на меня. Я провожу пальцем по линии его челюсти, кладу ладонь на шею. — Я люблю тебя. Он тихо выдыхает. Словно это не такая уж и неожиданность. И теперь всё сливается воедино, прошлое, настоящее и будущее. Если честно, я знаю не многое. Я только болтаю. Я повидал эту страну и несколько других, видел много людей и много чего слышал, но я не понимал ничего из этого. Не понимал, потому что я не понимал себя самого, но теперь всё на своих местах. Он кладет ладонь мне на затылок, и поцелуй получается резким, словно он не хочет, чтобы мы говорили что-то ещё, хотя слова всё равно не нужны. Я отвечаю ему, ощущая, словно меня разрывает изнутри, и я чувствую себя ближе к нему, чем к кому-либо, и я хочу, чтобы так было и дальше. Хочу, чтобы он знал всё то, чего не знает никто другой. Хочу, чтобы он был тем единственным. Хочу его. Поцелуй углубляется, но он нетороплив. Мы двигаемся, пока я не оказываюсь сверху, я чувствую его несвежее, но такое идеальное дыхание, мое сердце кажется мне и тяжелым, и легким одновременно, а всё остальное кажется таким слабым, слабым при виде его, при ощущении его. Я вдыхаю его запах, все чувства обострились. Мои ладони в его мягких волосах. Энергия в моем теле кажется мне новой, какой-то нервозной и поглощающей. — Хочу быть в тебе, — шепчу я ему в губы, с которых слетает прелестный полувздох. Я не хочу торопиться, хочу, чтобы всё было медленно и нежно, хочу смотреть в его чёртовы глаза, хочу всего этого, потому что вселенная перестраивается для нас. Да. Он перестраивает меня. Его руки проходятся вверх и вниз по моему позвоночнику, и в этом медленном поцелуе больше страсти и чувств, чем в любом страстном жестком поцелуе, и я ощущаю свои чувства к нему каждой клеточкой тела, они бурлят и поглощают меня изнутри. — Пожалуйста, — ошеломленно выдыхает он между поцелуями. Он тоже этого хочет. Нуждается в этом так же, как и я. Внезапно он разрывает поцелуй, его глаза расширяются всё сильнее. Его рот открывается, он выглядит встревоженным. — Что? — спрашиваю я, но он шипит, чтобы я замолчал, смотрит в сторону двери, и тогда я тоже слышу. Стук. Шаги. Голос Гейба. — Блять, — произносит Брендон, но мне плевать, но ему не всё равно, а это значит, что и мне тоже, и я быстро и неохотно слезаю с него. Он вскакивает на ноги, словно его молнией ударило — молнией с громом***, — вытирает рот, поправляет волосы и надевает боксеры, которые даже не его. — Который час? — спрашивает он, глядя в окно, за которым уже светло, очень светло, и мы проспали, но у нас было на это право. — Не знаю. Я отвлеку их, а ты иди в свою комнату. — Я беру штаны и надеваю их, не заботясь о белье. — Ладно? — Да. Ладно. До нас доносится голос Гейба, что-то похожее на "Дорогая, мы дома!". — Ни о чем не переживай, — говорю я ему, притягивая для поцелуя, неожиданно для него. Я чувствую, как доля напряжения покидает его, и он спокойнее, когда мы отстраняемся. Я со всем разберусь. Ему никогда не нужно ни о чем волноваться. — И, кстати, этим утром ты выглядишь потрясающе, — добавляю я с хитрой ухмылкой, и он издает тихий изумленный смешок, улыбаясь мне глазами. Коридор встречает меня холодом, исходящим из открытой входной двери, когда входят парни с пакетами. — А вот и он, — произносит Гейб, замечая меня первым, и я быстро приглаживаю волосы, проходя в гостиную. — Застряли в городе? — спрашиваю я, и Патрик начинает во всех подробностях рассказывать об их приключении, Шейн оглядывается вокруг, поэтому я говорю, что Брендон ещё спит в комнате Гейба и Джона, раз уж она была свободна, и Шейн успокаивается, хоть и выглядит так, будто очень хочет увидеть