***
Он придет. Он просто опаздывает. Он должен был придти уже сорок минут назад, но мне стоит учитывать множество факторов: пробки, неполадки в метро, может, он потерял ключи... Что угодно могло произойти. Кровать в номере кажется совершенно нетронутой, горничные снова постарались, чтобы она выглядела безупречно. Но в целом можно сказать, что здесь кто-то живет: я принес сюда гитары и одежду, его одежда тоже здесь есть, на прикроватной тумбочке стоят пять открытых бутылочек со смазкой, в ванной стоит его шампунь рядом с его же зубной щеткой, поэтому можно сказать, что это место для двоих людей. Но сейчас я один. Он сказал, что, возможно, у него не получится придти, но он постарается. А если не сможет, то позвонит. Он утверждает, что ужасно занят. Я тоже занят, но нахожу для него время. Чёрт возьми, раньше мы виделись по четыре раза в неделю, а теперь только раз в восемь-девять дней. Он что, не замечает этого? Я-то точно замечаю. И мне приходится упрашивать его. Сложно не заметить. Но он не звонил, так что он, должно быть, в пути. Просто опаздывает. Опять. Те несколько раз, что мы виделись с тех пор, как я вернулся из Бисмарка, мы приходили сюда. Время, проведенное вместе, просто божественно: секс в душе, дорогие закуски в номер, короткий сон после секса... его улыбка. Но он всегда опаздывает и всегда слишком рано уходит. В Бисмарке на меня внезапно снизошло озарение: нам удалось провести вместе почти двадцать часов. У нас... никогда раньше такого не было. Мы не бывали наедине друг с другом так долго. И хотя это продлилось недолго, этого хватило, чтобы я понял, что это именно то, чего я хотел. В те двадцать часов я был счастливее, чем за все двадцать шесть лет своей жизни, а сейчас, когда его нет рядом, я чувствую только пустоту. Я не знаю, как сказать ему об этом. Я надеялся, что он сам как-то это почувствует, но тогда он уже был бы здесь, разве нет? Эти комнаты ничего не значат без него. Я прохожу обратно в гостиную, держа в руке бокал вина. Кресло Брендона пустует, поэтому я сажусь в него, смотрю в окно. Интересно, что ему нравится больше всего в этом виде из окна, есть ли у него любимое здание. Я развязываю галстук и сдерживаю вздохи, которые всё равно ничего не изменят. Почему это начинает казаться таким знакомым? Он опаздывает на пятьдесят минут, когда я слышу скрежет ключа в скважине и как поворачивается дверная ручка. Я не встаю с кресла, просто смотрю в сторону двери, и он входит; у него покрасневшие щеки, словно он бежал. — Ты всё ещё здесь, — говорит он, тяжело дыша. — Прости, что я опоздал. — Всё ещё здесь, — отвечаю я, но теперь у нас всего час, а не два, потому что ему снова пришлось где-то задержаться. Ему всегда нужно быть где-то ещё. Я буквально живу в студии, но когда я выхожу оттуда — я с ним. Я ходил домой всего пару раз, чтобы взять свежую одежду и прочесть записки от Келти, вроде "Где ты?", "Позвони мне на работу" и "Я скучаю". Брендон быстро снимает куртку, но на этом не останавливается, тут же снимая и футболку. — Извини, — говорит он и подходит ко мне, пошло покачивая бедрами, и да, ничего страшного. Он бросает футболку на диван, его обнаженный торс кажется таким привлекательным, теплым, мягким, и да. Ничего страшного. Или нет. Он садится мне на колени ко мне лицом. Забирает у меня бокал и залпом допивает вино, из-за которого его нижняя губа приобретает темно-красный оттенок. Мой указательный палец плавно скользит вниз по его груди, останавливаясь у ребер. — Где ты был? — Говорил с Уильямом по телефону. Ему нужно было выговориться по поводу Карла. У них не всё в порядке. — Не всем парам суждено быть вместе. Он пожимает плечами, пальцем приподнимая мой подбородок. — Пожалуй, — говорит он и прижимается своими губами к моим. Я не отвечаю, и он отстраняется, нахмурившись. — Всё нормально? — спрашивает он, успокаивающее поглаживая меня по волосам. — Да. Конечно. Просто я... Не знаю. Думал, ты с Шейном. — Он на работе, — он говорит это таким тоном, будто я должен знать это, и, может, так и есть, может, он говорил об этом, но планы иногда меняются. — И сейчас я с тобой, так? — Его голос такой мягкий и нежный; он целует меня в губы. — Не думай о нем. Сейчас он лишний. Да. Так и есть. — Я должен был позвонить и сказать, что опоздаю. Прости. Ну же, позволь мне извиниться, — мурлычет он, целуя меня, пока я не отвечаю, и он углубляет поцелуй. Я стараюсь не думать о том, что теперь у нас в два раза меньше времени, что у нас ушло несколько дней, чтобы устроить эту встречу. Видеться с ним становится всё сложнее. Он расстегивает