***
Нас с Патриком толкают туда и обратно. Фанаты и пресса вперемешку прут вперед, работники зала пытаются удержать их. Вспышка камеры ослепляет меня, и я пытаюсь прикрыть глаза и просто плыть дальше по течению. Весь этот напор кажется вторжением в личное пространство. Крики раздражают мои барабанные перепонки, суматоха вокруг отдается головной болью. Кто-то хватает меня за руку, и мне приходится вырываться из этой хватки. Темнеющее вечернее небо разрывает молния, вот-вот пойдет дождь. У нас получается дойти до черного входа, и, после короткой, но жестокой битвы, мы входим внутрь, и за нами закрывается дверь. Охранники пытаются отдышаться. Патрик оглядывается вокруг. — Чёрт, я потерял шляпу. — Купишь новую, — предлагаю я. Томас, парень, работающий в Мэдисон-сквер-гарден и ответственный за наше приятное пребывание здесь, смеется. Он ведет нас через столовую в нашу гримерку, пока телохранители верно идут за нами, как собаки. Я замечаю несколько наших роуди, но не здороваюсь. Я слишком важен, у меня нет времени, я возвращаюсь с нескольких интервью как раз вовремя к выступлению. Один из парней из команды Шейна замечает нас и следует за нами с камерой на плече. Шейн сказал, что это поможет создать чувство постоянного движения и хаоса за кулисами или что-то такое. Когда мы заходим в просторную гримерку, охранники занимают позиции за дверью; нас приветствует громкий хор голосов. Здесь все, включая несколько человек из команды Шейна, которые, к счастью, убрали камеры. Мы выпиваем перед выступлением, это уже вошло в привычку, расслабляться и пить пиво перед выходом на сцену. Раздается громкий смех, парни веселятся, разговаривая о чем-то. Томас тоже берет пиво, когда тот парень убирает камеру. Я нахожу местечко у туалетного столика, беря пиво, и отмечаю, что Брендона здесь нет. Грета вот-вот начнет свое выступление, так что ни её, ни Батчера тоже не видно. — Это миф, — говорит Джон, лениво развалившись на диване. Кэсси, похоже, не приятно слушать то, о чем они говорят. Келти нет в Нью-Йорке на этой неделе. Не уверен, специально ли это, но я рад, что так вышло, что мне не придется мучить себя вопросом, придет ли она на концерт из любопытства или злости. — Нет, чувак! Клянусь, тот парень сказал мне, что так бывает, — восторженно настаивает Гейб. — Спонтанные оргазмы? Когда ты просто идешь по улице и кончаешь? — скептически произносит Джон. — Кончаешь в штаны, — хихикает Патрик, и все смеются. — Нет, я такого не говорил. Не спонтанные или без, эм, стимуляции. Я просто сказал, что некоторые мужчины могут кончить, не касаясь члена. — Чушь собачья. Ну же, это же чушь, — невозмутимо отвечает Джон. Когда Гейб собирается возразить, Джон продолжает: — Подумай об этом. Вот ты когда-нибудь кончал без каких-либо прикосновений к твоему члену? — Ну, нет, но... — Ну вот и всё. — Кэсси, помоги мне! Мы знаем, как работают только наши собственные члены! — говорит Гейб, и это ложь, но он очень хорошо скрывает свою бисексуальность. Кроме меня, никто из наших друзей не знает. Кэсси посмеивается, хотя она явно считает, что это странный разговор, который могут вести только мужчины. — Я не много знаю о членах других парней. — Много? — спрашивает Джон, вскинув бровь, и она закатывает глаза. О. О, как мило. Вот чего явно не хватает в этой картине: они однозначно были первыми друг у друга. Какая прелесть. Единственные два человека в двадцатом веке, которые рады подобному. — Нам нужно поспрашивать у группиз, — говорит Гейб, опуская Кэсси как потенциального свидетеля этих предполагаемых оргазмов, которые он так активно обсуждает. Дверь в гримерку открывается, и входит Брендон. — Брен! Как раз тебя я и хотел видеть! — произносит Гейб, широко улыбаясь. Он, кажется, по какой-то странной причине доволен тем, что Брендон теперь знает, что я рассказал Гейбу о наших отношениях. Если у меня не получается заснуть из-за злости Брендона, то у Гейба точно всё в порядке. — Можешь, пожалуйста, подтвердить для этих неверующих, что мужчины могут кончить, не касаясь