Брендона, словно неожиданная разлука с парнем принесла ему боль. Не зная наверняка, находится ли ещё Брендон в моей комнате в ожидании подходящего момента, чтобы пробраться в другую спальню, не будучи замеченным, я веду всех парней на кухню, чтобы разобраться с едой. Я стараюсь улыбаться, но мне словно воткнули нож в живот, и где-то внутри я ощущаю волну злости, говорящую "ненавижу вас за то, что вы так рано вернулись" и "я не хотел, чтобы вы вообще возвращались, лучше бы вы просто оставили нас одних. У нас всё было хорошо. Всё было идеально". Так и было. Парни разгружают пакеты, Джон собирается выйти с кухни, но я быстро преграждаю ему путь. — Помогать не собираешься? — спрашиваю я, и он хмурится, отводя взгляд от моего обнаженного торса. Я слышу, как открывается и закрывается дверь. Джон заглядывает мне за плечо, тоже услышав это. — Просто собирался повесить куртку, — говорит он, проскользнув в гостиную и бросая куртку на диван, на котором всё ещё лежат пледы, оставленные нами вчера. Я заглядываю в коридор, почесывая голову, и Джон произносит: — Ты выглядишь... Я смотрю на него. — Да? Кажется, ему нечего сказать. Открывается дверь, и из второй спальни выходит Брендон. Понятия не имею, зачем он одевался, так как сейчас на нем только пижамные штаны, его волосы взъерошены, он зевает и поднимает руку. — Утро. — Он указывает в конец коридора. — Душ. — Мы организуем завтрак, — говорю я ему, он показывает мне пальцы вверх и уходит в ванную, словно мое существование не особо важно для его заспанного разума. Он точно будет голоден, после такого секса. Было бы неплохо приготовить приличный завтрак. Я смотрю ему вслед, пока он не исчезает в ванной, и, в отличие от вчера, я не иду за ним. И это кажется мне преступлением. — Ну, — говорит Джон, снова привлекая мое внимание. Он посмеивается, теперь явно расслабившись. — Нам стоит начать готовить обед. — Уже так поздно, да? — спрашиваю я, следуя за ним на кухню. — Так поздно, — отвечает он, а Гейб с театральным вздохом просит меня одеться, бога ради, потому что мои попытки соблазнить его медленно, но верно начинают срабатывать, и я показываю ему средний палец, пока Патрик говорит, что это ненормально. Шейн криво улыбается, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и когда я замечаю, что на моем животе видно как минимум один след от укуса, я прикрываю его рукой и наконец иду одеваться.***
Мы расположились в гостиной у камина с кучей алкоголя, и чем сильнее наша кровь смешивается с водкой, тем громче становятся наши голоса. Я в основном веду себя тихо, только смеюсь над историями парней, с моего лица не сходит глуповатая широкая улыбка. Патрик сидит на одном диване со мной, Брендон устроился на полу, сев на плед, а остальные — на втором диване, у их ног стоят пустые бутылки из-под пива. Я делаю затяжку, втягивая щеки. Шейн отснял немного материала после обеда, мы сыграли для него несколько новых песен, и Брендон наблюдал за нами, и я могу поклясться, что музыка звучала в миллион раз лучше, чем когда-либо раньше. Но у меня не было возможности уединиться с ним, и это начинает мне надоедать. Пока Шейн брал интервью у Гейба, Джон попросил меня разобрать с ним несколько песен, а после съемок Брендон и Шейн пошли на прогулку. Не просто пройтись, а на прогулку — это слова Шейна, а не мои, — и они пропали вдвоем на час и двадцать три минуты, словно здесь вообще есть, на что смотреть и где гулять. И они ушли, держась за руки, как будто мы в такой глуши, что они не боятся, что кто-то это заметит; и хотя Брендон улыбнулся мне, когда они вернулись — той самой улыбкой, — я всё равно не могу отделаться