The Heart Rate of a Mouse, Vol.2: Wolves vs. Hearts

Владелица кафе никогда не пытается срубить с меня побольше денег. Когда я захожу, ссутулившись и опустив голову, она просто здоровается со мной, просит официантку принести мне кофе и указывает на столик в углу, который, как она знает, нравится мне больше всего. Я могу смотреть на улицу, но люди снаружи не видят меня. Кафе находится всего в двух кварталах от моего дома, в самом сердце районов, в которых меня все знают, но это кафе — вне радаров. Здесь не найдешь Гейба, который пришел оправиться от похмелья, или других рокеров или художников, живущих неподалеку, потому что это место не романтично. Оно находится между обувным магазином и нумизматическим магазином, в котором я ни разу никого не видел, и я не приводил сюда Келти, Гейба, Джона или Эрика, даже Брендона. Это мое личное место. В нем словно есть древняя душа. Было чертовски умно оставить это место для себя самого. Приберечь для себя этот столик с шатким стулом в углу. Я кладу шляпу на столик. Снимаю очки. Девушка приносит мне кофе. Она не смотрит на меня и не задает вопросов, а я достаю свой блокнот. — Как дела с альбомом, Райан? Я поднимаю взгляд и смотрю в сторону барной стойки, откуда на меня с теплой материнской улыбкой смотрит Элеонор. — Всё хорошо, Эл. Мы закончили. — Да ну, — она почесывает седеющую голову, на её пальце всё ещё виднеется обручальное кольцо. Её муж умер в прошлом году. Рак, кажется. — Я его куплю. — Я пришлю тебе копию. — Она, видимо, собирается возразить, так что я говорю: — Даже не пытайся спорить со мной. Я подпишу её для тебя. Может, однажды, она даже будет чего-то стоить. Она кивает, на её лице появляется легкая улыбка. — Ну, спасибо, Райан. Было бы мило с твоей стороны. — Не за что, — говорю я и начинаю работать над обрывками текста, которые крутились в моей голове последние несколько дней. Я не знаю, зачем они вообще, потому что, как я и сказал, альбом записан. Мы закончили последнюю песню вчера вечером, а официальная вечеринка пройдет завтра. Я работал над трек-листом. Я дал альбому название. Парни взволнованы, а лейбл и подавно: они прислали мне корзину с фруктами. Я так устал от жизни. Чернила кружат по белой странице, я слежу взглядом за их петлями и изгибами. Сегодня солнечный день, конечно же, ведь мне нужно дать знать, что у меня нет права чувствовать себя ничтожеством. А ещё, весна — это пора любви. Ага, какой любви? Келти не отвечает на мои звонки, а я не отвечаю на звонки Брендона. Любовь. Ещё я отправил Келти цветы, но она не звонила мне, чтобы отблагодарить. И вот теперь я хожу по Сохо, в солнечных очках и шляпе, и наблюдаю, как влюбленные держатся за руки, обнимаются, смеясь друг другу в шею. Они всегда вылезают весной. Это сезонная фигня. Каждый год, снова и снова. Кофе горький и слишком горячий, он обжигает мне язык, но мне всё равно. Белый фарфор настолько нагрелся, что я едва держу его в руках. В кармане я ощущаю странную форму брелка от ключа в номер в отеле Челси, и я не знаю, зачем ношу его с собой. Прямо сейчас, это последнее место, в котором я хотел бы оказаться. Я совершил глупость. Я записываю ещё пару строк, и может показаться, что они никак не связаны между собой, но это не так, ну, или они будут связаны. Я словно смотрю на страницы через увеличительное стекло, упуская из виду общую, большую картину. По крайней мере, он звонил, но я сказал ему, что сейчас не лучшее время, что мне пора идти, и в конце концов я просто повесил трубку. Больше он не звонил. Его тон мне ничего не сказал; он хотел сказать мне, что я мудак, или же он хотел извиниться? Не знаю. Может, он и сам не знает. Возможно, я наговорил глупостей, или довольно по-идиотски проявил свои чувства, но я сказал это всерьёз: я не хочу, чтобы его касались другие. Не так, как касаюсь его я. А теперь я лежу по ночам и вижу, как он прогибается под прикосновениями безликих мужчин, и я ещё никогда не чувствовал подобного. Мне словно вспарывают грудную клетку, когда я представляю, что он бродит по городу, изнемогая от болезненной страсти и похоти. Я должен найти надежно спрятанную частичку его в этом бесконечном лабиринте, состоящем из тупиков. У меня завязаны глаза, и я в отчаянии. Кажется, я не могу его удержать. Элеонор включила радио, и мне кажется, будто надо мной издеваются и насмехаются, когда начинает играть та дурацкая песня, которая вышла пару месяцев назад и стала хитом. Я слышал её много раз, но ничего не думал о ней. Сейчас же, во мне бурлит ярость, когда девушка поет "Тебе не стоит думать, что ты подвёл меня просто потому, что есть кто-то ещё", а потом она начинает выть о том, как же ей сложно любить двух мужчин. Однако эта девушка — ангел во плоти. Ведь её это мучает. Не знаю, злится ли Брендон или ему жаль, но он не страдает. Он сам сказал: для него в этом нет ничего странного. Хотел бы я заглянуть к нему в голову, посмотреть, как работает его разум. Посмотреть, что именно он думает обо мне, что думает о Шейне, и в чем разница между этими мыслями? Но я не могу читать его мысли, а сам он никогда мне не расскажет. Нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было. Нельзя потерять кого-то, кого у тебя не было. Я совершил такую глупость. Я всё думаю о том стихотворении Одена, отвлеченно записывая его строчки на бумагу. Снова и снова. Я жалею себя. Кто-то же должен. Чёрт, раньше я был сильнее. Ничего из этого не задело бы меня год назад или полгода назад. Нужно снова надеть те доспехи, найти свой потрёпанный щит. Было смертельно опасно снимать свою защиту. — Райан! Привет! Я вздрагиваю, отрывая взгляд от блокнота, и вижу стоящего у моего столика мужчину. В моем кафе. В этом единственном месте в городе-миллионнике, где, как я думал, я в безопасности. Внутри меня всё словно замерзает. Да иди ты нахуй, вселенная. Ну давай, издевайся надо мной дальше. Продолжай. Потому что передо мной стоит он. — Не возражаешь, если я присяду? — вежливо спрашивает Шейн со знакомыми нотками нервозности в его тоне. Восхищение, которое он испытывает