мою рубашку, снимает её. — Я отсосу тебе, — говорит он, и, кажется, его заводит одна только мысль об этом. Меня тоже, конечно, и стараюсь выкинуть это из головы, того другого парня, стараясь не думать, что он пытается подкупить меня. Конечно же нет. Не пытается. Он садится передо мной на полу, расстегивает мой ремень, целуя низ моего живота, и он будет так прекрасно смотреться на коленях передо мной, просто идеально, и я закрою глаза, откинусь в кресле, запущу пальцы в его волосы, позволю ему довести меня до разрядки своим ртом. Но если у него будет занят рот, то мы не сможем поговорить, а... а сейчас мне есть, что сказать. — Я тут думал, я мог бы взять выходной на следующей неделе. Скажи, какой день тебе подойдет, и мы встретимся здесь. Завтрак, обед и ужин в постель. — Райан, — говорит он, недоверчиво глядя на меня снизу вверх, сидя между моих разведенных ног. — Я не могу исчезнуть на целый день. — С каких это пор? — С этих самых. У меня три работы, и документальный фильм теперь отнимает больше времени, компания по организации концертов разбирается с гримерками для Led Zeppelin, и я подал заявление об увольнении из клуба, но я не могу уйти оттуда ещё несколько недель, и сейчас я правда хотел бы не думать обо всем этом и просто отсосать тебе. Мои ладони в его мягких волосах. Я поглаживаю его по щеке, искренне удивленный. — Тебе не нужно работать, знаешь. — Он закатывает глаза, будто я снова сказал что-то глупое, и сейчас он наверняка скажет, что я с ума сошел. — Уволься со всех своих чёртовых работ, я дам тебе денег, и тогда у тебя будут выходные. — Может, я хочу работать, — говорит он. Серьёзно? Да кто выбрал бы жизнь в роскоши вместо каторжных работ. — О, я бы нашел для тебя работу, — отвечаю я, пошевелив бровями, но он не смеется, не говорит мне, какой я замечательный. Он встает, качая головой, явно злясь. Что я сделал? — Ты вообще не меняешься, — говорит он тоном, который я слышал слишком часто в прошлом, и я внезапно понимаю, к чему всё идет, потому что мы уже проходили через это: я скажу, что он упрямый, он назовет меня мудаком, и тогда мы будем ругаться без какой-либо причины, сделаем друг другу больно, а потом помиримся, в конце концов; очередной шрам, оставленный на наших отношениях. Но мне это надоело. Если он хочет ненавидеть меня за то, что я забочусь о нем — ладно. Ладно, нахуй. Если он хочет работать на износ, лишь бы защитить свою гордость, потому что это делает его самостоятельным парнем, то ладно. Раз уж это так важно для него. Я не хочу с ним ссориться. — Я всего лишь хочу чаще видеться с тобой. Это что, преступление? — Нет. Нет, конечно. — Он вздыхает. — Просто ты мог бы давать мне больше личного пространства. — Личного пространства? — переспрашиваю я, и он кивает. Не понимаю. Он хочет больше личного пространства? Это не укладывается у меня в голове. Я хочу как раз обратного. Когда он вообще решил это? — Ну, не много пространства, — добавляет он. — Просто... Мне нужно, чтобы всё это было менее напряженно. — Да. Конечно, — я прокашливаюсь и начинаю застегивать рубашку. Менее напряженно. Ладно. Понятно. Не знал, что я слишком его напрягаю. — Эй, ну не надо, — возражает он, снова садясь ко мне на колени. — Мы слишком много болтаем. Ну же, я ждал этого несколько дней. — Его слова превращаются из горьких в приторно-сладкие, и вот он снова целует меня, прижимаясь как можно ближе, я обнимаю его за талию. Больше пространства. Меньше напряжения. Почему-то это не вяжется с тем, что мы делаем сейчас. — Хочу, чтобы ты трахнул меня, — произносит он, целуя теперь мою шею, а я смотрю в потолок. Мой член реагирует на всё это, конечно же, и я трахну его, с удовольствием, конечно, но я не могу просто вырубить свой мозг. Что-то не так. — Просто иногда это сбивает с толку, понимаешь? — спрашиваю я, вспоминая, как он сказал мне то же самое несколько месяцев назад. Это сбивает с толку — знать, где лежит грань, как всё пересекается. Чертовски сбивает с толку. — Нет, не понимаю, — отвечает он, и самое отвратительное во всем этом — это то, что я даже не знаю, когда я упустил возможность быть с ним. Просто я внезапно осознаю, что умудрился её упустить.***