от неприятного чувства. Брендон смеется над чем-то, что сказал Джон. Не могу отвести от него глаз. Сердце продолжает сильно и быстро стучать, и это не из-за алкоголя, потому что мне нужно было бы пить ещё часов пять, чтобы действительно напиться. Теперь мое сердце всегда так себя ведет. Брендон. Это всё он. — Так будет разумнее всего, — говорит Джон, поднося к губам бутылку, и я выныриваю из своих мыслей и смотрю на другой диван. — Было бы здорово, да, — отвечает Шейн. — У меня проблемы со спиной. — Что? — спрашиваю я, пытаясь влиться в разговор. — Говорим о том, кто где спит, — сообщает он мне. — Мы с Бреном займем вторую спальню. Джон больше не хочет спать рядом с Гейбом. — Не думал, что всё так плохо, — говорит Гейб оскорбленным тоном. — Ты во сне на меня слюни пускаешь, — возмущенно отвечает Джон. — Я с радостью посплю здесь в одном из спальных мешков. Гейб драматично вздыхает. — Райан, можно мне спать с тобой? — Нет, — говорю я, и он злобно смотрит на меня. Брендон увлеченно ковыряет пальцем этикетку на бутылке пива, и я чувствую какую-то тяжесть в животе. Я хочу, чтобы он отказался. Хочу, чтобы он отказался делить постель с Шейном. Они не будут... Они не будут заниматься сексом, не здесь, конечно, когда вокруг них есть другие, а Брендон не может вести себя тихо во время секса, и кровать скрипит, так что нет, они не будут и не смогут, но всё равно, кровать не широкая, и они точно будут прижиматься друг к другу. Скорее всего, они и так делают это в Нью-Йорке каждую ночь, но почему-то сейчас меня это задевает. Это наш дом. Мы сделали его нашим прошлым вечером, а теперь он будет спать с кем-то другим, и разве я единственный, кто считает, что это не совсем правильно? — Ну, раз с этим мы всё решили, то я пойду спать, — говорит Шейн. — Завтра нужно будет рано встать, чтобы разобраться с камерами. — Отличный план, — произношу я. И под этим я имею в виду пошел нахуй. Мы будем пить всю ночь, и я сделаю так, чтобы Брендон не уходил спать до самого рассвета, пока Шейн не начнет возиться со своими тупыми камерами для сраного фильма, который я решил снимать только чтобы быть ближе к Брендону. Это сработало. Сработало, как по волшебству. Почему Шейн всё ещё здесь? Остальные просят Шейна остаться, потому что он нравится им, Патрику, Джону и Гейбу. Всем нравится наш режиссер, но Брендон ничего не говорит, и я рад это отметить. И когда Шейн уйдет, Патрик сможет пересесть на другой диван, а Брендон сядет со мной. Шейн встает, качая головой. — Нужно поспать, парни. Особенно пока я не напился. С похмелья нереально работать. — Ну, доброй ночи, раз ты настаиваешь, — печально произносит Патрик. Шейн, однако, не уходит. Он смотрит на Брендона. — Брен? Идешь? Брендон поднимает взгляд от бутылки, которую он сосредоточенно изучал довольно долго. Я пристально смотрю на него. Даже не смей. Но Шейн говорит это так просто, словно он просто предлагает, что они пойдут спать вместе, одновременно, потому что они всегда так делают. После паузы, Брендон говорит "Да", встает, расправляет рубашку, не глядя на меня. Он кажется смущенным, и я не знаю, в чем дело: это из-за того, что гомосексуальная пара идет спать вместе в доме, в котором все остальные предположительно натуралы, или же дело во мне. Потому что он не смотрит на меня. Брендон ставит бутылку на полку над камином и быстро улыбается на прощание. Но он же не уйдет. Не в нашем доме, ведь теперь он знает, теперь он мой, я оставил на нем свое клеймо этим утром, и ему больше не нужен Шейн. — Ночи, ребята, — говорит он, его взгляд на мгновение останавливается на мне. Не похоже, что ему жаль. Он скорее