при виде меня, никогда не исчезнет. Я не хочу, чтобы он присаживался. Пусть идет домой и слушает свои пластинки The Followers и дрочит, представляя Джо Тромана на сцене. Он вроде из тех, кому нравится подобное. — Конечно. Валяй, — я ногой толкаю рядом стоящий стул. Ну давай, садись. Издевайся. — Какое совпадение — вот так встретиться с тобой! — смеется он, садясь, кладя на стол свернутую газету и аккуратно снимая сумку с камерой с плеча. Он замечает, что я смотрю на нее. — Просто сделал пару снимков там и сям. Потом пойду на свою последнюю смену в магазине Эрика. Я работал там с тех пор, как переехал в Нью-Йорк, так что это немного страшно, но теперь документальный фильм стал полноценным проектом, требующим времени. — Я смотрю на него. Пытаюсь понять, хорошо ли он целуется. Чувствительные ли у него губы, мягкие или... — Что пишешь? Я опускаю взгляд на открытую страницу, деля свой столик, свой кофе и свои записи с тем другим мужчиной. С тем, с которым всё серьёзно. — "Не нужно звезд теперь; совсем тушите их, прикройте наготу луны, разбейте солнца лик. Пролейте океан во вне, дотла сожгите лес; ничто теперь иметь не будет вкус и блеск". — Я делаю глоток кофе, не глядя на губы, целующие Брендона. — У. Х. Оден. — Не припоминаю этот стих. Не особо увлекаюсь поэзией. — А я увлекаюсь. На его лице мелькает что-то похожее на стыд. Он взял Брендона медленно или жестко? Он занимается с ним любовью или просто трахает? И сколько раз с тех пор они делали это? Брендон ненасытный. Кому-то же нужно с этим разбираться. Девушка приносит ему кофе, и он, кажется, нервничает теперь ещё больше. — Сейчас не лучшее время? — Он смотрит на мои записи, словно их болезненный настрой смутил его. Да, сейчас не лучшее время. Мы живем в хреновые времена, разве он не заметил? Может, он трахнул Брендона вчера. Может, он не принимал душ, может, мне стоит и его начать обнюхивать, чтобы узнать, смогу ли я почувствовать его запах. Но я не хочу знать. Боже, если это превратит меня в зомби, которым я был в последнее время, мечась между яростью, чувством потери, злостью, печалью, смятением, болью и снова яростью, то лучше мне не знать. Я говорю: — Я влюблен, но там всё не лучшим образом. — Я закрываю блокнот и смотрю в окно. На его лице появляется понимающее и соболезнующее выражение. — Я, эм... Я слышал, что у вас с Келти вроде не всё в порядке. — Он выдерживает паузу, чтобы я мог прокомментировать это, если захочу. Я не хочу. Он улыбается, прямо воплощение сожаления. — Уверен, что она вернется, Райан. Ну, у всех пар бывают размолвки. — Думаю, ты прав, но я просто не вижу у этих отношений никакого будущего. — Я даже не знаю, о ком я сейчас говорю, но слова всё равно остаются правдивыми. — Ты когда-нибудь изменял Брендону? Как будто он настолько глуп, чтобы рассказать мне. Он кажется удивленным такой сменой темы, его щеки краснеют, словно я спросил что-то слишком личное. — Нет. Нет, конечно нет. — А то я думал, что геи спят со всеми подряд. — Некоторые — да. Некоторые из нас хотят отношений. Хотят остепениться. — Но Брендон слишком милый, чтобы остепениться. Так было три года назад, так осталось и сейчас. Шейн заправляет прядь волос за ухо. — Если честно, у нас с Брендоном была ужасная зима. Мы едва виделись. Но знаешь, когда любишь кого-то так сильно, то вы всегда найдете друга снова. Жизнь стала немного спокойнее, когда вы уехали в Бисмарк, и нам удалось побыть вместе. Может, вам с Келти нужно то же самое. Он дает мне советы по отношениям. Говорит, что я сделал не так: ушел. Оставил Брендона без присмотра. Пока я писал ему песни, он ускользнул от меня. Вот что я должен заключить из всего этого? Я закрываю глаза. Представляю Брендона на третью ночь существования в Нью-Йорке без меня, когда мы уехали. Он думает обо мне. Лежит в постели, в одних боксерах, смотрит в потолок, весь такой одинокий и беспокойный, думает о Бисмарке, думает, что я делаю сейчас и скучаю ли я уже по нему. В комнату входит Шейн, и они готовы лечь спать, Шейн говорит, что он рад, что может наконец поспать, а потом он замирает, осознавая, что у него на кровати такая красота, или... Нет. Нет, возможно, Брендон смотрит на Шейна, думает "Вот и способ перестать чувствовать себя одиноким", или, может, и то, и другое происходит одновременно, и вот первое прикосновение, довольно неуверенное, потому что такого давно не было, и они нервничают, но потом страсть и желание (с чьей стороны?), которые приходилось сдерживать месяцы, вырываются наружу жгучими прикосновениями. И они повторяют всё это следующей ночью. И Брендону не нужно скучать по мне. Он понимает, что вообще никогда не скучал. Возможно, я упустил свой шанс ещё до того, как он приехал в Бисмарк. — Знаешь что-нибудь о правилах в туре? — тихо спрашиваю я, Шейн качает головой и кажется заинтригованным. Я достаю сигарету. Пытаюсь выбраться из этого зыбучего песка, в котором я тону. — Я тебе расскажу. Учитывая, что мы поедем в тур через несколько месяцев, тебе нужно знать вот что. — Я роюсь в карманах, но он быстро достает спички и зажигает одну для меня. Я наклоняюсь, вдыхая дым, выпуская его из уголка рта. Он бросает спичку в пепельницу. — Спасибо, — я кладу локти на столик. — Во-первых, наркотики и алкоголь разрешены, до тех пор, и я подчеркиваю это, пока ты в состоянии выполнять свою работу. Если будешь слишком обдолбан для этого, я тебя уволю. — О, я бы не стал... — Я и не говорю, что ты стал бы. Ты просто должен это знать и сказать об этом своей команде. Ты за них отвечаешь. Он кивает, внимательно слушая. Послушный, как собака. Он, небось, не прочь и записывать всё это. Такое редко бывает, чтобы кто-то из команды был не в состоянии работать, и обычно мы просто посмеиваемся, если кто-то пропускает саундчек из-за того, что бродил по гостиничным коридорам, нажравшись вхлам, и неразборчиво бормотал что-то о прогулке по волшебному лесу. Но приятно иметь идеалы. Что-то, к чему можно стремиться. Я не думаю о нашем туре Jackie, о том, как я слишком много пил, как меня арестовали, как