члена? Брендон замирает. — Эм... — Так ты говоришь, — вмешивается Джон со смешком, — что некоторые парни могут кончить, не знаю, целуясь с девушками? — Не целуясь. Смотри на ситуацию шире, Джонни. Я спрашиваю Брендона не просто так, — говорит Гейб. Джон резко вскидывает брови, как было бы, если бы натурала вдруг попросили представить, как геи занимаются сексом. Брендону более чем некомфортно находиться здесь, пока парни смотрят на него, ожидая ответа. Гейб наслаждается происходящим. Брендон замечает меня, но я Гейбу ни слова не сказал. Я бы ни за что не вдавался в детали. Щеки Брендона покраснели, но не из-за стыда — из-за злости на меня. Но я не хотел, чтобы все присутствующие представляли его в подобной ситуации. Не хотел, чтобы они сексуализировали его или представляли, как он стонет или судорожно двигает бедрами, когда он вот-вот кончит. Это не их дело. — Такого действительно не бывает, — вмешивается Шейн. — Никогда не бывает. Правда, Брен? — Да. Конечно, не бывает, — отвечает Брендон, но Гейб не выглядит разочарованным, он пытается сдержать ухмылку. Во мне просыпается темное желание, какое-то чувство удовлетворения. Значит, у Шейна такого не было. У них не было. — Я, эм, забыл кое-что, — говорит Брендон и идет обратно к двери как можно скорее. Как раз тогда дверь открывают с другой стороны, и в комнату заглядывает один из роуди. — Эй, парни, Грета хотела, чтобы вы послушали её сет. Она сказала, что это важно. Голос Греты звучит на фоне, пока парни обмениваются непонимающими взглядами, но никто ничего не знает. Это не похоже на Грету. Однако я быстро встаю и веду всех. Ну, точнее, следую за Брендоном, который быстро идет вперед, но я догоняю его в узком коридоре, пока роуди ведет нас по этому лабиринту закулисья к сцене. Патрик на безопасном расстоянии от меня, он поправляет очки на носу, у него синяки под глазами из-за нашей жизни в туре, но ему всё нравится. Я ускоряю шаг, и, когда мы поднимаемся по лестнице, я говорю: — Я не рассказывал Гейбу ничего, что можно было бы назвать личным. — Не разговаривай со мной сейчас, — шипит он в ответ, даже не глядя на меня. — Я бы не поступил так с тобой. — Разве? — Да. — Мы переступаем последнюю ступеньку, и я хватаю его за запястье, останавливая. — Послушай меня. — Он неохотно смотрит мне в глаза. Боже, он так злится. — Я бы никогда не поступил так с тобой. — Забавно, — говорит он, вырываясь из моей хватки. — Ты сделал много вещей, которые, как я думал, ты ни за что не сделал бы. Патрик чуть не врезается мне в спину. Брендон быстро уходит, и у меня не остается выбора, кроме как присоединиться к группе, пока мы идем к сцене. По началу свет ослепляет, но я моргаю, пока у меня не выходит различить Грету посередине сцены, на ней розовое платье, её волосы распущены, к груди она прижимает свою старую гитару из красного дерева. Она поет песню, стоя перед толпой на Мэдисон-сквер-гарден. С таким же успехом она могла бы петь двум заскучавшим коровам в поле на среднем западе. Вот какую энергию она излучает — ни устрашения, ни давления. Она просто счастлива петь свои песни о любви и мире. Шейн присоединяется к Брендону у подставки для гитар, где висят шесть моих, ожидая сегодняшнего концерта. Они разговаривают, но я ничего не слышу. Но разговор выходит коротким, о чем бы он ни был, плечи Брендона напряжены. Замечательно. Теперь он думает, что я рассказал Гейбу обо всех грязных вещах, что мы делали. Вики курит, держа мундштук, она выглядит недовольной. Её волосы собраны в пучок, на ней светло-желтая куртка в стиле Жаклин Кеннеди, но джинсовая юбка и неаккуратная подводка разрушают эту иллюзию. — Что она задумала в этот раз? — спрашивает меня Вики, с подозрением глядя на Грету. Она, наверное, всё ещё обижается, потому что Грета отказалась от недавнего предложения Вики стать её менеджером, поскольку всеми её делами занимается Батчер. Вики знает, что Грета станет успешной, и ненавидит её за это. — Я правда не знаю. Мы слушаем ещё две песни, после которых я начинаю испытывать усталость. В