Я захлопываю дверь, бросая ключи на столик, но они падают на пол. Я наказываю свою квартиру без какой-либо причины, снимая обувь на пути в гостиную. Мои волосы ещё мокрые после душа в отеле; обычно я не принимаю душ там, потому что мне нравится ощущать на себе его запах, запах секса, меня это сводит с ума, но в этот раз я хотел избавиться от него. Я вытаскиваю всё из карманов и замечаю маленькую записку от девушки с рецепции в студии, и да, да, я ещё доберусь до этого. Беру гитару и скрываюсь в комнате с инструментами, не глядя в сторону пианино, потому что за ним сидит его призрак, играя Шопена, с голой спиной, с простыней вокруг его талии, и тогда он не хотел больше пространства. Я не напрягал его. Он хотел меня. Что изменилось? Может, я... Может, я всё испортил. В Бисмарке. — Не глупи, — бормочу я и тянусь за блокнотом на кофейном столике. — Он всё ещё твой. — Я записываю обрывки текста и пытаюсь сыграть чёртову мелодию, которая играла у меня в голове последние двадцать минут. Он просто устал. Он сам сказал: три работы. Парень и любовник. Чёрт возьми, да это кого угодно загрузит по горло, так что он просто вымотался. Вот и всё. И он просит меня отступить, потому что хочет со всем разобраться сам. Ладно. Только и всего. Я думаю о том, чтобы позвонить Джону и поговорить с ним об этом, поскольку он единственный в мире человек, с которым я могу это обсудить, но он ясно дал понять, что он не хочет ничего знать. Келти могла бы дать какой-нибудь крутой совет. Она разбирается в подобных вещах. Нужно спросить её, но так, чтобы она ничего не поняла. Не помню, чтобы я был когда-нибудь настолько эмоционально опустошен. В гостиной разрывается телефон, но я решаю не реагировать. На улице становится всё темнее, пустых бутылок из-под пива становится всё больше; затем я ложусь спать в шесть часов утра, снова прячась от всего мира с новыми идеями для песен. Некоторые рок-звезды — социальные шлюхи. Некоторые же становятся известнее, потому что стараются быть недосягаемыми. Гонятся за мечтой, за кем-то на другом уровне существования. Вики очень часто приходится говорить, что нет, мистер Росс не придет, спасибо за приглашение. Она пыталась уговорить меня пойти на открытие какого-то нового клуба, какой-то студии, но мне не особо нравится общаться со знаменитостями. Что у нас общего, кроме славы? Только наше высокомерие, которое прилагается к славе. Что ж, забавно. — Привет. Я чуть ли не подпрыгиваю, сердце пропускает пару ударов. — Бля, твою же мать! — я прижимаю гитару к груди, видя, как в комнату входит Келти. В руке у нее ключи. Я и забыл, что она их ещё не вернула. — Чёрт, ты меня напугала, — говорю я, пока она смотрит на стол, полный пустых бутылок и заметок. На ней одно из её любимых платьев — элегантное чёрное макси-платье; её волосы собраны в пучок. Я рассматриваю её: любимые красные туфли на высоком каблуке, дорогой клатч, лучшие украшения... Она одета так, словно собралась на бал, и выглядит она просто сногсшибательно. — Куда ты идешь? — спрашиваю я, наконец глядя ей в глаза. — Это ты мне скажи, — отвечает она слегка дрожащим голосом. — Я пыталась достучаться до тебя несколько дней. Даже приходила этим утром, но... — Да, я вырубился у Гейба. — Это даже не ложь. — Ну конечно, — в её словах слышна горечь. Я не заморачиваюсь. Проходят секунды, она чего-то ждет, но не дожидается. — Боже, Райан! Я... Я целый день сидела у телефона! Думала... Я просто думала, что ты специально это делаешь, что ты хочешь меня разозлить, и я сидела, вырядившись, и ждала лимузин, который так и не приехал! Я была так уверена, что ты просто прикалываешься надо мной, что ты всё-таки придешь! Я думала "Он же не мог забыть, ведь я несколько недель ему намекала"! Несколько недель, Райан! — Сегодня не твой день рождения, — уверенно говорю я, потому что это я точно знаю. — Нет! Сегодня наша годовщина! — кричит она и разворачивается, поднимая руку к лицу, пытаясь держать себя руках. Я удивленно смотрю на нее. Правда? Да, так и есть. Мы начали встречаться в конце марта прошлого года, сейчас конец марта... что подразумевает, что уже прошел год и что нам есть что отметить. — Ты забыл, — горько смеется она. — Господи, стоило догадаться, что ты снова забылся. Как всегда, эта чёртова музыка! — Я записывал новый альбом! — возражаю я, наконец откладывая гитару и вставая на ноги. Она ужасно злится, это очевидно — да она только что выругалась, что для нее не типично. — Я знаю! Знаю. — Она снова поворачивается ко мне, умудрившись немного успокоиться. — Просто я устала, что ты постоянно ставишь нас на второе место. Я почти не вижу тебя. С таким же успехом можно было бы и расстаться. Я изумленно таращусь на нее. — Ты меня бросаешь? — Нет! Боже, нет! Ты меня не слушаешь! Я отлично её слышу, просто не понимаю, что она пытается сказать. Ну да, я забыл о нашей годовщине и, что забавно, провел свое свободное время в этот день, занимаясь сексом со своим любовником-геем в нашем номере в