я дрался и смешивал то, чего не следовало. Но это был очередной тур группы, в которой все друг друга ненавидели. Я не хочу проходить через это снова. — В туре может произойти много безумного дерьма, и это нормально, скорее всего, так и будет, но просто... будь внимателен. Никаких передозов. Не спать с несовершеннолетними. И всё такое. — Он выглядит удивленным. Он явно недостаточно долго был в наших кругах, чтобы понимать, что произойти может всякое. — Конечно же, будут группиз. С ними можно трахаться, они этого и хотят. Но пользуйся презервативами, они не обязательно будут чисты. Не верь, если они будут говорить, что они на противозачаточных, это старый трюк. — Я стряхиваю пепел с сигареты в пепельницу. Вспоминаю слова Келти, что я курю, когда нервничаю. Бред. Никакой связи. — А вторые половинки, которые остаются дома... На то они и дома, — я тяжело вздыхаю. — Самое старое правило туров — если спишь с кем-то в туре, это не измена. Это разрешено. И никто не будет настолько глуп, чтобы рассказать что-то тому, кто ждет тебя дома. — Хорошо, что Брендон едет с нами, — нервно смеется он. — Или это мне пришлось бы присматривать за ним. — Он пытается пошутить, но он прав. Если он хочет удержать Брендона в своей жизни, ему нужно держать его под постоянным наблюдением. Я спокойно смотрю на него. — Думаешь, он изменил бы тебе? Он выглядит оскорбленным. Он не может быть тем самым парнем для Брендона. Он просто не может, раз он даже не видит того, что прямо перед ним: меня. То, как я смотрю на Брендона. Джон сказал, что у меня всё на лице написано, и что Брендон смотрит на меня иначе, и если Шейн всё ещё этого не заметил, не почувствовал напряжение, когда мы с Брендоном оказываемся в одном помещении, то он совсем не знает Брендона, не может прочесть его, даже хуже меня, и он не заслуживает Брендона, он не заслуживает быть тем, с кем Брендон уходит домой. Мне хочется сказать "Обижайся, что ж. Обижайся. Это ничто по сравнению со смятением и потерей, которую я ощущаю". — Слушай, я только говорю, что ты будешь там со своей съемочной группой, а вокруг будет происходить много дерьма, которое не должно оказаться в фильме, ясно? Например, наркотики. И несовершеннолетние девушки, с которыми будет спать Гейб. Просто убедись, что никто случайно этого не снимет. — Он кивает, весь такой серьёзный. — И Келти не будет в туре, у нее свои выступления. Но она мне дорога. Я не хотел бы причинить ей боль. Поэтому, когда увидишь меня с женщинами, смотри, чтобы никто не снимал. Не хочу, чтобы кто-то задавал тупые вопросы. — Я почесываю шею, мысленно формируя слова в предложения, делая очередную затяжку, а затем — глоток остывшего кофе. А вот эта часть никогда не станет легче. Эта часть каждый чёртов раз заставляет мое сердце стучать так, словно у какого-то мелкого грызуна. — А иногда... Иногда я буду с мужчинами. И на это тоже не нужно обращать внимания. Шейн начинает смеяться, сверкая глазами, словно я его подловил. Я тупо смотрю на него. Я сплю с мужчинами. Я сплю с его парнем. — Ой, да ладно. Первое апреля было на прошлой неделе, — говорит он, ухмыляясь. Кажется, он тронут тем, что я решил пошутить про гомосексуальность, словно намекая на него. Я делаю большой глоток кофе и снова открываю блокнот, находя чистую страницу и записывая ещё пару строк, которые пришли мне в голову. Я чувствую на себе его взгляд и отчетливо представляю, как выражение веселья на его лице сменяется шоком, его зрачки расширяются, и, возможно, даже открывается рот. — Ты... Ты серьёзно. — Ты же не гей-гомофоб, верно? — слегка изумленно спрашиваю я, а затем быстро добавляю: — Я не гей. Просто сплю и с мужчинами тоже. Подумал, что тебе лучше об этом знать. А в туре, ну, будет из чего выбирать. — Меня тошнит. — Думаю, мне будет чем заняться. Безликие, безымянные тела, молодые девушки с упругими телами, девственные парни с упругими задницами. Тела. Мясо. — Мне нужен стакан воды, — объявляет Шейн, заметно побледнев. Он быстро встает и спешит к барной стойке. Что ж, такой реакции я ещё не видел. Я отталкиваю вихрь сожаления и печали в ту сломленную жалкую часть меня, которая изливает свои чувства на страницы блокнота, и стараюсь сосредоточиться. Шейн — мой соперник. Мой враг. Если бы его не было, если бы он не мешал мне, Брендон уже был бы моим. Я могу с этим разобраться. Превратить Шейна в оружие. Сделать свой следующий шаг. Раньше у меня это лучше получалось, но теперь я просто хожу и ною, как будто это облегчит мое положение. Шейн благодарит Элеонор за стакан воды, и я успокаиваюсь и говорю себе взять себя в руки, и когда он снова садится рядом, мне... легче. Спокойнее. Равнодушие. — Ты в норме, Вальдес? — спрашиваю я, и он спешно кивает, делая большие глотки воды. — Ты, кажется, немного удивлен. Он пытается избегать зрительного контакта и смеется в стиле "ох-блять-заберите-меня-отсюда". — Да, эм... Просто... Я никогда не думал, что ты можешь... То есть, ты... Чёрт, ты же Райан Росс. Ты... знаменит, тебя знают все, и... казалось бы, подобное невозможно скрыть. Кто-то узнал бы. Ну, или... Были бы слухи или... Но бля, я и понятия не имел. Я бросаю окурок в остатки кофе. Он издает шипящий звук и тонет. В этом-то и вся суть. Что никто не знает. Я же не могу признать, что я, ну, пытался кому-то отсосать. Элеонор опирается на барную стойку. Кажется, она снова решает кроссворд. Нужно приходить сюда почаще. Она подпевает мелодии на радио, и мне кажется, что мне снова десять, Джеки спит у меня на коленях, скуля во сне, и я слышу, как на кухне моя бабушка, которая мне не бабушка, моет посуду, что-то напевая, пока я пытаюсь запомнить, что семью восемь будет пятьдесят шесть. Вот почему я прихожу в это кафе. Ради таких коротких моментов, когда эта женщина напоминает мне кое-кого другого. Шейн Вальдес выглядит так, словно испытал самый большой шок в своей жизни. — Я осторожен. Вот и всё, — говорю я. — Поэтому не говори об этом никому, ладно? — Да. Конечно. — Я серьёзно. Никому. Он быстро кивает. — Никому. Я невыносимо скучаю по нему.