взволнован. Да. Он взволнован. Шейн выходит первым, и когда они исчезают, меня наполняет разочарование. Ох. Гейб молча смотрит на меня, как и Джон, а Патрик уже начал говорить о новой квартире, в которую он переедет, раз теперь он нормально зарабатывает. Я бросаю взгляд туда, где Брендон пропал из виду. Такое ощущение, что все мои внутренности прогнили. — Как насчет того, чтобы выпить ещё? — безжизненно спрашиваю я, и, заметив, что мы уже допили бутылку водки, я иду на кухню за виски. Глупец. Господи, как же... Неважно. Кому какое дело? Неважно, это неважно. Опираюсь на стойку и пью прямо из бутылки. Я слышу тихий стук, и все мои чувства тут же обостряются. Больше ничего не слышно. Это был не стук кровати во время секса, потому что звук повторился бы, или, может, они замедлились, или, возможно, это они просто ложились в постель, и я стараюсь дышать, стараюсь не думать об этом. Но это всё, о чем я могу думать. Нахрен всё это. Это место. Этому дому нужно больше, чем сраный ремонт, чтобы превратиться во что-то приятное. Что-то, что не вонзит в меня нож. Я делаю большие глотки из бутылки, пока мой разум наконец не прекращает думать о том, как Шейн творит всякие непристойности с Брендоном, как Брендону это нравится, как он откидывает голову назад от наслаждения. Я знаю, что это просто мое воображение. Я знаю, знаю, но их прикосновения кажутся такими реальными. Парни смеются в гостиной. Я выхожу, беру свою куртку и сообщаю им, что буду пить в одной из машин. Воздух кажется не таким холодным, каким он есть на самом деле, потому что я пил, но окна машины быстро запотевают от моего дыхания. Я нахожу пару перчаток без пальцев в кармане куртки, что бессмысленно, так как моим пальцам всё ещё холодно. Брендону не нравится, когда у меня холодные пальцы. Интересно, какое у Шейна кровообращение. Я сижу в желтом Мерседесе, тихо напевая "О боже, купи мне Mercedes Benz", пытаясь отвлечься от домика и того, что там происходит, чем бы это ни было. Я не знаю, прошло две минуты или двадцать, прежде чем раздается стук по окну со стороны пассажирского сидения, и внутрь заглядывает Джон. Он открывает дверь без приглашения, машина немного наклоняется, когда он садится. — Привет. Я мычу в ответ и провожу пальцами по рулю. Хорошая машина. Вики достала нам хорошие машины. Джон долго говорил об этой, пока мы ехали, буквально не затыкался, говоря о мурлычащем звуке акселератора. — Ты же знаешь, что это странно, что ты сидишь тут посреди ночи, да? Потому что ты можешь и не знать, это же ты. — Это покруче, чем стоять на крыльце в сильный ветер, — отвечаю я и предлагаю ему бутылку. Он делает большой глоток, воцаряется тишина. Я не особо хочу разговаривать, я просто не хочу сейчас находиться в том доме. — Я знаю, почему ты здесь. — Он смотрит на размытые квадраты света — окна домика. — Я охренеть как сильно стараюсь понять это. То есть, это... Это ведь из-за Брендона, да? — Его голос затих до серьёзного шепота. Я удивленно смотрю на него. Я думал, он скажет, что это из-за музыки, из-за смысла жизни, смерти, что угодно, только не правда. Моя прошлая группа взбесилась, когда все узнали, Спенсер, мой лучший, блять, друг, переживал, что я и его захочу трахнуть, моя бывшая девушка закатывала истерики, Вики тоже раздула из этого большую проблему, Гейб только ухмыльнулся, но это ведь Гейб, а Джон... Джон — довольно обычный парень. Он хочет жену и детей, хочет безопасности и пенсионных планов, хочет настоящих американских ценностей и всё такое, но он делает ничего из того, чего я от него ждал. Он просто сидит. — Да, так и есть, — подтверждаю я, не зная, как с этим