отеле Челси. Она этого не знает. Она красивая, даже когда злится, и я ощущаю прилив вины. Я не хочу её расстраивать. Я не хочу, чтобы она грустила, но как я могу что-то исправить, если она говорит загадками, как типичная женщина? Она говорит, что устала от меня, но вот она стоит передо мной. Она хочет быть одна, но она не расстается со мной. — Слушай, сейчас... немного за полночь? — предполагаю я. — Давай я свожу тебя куда-нибудь. — Уже поздно! — Ну так какого хрена ты хочешь тогда?! — невольно срываюсь я, тут же жалея об этом; она выглядит так, будто ей только что дали пощечину. У меня был ужасный день, я хочу сказать ей это, сказать, что Брендон отталкивает меня, и я не знаю почему. — Прости, — быстро говорю я, но вижу, что уже поздно — её глаза злобно блестят, так, как никогда раньше. — К чему идут эти отношения, Райан? — спрашивает она, и, боже, я не хочу об этом говорить. — Тебе нужно быть ответственным! Ты не можешь просто плыть по течению! В этом замешаны мы двое: ты и я. И у меня такое чувство, что... я слишком много отдаю. Так много, Райан! А ты что делаешь? — Выслушиваю поучения? — предлагаю я, зная, что мне не стоило этого говорить, и, господи, почему я иногда просто не могу заткнуться нахрен? Она разворачивается на каблуках и выходит из комнаты, а я следую за ней, словно собака, которая понимает, что расстроила своего хозяина. — Детка, подожди, я не хотел! — Хотел! В этом-то и проблема! Она не останавливается у входной двери, чтобы дать мне шанс попросить её остаться, и она осталась бы, мы бы помирились, и, клянусь, я бы по-настоящему трахнул её в этот раз, ведь это наша годовщина, и я ещё никогда не был ни с кем так долго. Если не считать Жак, конечно. И Брендона, если считать время, проведенное порознь, но оно не считается, но, в каком-то роде, он был со мной почти три года. Брендон не считается, Жак была... Жак была Жак, но Келти... Она из тех девушек, на которых хочется жениться. Она это знает. Я же притворяюсь, что не знаю этого. И она выходит из моей квартиры, ни на мгновение не останавливаясь у двери, чтобы я мог уговорить её передумать, и в итоге я босиком спускаюсь за ней по лестнице, слушая, как её каблуки цокают по ступенькам. — Не драматизируй ты так! — говорю я ей, когда мы доходим до пятого этажа, но она не обращает на меня внимания. — Келти, ну ты серьёзно хочешь, чтобы я шел за тобой на улицу? Господи! Ведь один единственный день не определяет наши отношения! Хоть в этом Шейн был прав. Келти резко останавливается и поворачивается, сверля меня взглядом карих глаз. — Определяет! Сейчас как раз-таки определяет! Ты меня вообще всёрьез не воспринимаешь, да? Принимаешь меня как должное! Боже, они правы, они... — Кто "они"? — спрашиваю я, спускаясь на пару ступенек. — О, дай-ка угадаю! Эти твои подружки из The Rockettes? Сюзанна, Меган и Поппи? Вы там все собираетесь, так ведь, и обсуждаете меня? Вот чем вы занимаетесь? — Она не отвечает, но этого и так достаточно. — Боже, мне нахрен не нужно, чтобы ты сплетничала обо мне со всеми в Нью-Йорке! Твою мать, Вики взбесится, если узнает, что... — Ах, Вики! Вот с кем ты проводишь свое время! Ей-то не нужно ждать у телефона, пока ты позвонишь, она... — Да когда ты уже забудешь о Вики?! Ты как будто хочешь, чтобы я с ней переспал! Если это так, то так и скажи! Уверен, она не будет против! Линия её челюсти напряжена до предела, уголки её губ подрагивают, а в глазах блестят слезы, но нет уж, я устал от этого. Если мы не будем двигаться вперед, мы умрем. Это касается и нас с Келти, и нас с Брендоном, и Келти правда стоит забыть об этих старых сомнениях на мой счет. — Как ты смеешь мне это говорить? — спрашивает она. — Довольно легко, ведь всё, что я слышу — сраный бред. — Я... — Её голос затихает, и она спускается вниз на несколько ступенек, с выражением ужаса на её лице. Она открывает свой клатч, что-то ища. — Вот. Больше не хочу носить это с собой. — Она бросает к моим ногам серебристый медиатор. Не мой. — Он сделан из обломков метеорита. Можешь его выкинуть, делай что угодно, мне всё равно. — Она спускается дальше, но я не иду за ней. Я сажусь на ступеньках, зажав голову руками, чувствуя внезапную головную боль. Медиатор лежит через одну ступеньку от меня, простой треугольник с закругленными углами. На нем выгравировано "Р+К", и мне интересно, когда она это сделала. Зная её, несколько недель назад. Она всегда всё продумывает наперед. Я же только всё порчу.***