***

— Зачем ты рассказал Шейну?! — громко спрашивает Брендон, то ли потому что он злится, то ли потому что ему приходится перекрикивать шум вечеринки, которая проходит за дверью в комнате отдыха в студии. На празднике группы и творческой группы громко играет музыка, Шейн и четверо парней из съемочной группы с огромными камерами на плечах спрашивают всех, как они себя чувствуют. Брендон выглядит бледным и расстроенным, крича на меня. — Теперь он задает всякие вопросы! О The Followers и о том, замечал ли я что-нибудь такое, когда был вашим роуди, почувствовал ли я что-нибудь, он даже... Он даже спросил, приставал ли ты ко мне! — Ну и что ты сказал? Я... приставал к тебе? — я медленно-медленно обвожу взглядом его тело. — Конечно же я сказал нет, соврал сквозь зубы. А ты как думаешь? — спрашивает он. Он напуган. Взвинчен. Мне интересно, прошло ли всё так, как я и представлял: Шейн с размаху открывает дверь, с порога объявляя "Райан спит с мужиками!". И в тот момент, Брендон, сидя на диване, с огромными от удивления глазами, подумал "О боже. Райан рассказал Шейну?". Возможно, так и было. Брендон кажется действительно потрясенным, может, он и вправду подумал, что я рассказал Шейну, почему они с Брендоном не были сильно близки этой зимой. — Господи, тебе не стоило этого делать. Я не знаю, что ему сказать. Я не знаю, что... Бля, нахрена ты это сделал? — Из-за тура. Из-за фильма, — я облизываю губы. — Из-за мужчин, с которыми я буду спать. Он издает глубокий нервный вздох и скрещивает руки, что я счёл бы признаком раздражения. Как знать? Я смотрю на мышцы его рук, на то, как они выделяются под кожей. На нем серая футболка. Новая. Он прислонился спиной к стене широкого коридора, сделанного для легкой переноски инструментов и прочего оборудования; с вечеринки до нас доносится смех. Я смотрю в противоположную сторону, на двойные двери, ведущие к рецепции. Я не хочу здесь находиться. — Ты только всё усложнил, — вздыхает он, а я хочу спросить у него, в какой момент вообще предполагалось, что всё это будет легко. — Это было глупо. — Что ж, теперь-то он не сможет просто забыть об этом, как будто этого не было, так ведь? Я сделал то, что должен был. — Ради фильма. — Именно, — лгу я. Он смотрит на меня с чем-то похожим на разочарование во взгляде. Я не хочу стоять тут, пока он рассматривает меня, придумывая миллион новых причин, по которым можно назвать меня неудачником и придурком. — Ты ясно дал мне понять, ладно? — тихо спрашивает он. Дал понять что? — Ты не отвечал на мои звонки, избегал меня... Ещё и твои планы на тур. Я так понимаю, я тебе надоел. Раз есть так много других мужчин, с которыми ты не прочь переспать. — В его тоне слышен вызов. Я на это не куплюсь. Он тихо ругается себе под нос. — Извини. Ладно? Когда ты... Когда ты пришел к нам домой, это была... странная ситуация, к которой никто из нас не был готов. Всё прошло не очень хорошо. Это было глупо, и нам стоит забыть об этом. Вернуться к тому, как всё было раньше. — Раньше? — переспрашиваю я. Но ведь раньше всё было плохо. Разве он не понимает этого? — Да. До Бисмарка и всего этого. Тогда у нас всё было хорошо, помнишь? Помню. Всё было прекрасно. У нас всё было замечательно. Шейн думает, что их отношения вернулись в прежнее русло. Не знаю, может, это причина, по которой мы с Брендоном, кажется, отдалились друг от друга. Брендон не сказал мне об этом ни слова, даже когда я вернулся из Бисмарка и мы снова вернулись в нашу мечту: мы ели мороженое в постели, болтали о музыке после секса, заказывали шоколад с ванилью, и я помню, как он лежал там, слегка прикрывшись простыней, и смеялся, когда я наклонился для поцелуя, измазавшись мороженым. Отчаянно желал сделать вид, что ничего не изменилось. Но это не так. Я отчетливо чувствовал его вину — она проникла в наш мир, пронзила наш пузырь. Он слишком быстро отстранялся от всех наших поцелуев. Он ни разу ничего не говорил о них с Шейном и явно не собирается говорить и дальше. — Нам просто нужно быть осторожнее, — тихо говорит он. — Шейн теперь может что-то заподозрить. — Вернуться к тому, как всё было раньше, и быть осторожнее, — повторяю я. Он хочет вернуться в прошлое. В тот момент, когда я ещё не рассказал ему о своих чувствах. Когда я ещё не сказал ему, что знаю, что он не хочет признавать мои чувства. Он решил проигнорировать эти моменты. Отрицание, отрицание, отрицание. Чёрт, мы уже так делали. Я так уже делал, и Жак, боже, из всех людей именно Жак приходит мне в голову, она сидела со мной в баре, подозрительно глядя на меня... "Ты же не влюблен в него, правда?". Нет. Нет, нет, нет. Я был так хорош в этом. Так чертовски хорош. Если я так уже делал, то могу сделать и ещё раз. — Собираешься на какой-нибудь из концертов Led Zep на этой неделе? — спрашивает он, и да, я уже и забыл, что он со своей командой следующие семь вечеров будут присматривать за тем, чтобы в гримерках на Мэдисон-сквер-гарден было достаточно пива и сэндвичей. Его грандиозный финал. Он отказывается от всего ради фильма: уходит с работы в клубе, чтобы поехать в тур, и, по крайней мере, откладывает принятие предложения о настощей работе в компании по организации