быть. — Как давно ты...? — Может, минут двадцать. Чутьё? Не знаю. Может, даже целый месяц, на подсознательном уровне, но теперь правда была у меня прямо под носом. Нужно только признать её, понимаешь? — Он делает очередной большой глоток, пар от его дыхания поднимается в воздух. На улице совсем темно, и я рад, что мы почти не можем видеть лиц друг друга. Он вздыхает. — Это ставит меня в неловкое положение, чувак. Шейн стал мне хорошим другом, и... Ну, думаю, с Брендоном мы тоже относительно близки. Хотелось бы мне не знать. — Я тебе и не говорил. — Нет, но если я всё понял, то как скоро поймут и все остальные? И ещё... Кэсси и Келти — очень хорошие подруги. Если Кэс узнает, что я знал всё это время... — Слушай. Никто ничего не узнает. — Райан, — он издает короткий смешок. — У тебя всё на лице написано. — Он смотрит на меня, и я опускаю голову, не желая, чтобы он увидел что-либо. Всё не так очевидно. Так не может быть, потому что если бы всё было очевидно, о нас уже давно узнали бы. Или, может, до меня только сейчас начинает доходить, что всё это просачивается на поверхность, в конце концов. — Ладно, так что... Что между вами двумя? Хороший вопрос. Чертовски хороший вопрос. Гейб спрашивал о нас, но он любопытный и он завидует, и Вики спрашивала, но она переживает и ревнует, но Джон... Джон, кажется, думает, что я хочу поговорить об этом. С кем-то. С кем угодно. С кем-то, кроме себя самого. Я не хотел делиться этим с остальными, но Джон — умный парень, он понимает подобные вещи, чёрт, у него же есть Кэсси, и я ловлю себя на том, что откидываюсь в сидении и начинаю говорить. — Я не знаю. Богом клянусь, я не знаю. Иногда я думаю, что знаю, что у нас с ним происходит, но потом осознаю, что и понятия не имею, о чем он думает. Не знаю, что он чувствует. А потом мне кажется, что я во всем разобрался, что всё понятно, но позже выясняется, что я всё это придумал, или нет, но я не спрашивал, потому что мы не... Мы два парня. Мы не обсуждаем наши сраные отношения. Ну, по крайней мере, не обсуждаем их честно. Боже. Я просто не знаю, что между нами происходит. — Интересно, имеет ли мой поток сознания смысл для Джона... Я думаю о том, как Брендон встал и пошел за Шейном, и, возможно, у него не было выбора в той ситуации. Ладно. Но я не могу даже попытаться угадать, о чем он думал, когда вставал и уходил. — Я не понимаю Брендона, блять, Ури. В этом плане ничего не изменилось, судя по всему. — Мои слова практически сочатся горечью. — Так вы... занимались этим и раньше? — спрашивает он, и теперь он, кажется, озадачен нашими отношениями. Я бросаю на него долгий-долгий взгляд и буквально вижу, как на его лице мелькает осознание. — Оу. Ладно. — Его голос звучит удивленно. Группа Джона уехала раньше, чем началась вся та драма из-за нас с Брендоном, но я послал Джона нахуй из-за Брендона. Не совсем из-за него. Или из-за него, просто я тогда ещё не знал этого. А потом Canadian History распались, а мы с Джоном снова начали общаться, и мы никогда не говорили о Брендоне или о туре Jackie. Мы решили, что прошлое должно оставаться в прошлом, выпили вместе и решили вместе писать музыку. Его и уговаривать не нужно было. Райан Росс стоял у него на пороге. Нет, его не нужно было уговаривать. — От старых привычек тяжело избавиться, верно? — тихо спрашиваю я. От них невозможно избавиться. — Когда мы снова встретились... перед Рождеством. Это было... — Я даже не знаю, как закончить начатое предложение. Волшебно. Незабываемо. Словно химическая реакция. У меня не было выбора. — Кто знает? — спрашивает Джон. Слишком много людей. Брендон пришел бы в ярость, если