Как для Бруклина, здесь не так уж и плохо. Я никогда особо не представлял себе это место, просто предполагал, что тут будет грязно и бедно, а не так вот миленько. Здание из красного кирпича и с небольшими прямоугольными окнами выглядит довольно скромно. Я долго рассматриваю его, представляя жизнь, которая в нем протекает, жизнь, которую я никогда не видел, и я настолько теряюсь в мыслях, что едва не упускаю свой шанс войти, когда из здания выходит старушка. Я спешу придержать для нее дверь, она говорит "Спасибо, дорогуша", бросает на меня взгляд и, кажется, испугавшись, быстро уходит прочь, а я проскальзываю внутрь. Наверное, я выгляжу дерьмово. Я не спал. Могу поспорить, что Келти всю ночь жаловалась Поппи по телефону, какой же я ужасный. Но эти часы не прошли даром, потому что я думал. Я много думал, и, спустя один телефонный звонок, я здесь: Монтегю-стрит, 128. Лестница очень узкая, краска на стенах шелушится. Я поднимаюсь на второй этаж, поглядывая на номера на дверях. Не спешу стучаться. Спрашиваю себя, действительно ли я хочу этого, но потом понимаю, что это не имеет значения. Я не был уверен ни в чем уже несколько лет, но как-то умудрился выжить. Стук. Стук. Стук. Подожди. Задержи дыхание. Чёрт возьми. Стук, стук, стук стук стук стук. — Попридержите коней, блин! — кричат из-за двери, но я настолько не в себе, что действую, поддавшись порыву, хоть и знаю, что мог бы остановиться, если бы хоть немного постарался, но нет, коней я придерживать не буду. Образно. Потому что их у меня нет. Коней, то есть. Когда Брендон открывает дверь, он явно не ожидает увидеть меня. Соседа, может быть, или почтальона, или, не знаю, кого угодно, кроме меня. На нем только темно-синие пижамные штаны, хотя уже почти одиннадцать часов, и нормальные люди уже давно одеты, а он выглядит так... по-домашнему. Ткань выглядит блеклой и мягкой; он, наверное, смотрел телевизор или мыл посуду или делал что-то ещё совершенно домашнее, чего я ни за что в жизни не мог бы представить. Мы смотрим друг на друга, я — очарованно, он — по большей части удивленно. Он говорит: — Как ты узнал, где я живу? — Вот что он решает спросить, даже не "Что ты здесь делаешь?". — Вики, — объясняю я, но он, кажется, всё ещё изумлен. — "Хочешь войти, Райан?" С радостью! Спасибо, — я прохожу мимо него, зная, что Шейна дома нет. Я знаю это, потому что он был на встрече с Вики, когда я позвонил ей. И вот я здесь. У него дома. У них дома. Здесь всё выдает, что тут живут двое парней с непостоянными работами. Повсюду беспорядок и кучи вещей, и здесь... чувствуется, что тут живут. Работы Шейна висят на стенах в гостиной, некоторые в рамочках, другие — просто прикреплены булавками. На столике лежат пленочные ленты рядом с камерой и фотографией в рамке — это фотография Шейна и Брендона, которые приобнимают друг друга за плечи и улыбаются, стоя на фоне чего-то похожего на мост Золотые Ворота; это и есть Золотые Ворота. На зеленом диване валяются кучи одежды, мебель кажется старой, гитары и бас Брендона стоят в углу рядом с усилителем, на полу лежит стопка пластинок, и очевидно, что эта квартира слишком маленькая для них. Но она совершенно бесспорно принадлежит им. Они входят сюда через ту дверь и облегченно выдыхают, возвращаясь домой. — Я бы выпил чего-нибудь, — говорю я, но Брендон с опаской смотрит на меня, сложив руки на голой груди. Он прекрасен. — Кухня там? — Я прохожу через открытую дверь в маленькую кухню, где, кажется, нет места для стола, и открываю холодильник, чтобы взять пиво, стоящее рядом с недоеденным куском сыра. В метро я продумал целую речь, но теперь я всё забыл. — Что ты тут делаешь? — спрашивает он, прислонившись к дверному косяку. Пижамные штаны низко сидят на его бедрах, я вижу начало его лобковых волос, и боже, это так отвлекает. — Мне здесь не рады? — я делаю глоток. — Мое присутствие тебя смущает? — На кухонной тумбе лежит открытый блокнот, в котором почерком Брендона написано "Шейн, звонила твоя мама, хочет, чтобы мы приехали к ней летом?". — Мне нужно было дождаться, пока меня сюда пригласят? — спрашиваю я, думая, знает ли вообще мама Шейна, что такое гомосексуальность. — Ты сюда ворвался! И выглядишь ты ужасно, что ты... Чёрт. — Кажется, до него доходит. — Что-то случилось? Твой отец в порядке? — Мой отец...? Блять, да в порядке он. Я просто... Думал. Со вчерашнего дня, я всё это время думал обо всей фигне с личным пространством и напряжением, и Келти сказала кое-какие разумные вещи об отношениях, она... — Келти? — Да, она чертовски умная девочка. Особенно когда злится. — О боже, ты рассказал ей. — Он сильно бледнеет. Будто его сейчас стошнит. — Да не рассказывал я ей нихрена. — Я залпом