последнее время мне всё чаще кажется, будто моя кровь течет не так, как должна, достигая головы и кончиков моих пальцев. На прошлой неделе было несколько случаев, когда головокружение возвращалось, но быстро проходило. Не знаю, из-за чего это. Может, из-за кодеина? У всех лекарств есть побочные эффекты. Это я узнал уже давно. Но кодеин помогает моей левой руке, убивает боль. Мне нужны две рабочих руки. Я же гитарист, бога ради. А вялость, наваливающаяся на меня, может быть просто усталостью от тура, а не последствием принятия лекарств, потому что я очень мало сплю. Пару часов там и сям. Не получается проспать шесть часов за раз, как сильно я ни старался бы. Двадцать тысяч людей аплодируют Грете, когда она заканчивает песню, Батчер громко свистит сбоку от сцены. Он периодически фотографирует её, у него на шее висит большая камера; снимки для семейного фотоальбома, который они будут листать, когда станут старыми и седыми. Сложно осмыслить число настолько большое, как двадцать тысяч. Иногда я пытаюсь представить, что было бы, если поставить двадцать тысяч человек в ряд, сколько миль в длину получился бы такой ряд. Много-много миль. — Если вы не против, — говорит Грета в микрофон, заправляя прядь окрашенных волос за ухо. — Я хотела бы попросить кое-кого особенного выйти ко мне сцену. — Кто-то в толпе тут же выкрикивает мое имя. Грета поворачивается к нам, сияя. — Батчер, иди ко мне. Батчер опускает камеру, удивленный. Он смотрит на нас, но Джон просто пожимает плечами, забирая у него камеру. Батчер робко выходит на сцену, нервно поглядывая на толпу. — Что она делает? — стонет Вики. Я почти говорю, что не знаю, но потом я всё понимаю. Я вспоминаю наш с Гретой разговор несколько дней назад, о Джонни и Джун*. Грета современная девушка. Она совершенно легко может взять инициативу на себя. Тот мудила Леннон однажды пел, что любовь нужно прятать. Как я выяснил на собственном опыте, он был прав. Но Грета с этим не согласилась бы. Нет, она сочла бы это преступлением. Так что, думаю, я единственный не удивлен тому, что Грета делает предложение Батчеру на сцене. Это слегка драматичное проявление любви, которое она считает уместным. Рядом со мной Вики смеется над смелостью Греты, говоря, что делать предложение должна не женщина, но Батчеру, похоже, всё равно, он с радостью соглашается и целует Грету на сцене перед тысячами свидетелей. Публика одобрительно кричит. Кэсси вытирает слезы. — Что ж, — вздыхает Вики. — Думаю, придется организовать этим двоим ненормальным вечеринку в честь помолвки. — Она бросает взгляд на меня. — Как думаешь, ты когда-нибудь женишься, Райан? Я снова думаю о подушке, которую я явно прижал к груди во сне. Чтобы обнять хоть что-то. — Нет... Думаю, что нет.***
После концерта немедленно намечается вечеринка в честь помолвки, Вики делает несколько звонков и договаривается с клубом Studio 54. Она говорит, что знает, что это диско-музыка, но это лучшее место в Нью-Йорке на данный момент, и ей практически пришлось продать свою почку, чтобы организовать всё в такой короткий срок. Когда Грета уходит со сцены, сияя от счастья, она сообщает нам, что нет-нет-нет, на 52-ой Западной улице есть неплохой джаз-клуб, что они с Батчером часто туда ходят и хотят туда. Вики кипит от злости, но Гейб напоминает ей, что это не её вечеринка и не её помолвка. Вики, кажется, приходится сдерживаться, чтобы не ударить Гейба. Нам выступать через сорок минут, роуди заняты оборудованием и инструментами, пока большинство из нас возвращаются обратно в гримерку. Однако я иду на поиски одного из своих Гибсонов, зная, что Грета обожает эту гитару, и это кажется мне подходящим подарком на такой случай. Я запросто могу купить себе ещё гитар. Я стою на коленях за кучей мониторов, открывая чехол для гитары, когда слышу знакомые голоса с другой стороны: Брендон и Шейн. Разговаривают. Голоса становятся ближе. Нет, не разговаривают. Ругаются. Я замираю, стараясь вести себя как можно тише. — Будет грубо не пойти, — говорит Шейн раздраженным голосом. — Они