бы узнал, потому что он слишком переживает, что кто-то узнает. Но теперь знает большая часть моей группы, как и мой менеджер. Те самые три человека, которым можно знать. — О твоих... предпочтениях, я имею в виду, — уточняет он. — Парни, которых я трахнул? Я специально отвечаю грубо. "Предпочтения". Как вежливо. Но это не вызывает у него отвращения, он не называет меня педиком, как Джо или Брент или даже Жак. Даже не вздрагивает. Просто говорит: — Я бы ни за что не догадался. — Вернуться назад на пять лет, и я бы и сам не подумал. — До Брендона. До всего этого. Боже, тогда я был так уверен во всем, хоть всё и разваливалось на части вокруг меня. — Слушай, помнишь, как несколько лет назад ведущая новостей вышибла себе мозги в прямом эфире? — Да, я помню, читал об этом. — Я видел это. — Вот дерьмо. Ты серьёзно? — Да. Даже точно помню тот день, потому что это случилось на следующее утро после того, как я... с Брендоном. Он был первым. — Почему-то эта информация кажется слишком личной, чтобы ею делиться, но я продолжаю, так как хотел сказать не об этом. — И я... Не знаю. Несколько недель я думал, что это был знак от Бога, Аллаха или Кришны, да хоть от сраного Зевса. Знак, что это было неправильно, корень зла. Что часть меня — зло. Может, так и есть, если подумать. — В голове проносится мысль о Брендоне. — Но дело в том, что это мое решение. И ничто и никто не может судить меня, только я сам. То, что какая-то... какая-то грёбанная сумасшедшая покончила с собой из-за депрессии в прямом эфире не имеет ко мне никакого отношения. Нет никакого предопределения. Есть только жизнь. Нельзя оправдать хаос, Джон. Нельзя сделать счастливыми всех, так что приходится выбирать. И я выбрал себя. — И как, получается? Я смеюсь, осознавая, что я сейчас пытаюсь напиться в арендованной машине, потому что Брендон решил соблюдать приличия. — Когда как. Внезапно я вспоминаю, как я, будучи пьяным, рассказал Джону, что Брендон — гей. Может, это было в коридоре отеля, и я как всегда болтал чушь, и Джон, казалось, никак не отреагировал на то, что Брендон гей. Теперь он знает правду обо мне, и он сохраняет спокойствие, как и тогда. Чёрт. Вероятно, он единственный парень в этой стране, который считает, что его не касается то, кто с кем спит. — Тебе следует вернуться, — наконец произносит он. — Ты же не хочешь, чтобы они начали что-то подозревать, верно? И что бы ни было между... вами с Брендоном. Он смотрит на тебя по-другому. Не так, как на Шейна, я имею в виду. — Ты так думаешь? — Да, — но я не знаю, может, он говорит это только ради меня. — И он обманывает Шейна, чтобы быть с тобой, так что, думаю, мы можем придти к своим собственным выводам, следующим из этого, так? Поэтому можешь прекратить хандрить по этому поводу. — Никто не хандрит, — возражаю я и вспоминаю, как он говорил о Кэсси, и да. Это похоже. На то, что я чувствую к Брендону. — Когда проводишь так много времени с кем-то, потом трудно жить без них, — говорю я, цитируя его, и Джон посмеивается. Брендон не мог отказаться идти спать так, чтобы ничего не всплыло, не устраивая скандал. Вот и всё. Ничего больше. — Спасибо, Джон. — Не за что. Но только... не надо меня в это впутывать, ладно? Я не хочу врать людям, которые мне дороги. Я тоже не хочу, но почему-то это уже стало таким естественным. Я едва замечаю это. Я обещаю ему не вмешивать его в это. И всё же, когда я наконец ложусь в постель несколькими часами позже, алкоголь пульсирует у меня в желудке, а мир кажется затуманенным, словно ему не хватает ясности этого утра, до меня доходит, что что-то изменилось. Что-то теперь иначе. Я устал делить его.