выпиваю половину бутылки. — Вы поругались? — спрашивает он, и да, мы поругались, из-за меня она дерьмово себя чувствует, я испортил ей день, неделю, жизнь, я ужасный, я сволочь, она заслуживает большего; Брендон ожидает, что я буду говорить с ним об этом? О своей вине и о том, как хреново я себя чувствую сейчас? — Дело сейчас не в нас, я имею в виду себя и Келти. Дело в нас. Потому что я думал, — снова заявляю я, пытаясь собраться с мыслями, с мыслями Келти, если быть точнее. — В этом замешаны мы двое: ты и я. И каков твой вклад во всё это? У меня такое чувство, что всем занимаюсь я. Так мне кажется. Даже лучше: я знаю, чего я хочу. И чего я не хочу. Я не хочу никакого личного пространства, не хочу, чтобы это было менее напряженно, и я не понимаю, почему этого хочешь ты. Теперь твоя очередь. Давай. — Я ставлю бутылку на стойку и выжидающее смотрю на него. Он явно всего этого не ожидал. Когда становится ясно, что ответа я не получу, я прохожу мимо него, потому что я ещё не закончил осматриваться. Рядом с кухней находится вторая спальня, которой, как мне гордо сообщил Брендон, они не пользуются, но в которой нуждаются для прикрытия. Нельзя же, чтобы домовладелец узнал, что они педики. Нет. Этот район не похож на его драгоценный Кастро, где повсюду висят радужные флаги. Это уважаемый район. Кровати во второй спальне не видно из-за множества коробок на ней: это больше похоже на кладовую. — Может, поговорим, когда ты протрезвеешь? — предлагает он, следуя за мной. Наверное, переживает, что я начну крушить всё вокруг. — Неплохая попытка, но я не пьян. — Правда. Мне нечего было пить, и если я и выгляжу дерьмово, то это из-за него и моих мыслей и Келти. Я пересекаю гостиную и — джек-пот. Их спальня. Я стою на пороге, рассматривая помятое незаправленное постельное белье, на котором явно не только спали. О, им точно неплохо пользуются. Это единственная комната, которая кажется приведенной в порядок, постельное белье сочетается со шторами, на тумбочке лежат книги и даже стоят несколько свечей. Я вижу, как они лежат на кровати, голые, целуются и смеются, и я должен был это увидеть. Должен был придти сюда, чтобы увидеть. А ещё запах. Блять, этот запах. — О боже, — смеюсь я чуть ли с отчаянием. О господи, зачем я сюда пришел? — Что? — спрашивает он, слегка нервничая. Он тянется к дверной ручке и закрывает дверь, словно не хочет, чтобы я заходил туда. Словно это предназначено не для меня. Я же затащил его в свою кровать. Мы развлекались там как могли. Я впустил его. Я притягиваю его к себе, крепко обнимая, и он отвечает, но не сразу, потому что он не ожидал этого, все его мышцы напряжены, будто он не доверяет мне сейчас. Я вдыхаю его запах. Нет, я обнюхиваю, словно собака, прижимаясь носом к его шее, ниже к плечу, к подмышке, и лучше бы мне сейчас ошибаться, чёрт возьми. Моя ладонь опускается по его спине и, без приглашения, проскальзывает под его пижамные штаны. К этому моменту это уже так привычно, нет ничего странного в том, как мои пальцы скользят между его ягодиц, но я не собираюсь дразнить его или делать это медленно, я быстро касаюсь пальцами его дырочки, прежде чем он останавливает меня. Его дыхание сбивается. Он отступает, выскальзывая из моей хватки. Мои пальцы влажные. Я сжимаю его бедро другой рукой, говоря: — Ты издеваешься. Ты, должно быть, издеваешься. — И я отпускаю его, делая шаг назад, в голове путаются мысли; я вытираю пальцы о свои штаны. — Когда он трахнул тебя? Этим утром? — Простыни и запах, совсем недавно, это очевидно. — Ну да. Конечно. Ты же всегда хочешь трахаться по утрам, так ведь? — Мои слова сочатся ядом, и это осознанно. Он легко это понимает. — Не надо вести себя как хуйло, Райан. — Я мог бы отметить иронию в этом конкретном предложении, но, детка, думаю, я воздержусь. — Мне кажется, будто душа покинула мое тело, будто я — это и не я вовсе. Я знаю, что сейчас могу взорваться в любую секунду, поэтому я стараюсь держаться за это чувство абсолютного непонимания как можно дольше. — Может, мне вызваться на второй раунд с тобой? — я слегка расслабляю галстук. — Или он и был вторым раундом? Потому что вчера я отымел тебя, и ты кончил. Ты же не можешь притворяться. В этом весь кайф секса с мужчинами. — Поверить не могу, — бормочет он. — Ты приходишь сюда без приглашения, ко мне домой, и несешь всю эту хрень мне в лицо? Твоей матери стоило научить тебя манерам, прежде чем уйти от вас. Мне хочется сказать "Твоему отцу стоило научить тебя не быть пидором, прежде чем сломать тебе руку", потому что, раз он хочет поговорить об этом, то