концертов, раз его стажировка заканчивается. Не знаю, стоит ли мне удивляться, что они захотели оставить Брендона. Кто бы не захотел? — На какой-то из них пойду, да. Узнаю, как у Бонзо дела, — отвечаю я, пожимая плечами. — Да? Потому что там всё запросто может затянуться, и, ну, мне будет легко исчезнуть на пару часов перед уходом домой, так что... — Он замолкает, приглашая меня обратно в нашу постель. Не знаю, готов ли я. Когда я ничего не отвечаю, на его лице мелькает раздражение. — Ну же. Глупо ссориться из-за этого. Я убираю волосы со лба, избегая зрительного контакта. — Разве? Он ничего не говорит, но намек на теплую улыбку на его лице исчезает. Открывается дверь на рецепции, и девушка, чье имя я всё ещё не запомнил, кажется, испытывает облегчение, увидев нас. — Мистер Росс, — говорит она. — Я пыталась звонить в комнату отдыха, но не думаю, что там слышали звонок. На линии мисс Коллин, она хочет с вами поговорить. Я тут же напрягаюсь. — Соедини с контрольной комнатой, — прошу я, и она кивает, спеша выполнить просьбу. Брендон надул губы, но ничего не говорит. Я не хочу заканчивать этот разговор на этой ноте. — Тебе стоит присоединиться к вечеринке, пока Шейн не заметил твое отсутствие, раз он теперь такой наблюдательный и внимательный. — Как можно больше сарказма. — Мне нужно ответить на этот звонок. Он бросает короткий взгляд на дверь контрольной комнаты дальше по коридору. — Слышал, вы расстаетесь. — Это кто тебе сказал? — спрашиваю я, а он просто пожимает плечами. Для него это не имеет значения. Явно. — Не верь всему, что слышишь, — говорю я и направляюсь к двери, резко отходя от него, что, возможно, немного грубовато. Он не идет за мной, не говорит остановиться; он идет в противоположную сторону, в комнату отдыха. Шум вечеринки исчезает за стенами и дверями студии, я включаю свет в контрольной комнате. По другую сторону стекла стоит одинокий микрофон, темнота поглотила всё остальное оборудование в комнате записи. Я сажусь на стул Боба за микшерным пультом и беру трубку. — Келти, привет. — Привет. — Её тон звучит официально, а не тепло и дружелюбно, как обычно. Я чувствую облегчение, грусть, одиночество и радость одновременно. Довела меня. — Ты не отвечал дома, поэтому я решила попробовать позвонить в студию. — Да, мы тут все празднуем. Альбом закончен. — Правда? Ого. — Ага, мы назвали его Wolf's Teeth. Точнее, я назвал. — Звучит жестоко. — Есть такое. — Ну, поздравляю. Я слышу женские голоса и понимаю, что она звонит из танцевальной студии. Туда я и звонил, по большей части, заваливая секретаршу Пеппер сообщениями для Келти. Она не объявлялась больше недели, несмотря на все мои старания. — Знаешь, я пытался до тебя дозвониться. — Я знаю. Ох. Что ж. Полагаю, она не отвечала на мои звонки, потому что я не отвечал на её. Месть. Умно. Или просто жестокое наказание. — Ну и как у тебя дела? — спрашиваю я, бесцельно нажимая на кнопки микшерного пульта. — Не очень хорошо, Райан. — Она вздыхает, будто ей больно, и я вздыхаю тоже. У меня тоже всё не очень хорошо. Нет, совсем не хорошо. — Может, нам стоит встретиться и поговорить. — Ладно. Конечно. — Звучит отлично. Я посмотрю на нее грустным щенячьим взглядом, и она сдастся, и тогда хоть что-то в моей жизни будет так, как и должно. И теперь, когда альбом закончен, я буду проводить с ней больше времени, клянусь. Я буду водить её на фильмы, которые она захочет посмотреть, буду ходить с ней на те бродвейские шоу, на которые мы не ходили, я буду с ней чаще, потому что её не было неделю, и мне пришлось слишком много времени провести наедине с собой. А я — не лучшая компания. — Ты получила цветы? — Да, получила. Спасибо. — Подсолнухи. Твои любимые. Пауза на линии затягивается, и я уже хочу спросить, здесь ли она ещё. Когда она снова говорит, её тон больше не звучит спокойно. — Это не мои любимые. — Ой, да ладно. Неправда. Помнишь, когда мы ходили в тот итальянский ресторанчик в Сан-Диего? На каждом столе стоял подсолнух, но ты хотела их все, поэтому я уговорил нашего официанта собрать цветы с остальных столиков. На тебе ещё была шляпа, которая сочеталась с цветами. — Это приятное воспоминание, оно вызывает у меня улыбку. У нас с Келти полно приятных воспоминаний. — Райан, я никогда не была в Сан-Диего! — сердито восклицает она, но она была, я же знаю, мы были там, и... Ох. Вот чёрт. — О боже, ты путаешь меня с Жак, так ведь? — Нет! — Шляпа с подсолнухом? — Келти, детка... Она бросает трубку. Я в ужасе смотрю на телефон, а потом меня словно омывает волна ярости. — Блять! — ругаюсь я и бросаю трубку в стекло, но она просто ударяется об него с громким стуком и падает на кнопки. Из нее доносятся гудки, и это всё, что я слышу. Жак блондинка, как и Келти, и я ходил в рестораны с ними обеими, так легко ошибиться. Блять. Блять! Я пытаюсь, правда пытаюсь, чёрт возьми, но что я получаю взамен? Ничего. Ничего, кроме дерьма. — Ёбаное дерьмо! — кричу я, и, наверное, те её подруги-сплетницы правы. Наверное, я худший парень этого сранного десятилетия. Я кладу трубку на место, потом снова беру её и звоню в танцевальную студию, к этому моменту уже выучив номер наизусть. Никто не отвечает.

***

Я собирался пойти ещё до того, как узнал, что семью распроданными концертами на Мэдисон-сквер-гарден занимается компания, в которой работает Брендон. Нельзя сказать, что я был рад находиться в тех же кругах, что и Бонзо, в Лондоне в 1975-ом году. Я не ожидал, что Брендон имеет какое-либо отношение к этому туру: обычно его компания занимается малоизвестными исполнителями и маленькими залами. Что ж, Led Zeppelin достаточно популярны, чтобы мелким компаниям понадобилась помощь. Закулисье просто огромное, группа сейчас на сцене, и вероятность наткнуться на Брендона крайне мала. Хорошо. Потому что я думаю, что он был прав, как бы иронично это ни было: личное пространство. Сейчас оно мне нужно. Нужно, потому что он чертовски меня путает и сбивает с толку, а я не могу находиться рядом с ним, когда я так себя чувствую. Он хочет помириться. Нет, он хочет забыть и притворяться, и ожидает, что я буду делать то же самое. Сейчас мне точно не нужно, чтобы он ебал мне мозг. Гейб ужасно взволнован, он просит меня представить его группе. Я знаю только Бонзо, однажды виделся с Робертом, один раз пожал руку Джимми и никогда не разговаривал с Джоном Полом. Я уже приготовился к пьянке, которая затянется на всю ночь, потому что Бонзо — любитель подобного, за что я его ценю. — Вики сказала, что мы будем выступать здесь, — кричит Гейб между песнями, и я смотрю в зал, стоя сбоку от сцены. Это место было мечтой Пита: двадцать тысяч человек. Этого он хотел для The Followers. Мы могли этого добиться. Могли. Толпа больше, чем на любом из концертов The Followers. Я помню, как трясся, дрожал и чуть ли не разваливался на части при виде толпы вдвое меньше этой. Я вижу кучу людей, которых постепенно поглощает тьма, даже когда горит свет, и люди в самом конце зала кажутся мне всего лишь крошечными пятнами цвета. Люди больше меня не пугают. Теперь мне не нужно ничего доказывать. Я не говорю, что фанаты, кричащие мое имя, не напрягают меня, нет, конечно, но меня больше не пугает то, что они могут понять и узнать меня. Они пытаются, правда пытаются, но пока что это удалось только одному человеку, так что счет пока в мою пользу. Гейб восторженно кричит, когда Роберт орет в микрофон: рубашка расстегнута, джинсы низко на талии, безумные кудри, отросшие ниже плеч. Он падает на пол сцены, всё ещё вопя ту же ноту, и я чувствую запах пота со сцены. На меня нахлынули воспоминания со времен The Followers, но они не преследуют меня, а лишь делают очевидным контраст с тем, чего я хочу сейчас: столько же энергии, но меньше драмы. Когда концерт заканчивается, у сцены группу ждет целая толпа. Бонзо почти сразу замечает меня, дружелюбно здороваясь, Гейб изображает очаровательную улыбку, и уже через пять минут Бонзо обожает его. — Сегодня мы напьемся, парни, — сообщает нам Бонзо, широко улыбаясь. — Будем пить, пока не сдохнем. — Как по мне, отличный план! — говорит Гейб, и когда Бонзо уходит принять душ и переодеться, мы с Гейбом пробираемся в гримерку, поскольку нас быстро нашли группиз. Менеджер группы, Грант, подходит ко мне и с ходу говорит, что кто бы ни занимался моим менеджментом, это человек — полное дерьмо, и он справится с этой работой лучше, чем этот придурок. Когда я сообщаю ему, что мой менеджер, вообще-то, женщина, он выглядит потрясенным и произносит целую речь о том, что роль женщин — это рождение детей и домашнее хозяйство, говоря, что эта глупая девчушка, играющая менеджера, разрушит мою карьеру, поэтому она должна торчать на кухне, печь мне вафли и отсасывать мне каждую ночь. Будь здесь Вики, она бы уже врезала Гранту раз пятьдесят. — Райан, позволь мне хотя пригласить тебя на обед, — просит Грант. — Шампанского? Где... Господи, можно нам шампанского? — громко произносит он, щелкая пальцами. — Хоть кто-нибудь?! Именно в тот момент, когда я ослабил защиту, появляется Брендон с бутылкой шампанского в одной руке, с бокалами — в другой. — Конечно, Грант. Вот. — Спасибо, Брендон! На тебя всегда можно положиться, — говорит Грант, предлагая мне бокал. Брендон только профессионально улыбается. Led Zeppelin здесь на неделю, сегодня было их третье выступление, и Брендон, кажется, произвел на всех впечатление, управляясь со своей работой в организации гримерок. Однако он выглядит уставшим. Истощенным. — Привет, Райан. Гейб. — Он задерживает на мне взгляд. Я жалею о том, что уже выпил, потому что не могу рассуждать здраво даже в трезвом состоянии, а тут ещё и алкоголь в моей крови. — Брен, как дела? — спрашивает Гейб, уже заметно подвыпивший. — Вы знакомы? Вот это да, Нью-Йорк так тесен, — смеется Грант, поднимая бокал шампанского и делая жадный глоток. Мы просто пожимаем плечами, чтобы не рассказывать кто откуда кого знает и почему. — Какие у вас планы на сегодня? — спрашивает он, чтобы поддержать разговор. — Собираемся напиться, обдолбаться и поебаться, — не особо изящно обобщает Гейб, но да, планы у нас приблизительно такие. Вполне вероятно, что я теперь один. Келти так и не перезвонила мне, хотя я звонил ей много раз. Она взяла трубку вчера, случайно, может, подумала, что это её мама, и в итоге мы снова ругались и кричали друг на друга по телефону: я кричал, потому что был зол и напуган, а она кричала, потому что была зла и обижена. Я сказал, что она слишком требовательная, я так думаю, не знаю; я просто говорил, чтобы она наконец перестала вести себя как сука, а она плакала из-за меня, и её последними словами до того, как она повесила трубку, было "Я всего лишь пыталась быть той девушкой, которая тебе нужна". Она была права. Вот почему она никогда не держалась за меня слишком крепко. Не потому, что не хотела держать крепче, а потому, что знала, что