пожалуйста. Это я запросто. Но я не успеваю поразить его своим превосходным и интеллектуальным ответом, так как он говорит: — Ты что, думал, мы с Шейном больше не занимаемся сексом? — Его тон выражает полнейшее изумление. У меня было такое впечатление, что нет, не занимаются. Если не считать тот раз на их годовщину, то нет. Конечно нет. Но я ошибался. Боже, да он воняет Шейном. Даже не принял душ. Стоит тут, со спермой Шейна в заднице, и ему наверняка так хорошо, тепло и приятно от этого, как было и мне после того, как он трахнул меня, то дебильное чувство удовлетворенности. — И тебе понравилось? — спрашиваю я, и в чертах его лица проявляется тихая ярость. Я тоже испытываю ярость и я не буду молчать об этом. Что он хочет, чтобы я сказал? Что мне больно? Что теперь мой разум полон этих... этих сраных воображаемых картинок, и мне тяжело дышать? — Ну?! Он довел тебя до оргазма? Да? Ты кончил?! — Он ничего не говорит. Я подхожу к нему на два шага, и да, теперь меня задевает тот факт, что он так удобно устроился. — Ты отсосал ему? — я чётко произношу каждый слог. И он ломается. — Да! — сердито рявкает он. — Я позволил ему трахнуть меня в рот, а потом в зад, и мне, блять, понравилось. Это ты хотел услышать? — Заткнись! Ебаный ты мудак! Ты что, хочешь, чтобы я его избил нахрен?! — Избил его? — повторяет он, явно не понимая. Он смеется. От этого смеха у меня мурашки по коже. — Райан. — Снисходительный тон. — Он мой парень. — А я кто? Кто я для тебя?! — ору я, требуя ответа, которого у него нет. Ну конечно. Он не думает о нас. А я думаю. Думал. Келти точно в этом разбирается, правда. Я хожу туда-сюда по их маленькой гостиной, и что-то сильнее злости сейчас несется по моим венам, высасывая весь солнечный свет из этого дня, делая его абсолютно чёрным. — Я не хочу, чтобы он касался тебя. — Что, прости? — Я не хочу, чтобы он касался тебя! — Ты вообще понимаешь, что ты сейчас как псих себя ведешь? Я останавливаюсь. — Ты думаешь, что я неправ? Потому что я прав. Он мой. Он принадлежит мне, его поцелуи, его смех, его улыбки, и делиться я не собираюсь. — Райан! Ты... Ты смотрел, как меня трахал другой парень! — раздраженно выкрикивает он. — Помнишь, в Лос-Анджелесе? Ты не возражал, когда он трогал меня. Тебе это, блять, нравилось, а мне нравилось, что ты смотрел! — Ну был у нас секс втроем один раз. К чему ты, блять, клонишь?! — К тому, что мы с тобой никогда не были единственными друг для друга! И это моя вина. Наверное. Когда мы были в туре, он спал только со мной. Я почти уверен в этом, и ему наверняка хватало этого, но тогда я не мог... решиться на большее. Я не мог позволить себе думать о нем более серьёзно, но это было почти три чёртовых года назад. У нас был секс втроем. Ладно. Неплохие воспоминания. Обычный материал для дрочки. Но это было до всего этого, и если он хоть на секунду допускает, что я ещё когда-нибудь приглашу кого-то к нам в постель, то он ошибается. Я был глуп, он хочет, чтобы я это сказал? Что я был глуп тем летом, что я ошибался? Он умудрился остановить мою атаку, и этого времени ему хватило, чтобы теперь нацелиться на меня. Он говорит: — А что насчет Келти? Вы разве не занимаетесь сексом? Стоило предвидеть этот выпад. — Не вмешивай её в это. — Девчонки не считаются? — злобно смеется он. — Да пошел ты! Это тоже секс. — Ты ничего не знаешь о ней и ты ничего не знаешь о нас! Так что заткнись, потому что это другое! Она и тот парень в Лос-Анджелесе — это разные вещи! — Почему?! — Потому что я так сказал! И то, что он спит с Шейном — это тоже другое. Я почти забыл, как тот парень в Лос-Анджелесе вообще выглядел. Он не имел значения. Мы его использовали. Брендон не играл с ним в домики, не делил с ним постель, не улыбался на фотографиях с ним. Тот парень не имел значения, а Шейн — имеет. Он имеет значение для Брендона. Эта жизнь... Эта его жизнь, которая без меня, без Райана, охренеть как важна для него. И поэтому он хочет больше личного пространства. Хочет меньше напряжения. Вот почему он избегает меня: потому что ему нужно это. Он уже не может передумать, уже поздно. Он не может просто метаться туда-сюда. Он не может принадлежать мне и, в то же время, быть с другими. Это не ему решать. Ему не позволено быть так близко с другими. Это сводит на нет всё, что мы имеем. Он разрывает меня на части. Он должен знать это. — Я не хочу, чтобы тебя касался кто-либо ещё. Только я. Ты принадлежишь мне. Взгляд его глаз кажется ледяным. — У тебя нет права на владение мной. — Ты уверен? — Какой же ты ебанутый, — изумленно произносит он, словно не