этого не хочу я. Она ждала, пока я скажу, что теперь я хочу этого. Брендон говорит: — Ну, вы тогда веселитесь, парни. Мы закончим через пару часов после того, как вы уйдете. — Кто-то зовет его по имени, и на его лице появляется извиняющаяся улыбка. Его рука слегка касается моего живота, когда он проходит мимо, и мои внутренности делают сальто. Меня практически трясет, я чувствую его прикосновение всем телом, и я делаю судорожный вздох и изо всех сил стараюсь сделать вид, будто ничего не произошло. Сегодня он мог бы ускользнуть. Он сам это сказал, и он знал, что я приду сюда, но я сказал себе, что постараюсь с ним не пересекаться. Притворюсь, что я даже не надеюсь увидеть его. И я не уверен, в силе ли всё ещё его предложение, потому что у нас с ним всё так неопределенно. Но нет. Нет, сегодня я не уйду с ним, не уйду, пока мы не определимся, что между нами происходит. Он поймет. Увидит вещи так, как вижу их я. Мне просто нужно его вымотать, вот и всё. Я уже так делал. — Ну возьми хотя бы мою визитку, — говорит Грант, и я беру её чисто из вежливости и пытаюсь положить в карман куртки. Сначала у меня не получается, что-то мешает, и пока Грант и Гейб разговаривают о клубах Нью-Йорка, я вытаскиваю из кармана бумажку. Я разворачиваю её, ожидая увидеть свой же неразборчивый почерк и незаконченные строки, но записка явно не моя. Я читаю короткий текст и удивленно поднимаю взгляд, пытаясь высмотреть Брендона в гримерке, но он уже ушел. Хоть я и знал, что он коснулся меня специально, этого я не ожидал. — Райан, ты идешь? — спрашивает Гейб, намекая, что нам уже пора идти. Я быстро складываю бумажку и кладу её в карман, быстро кивая. Да. Иду. Конечно. Но когда я закрываю глаза, я вижу текст, простой, ранящий и слишком заманчивый: "Я буду ждать в отеле Челси. Я скучаю по твоей коже". Я не пойду. Нет. Не пойду.

***

Большая картина строк наконец сходится воедино в половину четвертого утра. Я знал, что все они как-то связаны. Я нахожу ручку и блокнот, смотрю на свой корявый почерк, и из меня словно потоком выходят слова, внезапно, совсем неожиданно, а если в какой-то момент я запнусь, то мне всего лишь нужно взглянуть на гостиничную кровать, на которой спит Брендон. Скомканное красное одеяло валяется у него в ногах, он лежит ко мне спиной. Его кожа кажется золотистой из-за света, исходящего от лампы у моего стула, и света, льющегося из окна. Я слышу, как он дышит. Ровно. Тихо. Словно музыка. Его спина изогнута, его тело будто сужается от плеч к талии, снова слегка расширяясь в бедрах, словно волна. Его ягодицы бледные, но всё ещё немного красноватые из-за моих шлепков. Мне не стоило сюда приходить. Я пью скотч, стараясь избавиться от его вкуса у меня во рту. Не потому, что это неприятно, а потому, что этот вкус дает мне удовлетворенность, цель и то, чего он знать не хочет. То единственное чувство, которое он не хочет, чтобы я испытывал. Он ждал. Как он и сказал. Только из душа, он пах своим мускусным одеколоном, и я принадлежал ему с той же секунды, как вошел в номер. Он сказал "Давай забудем обо всем этом" где-то между поцелуями и раздеванием, но мы не торопились. Всё было медленно и жестко. И я так и не ответил, даже не пытался, потому что был так растерян. Я попрощался с Бонзо и Гейбом почти сразу. Придумал какую-то отговорку. Они и внимания-то не обратили. Я снова опускаю взгляд на блокнот, в верхнем правом углу которого виднеется логотип отеля Челси, и переворачиваю страницу, записываю новую строфу, слыша в голове ритм. Слышу ноты. Она никак не уйдет. Эта песня. Он был раскрепощен. Подо мной. Его рот был открыт, и с его опухших губ слетали пошлые и эротичные стоны, сексуальное и мужественное "Райан, боже, Райан", и я всё ждал, что он ошибется и произнесет другое имя, но этого так и не произошло. Он хмурился, глядя на меня прикрытыми глазами, его зрачки были расширены, щеки покраснели, на его лице вспышками отражалось наслаждение. Его рука была между нами, пальцами он касался того места, где мы сливались воедино, где я толкался в него. Мой член скользил между его средним и указательным пальцами, словно ему нужно было найти и чувствовать, откуда же исходит всё удовольствие. Он шевелится во сне. Переворачивается на спину. Не знаю, что ему снится, но его член уже наполовину возбужден. Он протягивает руку к другой половине кровати. К моей половине. Половине Шейна. Его рука касается простыни, но он ничего и никого там не находит. Я ожидаю, что он проснется. Что его подсознание встревожится из-за этой пустоты. Этого не происходит. Ну конечно же. Он снова проваливается в глубокий сон. Когда я кончал, ощущения были другие. Будто это не значило столько же, сколько раньше, и я думаю, что так было бы даже без презерватива. Он сам их принес. Явно знал, что я приду сюда. Он просто сказал, что так будет легче убираться. Теперь, когда нам нужно быть осторожнее. Так что я надел его. Я был возбужден, он лежал подо мной, конечно же я надел его, раз это значило, что я смогу войти в него. Но я не смог его пометить. Заявить свои права на него. Я чувствовал себя, словно ёбаный турист. Белая сперма, которая собралась в кончике презерватива, казалась будто чужой. С женщинами это всё по-другому: сперма в презервативе — это будто поздравление с тем, что ты случайно не кончил в нее, что ты отлично справился, молодец. Не в этот раз. Не с ним. Я хочу кончать в него, хочу касаться его там после этого, чувствовать на пальцах смазку и сперму, целовать его и думать, что именно в такие моменты он выглядит прекраснее всего. Потому что так и есть. Когда я снимал презерватив, это казалось словно извинение. Он быстро уснул. Сказал "Не дай мне заснуть", прижимаясь ко мне, уставший, вымотавшийся, с опухшими и покрасневшими губами, а я всё целовал его. Пытался найти в этом больше смысла, чем он хотел признать. Я дам ему поспать. Пусть. Он устал. Он работает до изнеможения. Я дам ему поспать. Я снова переворачиваю страницу. Чувствую где-то внутри напряжение; напряжение, потерю и сильное желание. Как он может спать в моей постели, когда мне кажется, словно я не видел его несколько лет? Его грудь вздымается и опускается. Я зачарованно наблюдаю за ним. Возможно, это последний раз, когда я вижу его таким. Возможно, это последний раз, когда мы с ним находимся в этом номере. В то же мгновение, когда эта мысль приходит мне в голову, во мне просыпается парализующий страх, и я допиваю скотч, держа стакан дрожащими пальцами. Это не будет длиться вечно. Я знаю это. Чувствую. Словно собака, знающая, что скоро умрет, я внезапно осознаю, что эти украденные ночи однажды закончатся. Возможно, так было с самого начала. Это не может продолжаться, если он ставит ограничения на мои мечты. Мое дыхание учащается. Я смотрю на свои записи. Буквы кажутся расплывчатыми. Я закрываю глаза, вытираю щеки, и стараюсь отчетливо рассмотреть страницы. Но ничего не получается, ничего никогда из этого не выйдет. Я кладу блокнот на столик и встаю. Стараюсь двигаться как можно тише. Не хочу его разбудить. Даже если никто другой в этом мире не даст ему спокойно поспать, я позволю. Я всегда позволю ему. Его куртка валяется на диване в гостиной. Я тихо сажусь и нахожу в одном из карманов его бумажник. Десять долларов наличными. Чеки из химчистки, банковская карточка, его ID, ничего интересного. Я заглядываю в один из маленьких кармашков, нащупав огрубевшими подушечками пальцев уголки сложенной бумажки. Я достаю её. Разворачиваю. Это фотография. Я наклоняюсь, опираясь локтями на колени, держа в руках фотографию. Шейн. Больше ничего. Это даже не очень хорошая фотография Шейна, и на фоне нет ничего интересного. Просто Шейн. Он выглядит довольно глупо, он даже не в фокусе. Я переворачиваю бумажку. Снова вижу почерк Брендона, и, похоже, я не единственный, кто пишет всякие признания на всем, что попадется под руку: "Первый день в нашем новом доме. Лучший день в моей жизни — 17-ое апреля 1975". В этой комнате я больше не слышу его дыхания. Я совершил так много глупостей в своей жизни, но это в этот раз я превзошел сам себя. Я такой идиот. Такой, блять, тупой. Я кладу его бумажник в карман, где он и лежал, словно я ничего не трогал. Нахожу свою одежду, тихо одеваюсь, завязываю шнурки. Он спит в нашей постели, и я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в губы. Он слегка вздрагивает, и моих сухих губ касается теплое дыхание, но я успокаиваю его, прежде чем он проснется, поглаживая его мягкие волосы. Он снова засыпает. Проваливается в тихий спокойный сон. В мир, где всё легко. Мне хотелось бы думать, что я выхожу из комнаты спокойно и изящно, что меня не шатает и что мне легко дышать. Я крепко держу в руке блокнот, в голове путаются мысли, весь мир вокруг крутится, и я кажусь себе таким наивным, и меня тошнит; проходит вечность, прежде чем лифт наконец останавливается на первом этаже. Я вытираю щеки рукавами. Пройдя два квартала, я замечаю таксофон. Нахожу несколько монет в карманах. Кто-то на рецепции отеля соглашается соединить меня после моих отчаянных просьб и убеждений. Я слышу гудки, гудки, гудки, и, наконец, Боб сонно отвечает: — Алло? — Боб. Это Райан. — Райан...? Сейчас... Сейчас четыре часа утра, ты... — Мне нужно, чтобы ты пришел в студию. Сейчас же. Мне нужно, чтобы ты... Боб, есть песня, мне нужно её записать, ты должен прийти. Боб, пожалуйста. Пожалуйста, послушай. Мне нужно, чтобы ты помог мне, потому что я не могу от нее избавиться, все эти слова просто льются из меня, и боже, это так безобразно, всё это, всё, что я считал прекрасным, всё это так безобразно, чёрт возьми. Я вижу её слова каждый раз, когда закрываю глаза. Я так потерян, блять, Боб. Ещё одна песня. Всего лишь одна последняя песня, и я клянусь, что на этом всё. Клянусь. Но если я от нее не избавлюсь, она убьет меня. Она убивает меня. — Встретимся там через полчаса. — Спасибо. Раздаются гудки.

***

Когда я нахожу её, уже утро. У меня болит горло из-за алкоголя, сигарет и пения, болят костяшки пальцев из-за жесткой деревянной поверхности её двери, но я стучусь и стучусь. Мне кажется, что мои ноги больше не могут сделать ни шага, как будто я потратил последнюю каплю энергии, чтобы дойти сюда. Она открывает дверь, полностью одетая и обутая, словно собирается куда-то идти. Она видит меня и замирает, её глаза расширяются. — Райан. Боже мой, ты что... — А потом она протягивает руки и обнимает меня, и больше ничего не имеет никакого смысла, ничего, но я сосредотачиваюсь на её руках на моем теле, на её словах: — Райан, малыш, всё хорошо, что бы ни произошло, всё хорошо... Я дрожу, прижимаясь к ней, и она тащит меня в свою квартиру, закрывая дверь; убежище, надежное укрытие, лечебница. Она успокаивает меня, нежно поглаживая меня по волосам, и я прячу лицо в изгибе её шеи, её кожа становится влажной, соприкасаясь с моими щеками. — Ты любишь меня, — шепчу я, цепляясь за нее. — Ты любишь меня, правда? — Конечно же. Райан, конечно я люблю тебя. Я пытаюсь дышать, пытаюсь не думать о том, как солнечный свет проникает в гостиничный номер, пробуждая его. Как он паникует. Спешит в Бруклин, чтобы быть с ним. Я цепляюсь за одежду Келти, прижимая её к себе как можно сильнее. — Мне так жаль. Только не бросай меня. Пожалуйста, никогда не бросай меня. А потом мои ноги сдаются, и она не может удержать меня. Мы падаем на колени, но она продолжает обнимать меня.