понимал этого раньше. — Думаю, тебе пора идти. — Но ты же не хочешь, чтобы я уходил. Ты хочешь, чтобы взял тебя. — Он выглядит оскорбленным, но я медленно расстегиваю куртку. — Ты никогда не откажешься от второго раунда, Брендон. Мы оба знаем это. Не говори мне, что он трахнул тебя дважды, потому что я не поверю. — Тебе пора, — говорит он, подходя ко мне, берет меня за руку, тянет, и такое у нас уже было — он вышвыривает меня из своего королевства, словно ему плевать на всё это. На эти прошедшие несколько месяцев. Но в этот раз я не виноват, так не может быть. Я хватаю его плечи, разворачивая к себе, и целую его, притягивая его полуобнаженное тело к себе. Он пытается оттолкнуть меня, но у него не выходит, потому что на самом деле он не хочет этого. Однако он кусает мой язык, и я отступаю. — Сукин ты... — Отпусти... Я снова целую его, не думая о боли, заставляю его открыться мне. Его руки на моих бедрах, пытаются оттолкнуть, но я прижимаю его к стене; фотографии в рамках дрожат от удара. Я опять запускаю одну руку к нему в штаны под довольно неудобным углом, запястье болит, но я проталкиваю два пальца между его ягодиц в его растянутую дырочку. Он тут же замирает, его дыхание учащается. Я целую его опять, и он теперь он не отбивается, просто стоит, и я толкаю пальцы глубже, погружая их в сперму Шейна. Так скользко. Шейн неплохо поразвлекся. Я касаюсь своим языком его, пока он не вздрагивает и прижимается ко мне. Он отвечает на поцелуй, и я слышу его гортанный стон. Как просто. — Ты же хочешь, чтобы я трахнул тебя сейчас, — говорю я ему, почти не отстраняясь от его рта. Я чувствую, как он хочет этого, дрожа всем телом. Так легко завести его. Он тяжело дышит, его пальцы пытаются вытащить мою рубашку из брюк. Наши губы соприкасаются. Немного криков, прилив адреналина... — Ты хочешь, чтобы я отымел твою узкую, уже оттраханную дырочку. Ты бы точно кончил. — Я вытаскиваю пальцы из его входа и провожу ими по его позвоночнику. — Я бы затащил тебя на вашу с Шейном кровать и трахал бы тебя, пока мы её не сломаем. Ты бы стоял на коленях, прямо перед вашей с Шейном фотографией на тумбочке. Ты бы позволил мне это сделать? М? Ну же, позволил бы? Я говорю это ему в губы и смотрю в его полные похоти глаза. Его щеки покраснели, тело дрожит. У него уже встал, я чувствую это. В его взгляде ясно читается унижение и злость, но эти чувства проигрывают желанию. Он выдыхает: — Да. Да. Конечно, да. Я снова кладу руки ему на плечи, прижимаясь к его лбу своим. — Видишь ли, дело в том, Брендон... Дело в том, что одна только мысль об этом мне отвратительна. Я отхожу от него, метнув взгляд на закрытую дверь в спальню. Их кровать. Для него нет ничего святого. Он пытается сохранить всё то, что у них есть с Шейном, и ради чего? Что это вообще значит для него? — Ты сказал, что хочешь пространства, свободы, но достаточно всего пары секунд грязных разговоров, и ты уже передо мной на коленях? Твою мать, — смеюсь я, качая головой. — Ну и скажи мне, кто тут ебанутый. Скажи мне. Я пытаюсь дышать, но мне больно. Я обвожу его взглядом, его эрекцию, покрасневшие щеки и опухшие губы. Я никогда не перестану считать его красивым, но очевидно, что он этого не понимает. И ему стыдно. — Боже, только посмотри на себя, — шепчу я. Испорченный товар. Слишком испорченный даже для меня. В отличие от Келти, мне хватает театральности, чтобы остановиться у двери. Он всё ещё стоит у стены, глядя на меня широкими глазами. — Я правда имел в виду то, что... — Мне сложно говорить. Внезапно, я чувствую себя унизительно от одного только воспоминания. Не знаю, о чем я думал. Боже, о чем я только думал? — Я правда имел в виду то, что сказал. В Бисмарке. Я только сейчас понял, что ты притворяешься, что этого не было. Блять, это... просто отлично, — надломленно смеюсь я. Грудная клетка кажется мне пустой, и я стыдливо опускаю голову. Наверное, ему хотелось бы, чтобы я тогда молчал, не говорил подобных глупостей. — Наслаждайся своим личным пространством. Я не закрываю за собой дверь, просто выхожу, оставив его. Пусть дальше дурачит всех вокруг. Он просто ходячая катастрофа, он наверняка не знает, чего он вообще хочет, но я по-прежнему знаю, что то, что у нас было, было слишком прекрасным, чтобы это потерять или принижать, слишком прекрасным для простой интрижки, и если он... если он не понимает этого... Он не хочет этого. Не хочет того, что я предлагал ему, словно ебаный идиот. Он не идет за мной. Конечно нет. На улице ярко светит весеннее солнце. Я стою и пытаюсь вспомнить, кто я вообще нахрен такой без него.