не заметят, что нас нет! — восклицает Брендон. — Ты же знаешь, каково это, когда мы идем куда-то с этими людьми, их окружают десятки людей. Они даже не вспомнят, что мы с тобой существуем. — Брен, это вечеринка в честь их помолвки. — Но я не хочу, чтобы мы с тобой шли туда! — огрызается Брендон. За этим следует пауза, и я четко представляю выражение злости на его лице, потому что я видел его слишком часто. — Мы с тобой должны быть дома, а не с этими людьми! — Но мы уже с этими людьми, поэтому... — Сколько материала тебе нужно для одного чёртового документального фильма? Бога ради! — Почему тебе обязательно так ненавидеть этот проект, когда это лучшее, что со мной когда-либо случалось? Я завожу знакомства, встречаю новых людей! — Известных людей. Что такого замечательного в известных людях? — фыркает Брендон, его тон полон презрения. Когда он продолжает, он пытается говорить спокойнее. — Слушай. Я просто не хочу тусоваться сегодня с этими людьми. Поэтому можно мы, пожалуйста, пойдем домой? К чёрту их вечеринки. Они каждый вечер проходят. — Ладно. Хорошо. — Спасибо. — Иди домой, если хочешь. — Что, прости? Голос Шейна звучит расстроенно, когда он отвечает. — Мне нравится Грета, она правда милая девушка. Поэтому я пойду. И не нужно на меня бросаться! С чего бы мне вообще вместо этого идти домой, где ты будешь игнорировать меня, как и всегда в последнее время? — Каким образом я тебя игнорирую?! — Игнорируешь! Ты и сам это знаешь! Господи, я устал, что ты ведешь себя со мной так, будто я... будто я обуза. Подумай об этом. И эта помолвка, это же отличная одноминутная сцена для фильма. Представь, как Райан произносит речь или ещё что, какая хорошая сцена была бы! Поэтому сейчас мне нужно достать оборудование, которое мы уже собрали. Но это не игнор, это я занят. — Он делает вдох. — А у тебя какое оправдание? — Его тон выражает нечто похожее на презрение, раздаются его отдаляющиеся шаги. Я и понятия не имел, что у Шейна хватит смелости на что-то подобное. Брендон, в свою очередь, матерится как сапожник. Ходит кругами. Ещё матерится. Тяжело вздыхает. Я толком не шевелюсь, пока не уверен наверняка, что он ушел, только тогда открывая металлические замки и открывая чехол. Это не тот Гибсон, что я ищу. Сейчас не время анализировать то, что я подслушал, но я позволяю себе сделать очевидный вывод: Брендон не доверяет ни мне, ни Гейбу и хочет держать своего парня подальше от нас, пока не решит, что ему делать. Интересно, уйдет ли Брендон из тура до того, как он толком начнется. Сделает ли это меня счастливее или наоборот? Значит, они ссорятся. Все пары ссорятся. Брендон не доверяет мне. Я нахожу одного из роуди и спрашиваю о своей гитаре. Её здесь даже нет, она в багажнике автобуса. Он говорит, что может сходить за ней, но я беру у него ключи и иду сам. Даю себе минуту-другую, чтобы притвориться, что я не думаю об этом, нервничая, пока жду лифт, чтобы спуститься на парковку, где стоит автобус. — Привет, — доносится до меня голос Шейна, когда он внезапно появляется рядом. Он улыбается этой своей беззаботной улыбкой, никак не выдавая, что он только что поссорился со своим парнем. Но он выглядит уставшим. Он выглядит всё более уставшим каждый раз. — Разве ты не должен готовиться к выступлению? — Ещё есть немного времени. Мне нужно забрать кое-что из автобуса, — я показываю ему ключи. — О, мне тоже вниз. Нужно больше пленки для камер, вечеринка и всё такое. — Так ты идешь? На вечеринку. — Да. Конечно. Почему нет? — он смеется, словно находит мой вопрос глупым, а я просто пожимаю плечами, когда прибывает лифт и открываются двери. Я захожу внутрь вслед за ним, позволяя ему нажать на нужную кнопку. Грузовой лифт начинает гудеть, опускаясь, а я пытаюсь придумать, что сказать. Пустая болтовня. О чем-нибудь кроме того, как Брендон никогда не кончал с Шейном так, как со мной, и что, несмотря на то, что говорит мне Брендон, в их отношениях явно не всё хорошо. Но мне нечему радоваться. Потому что, даже учитывая всё это, Брендон выбирает Шейна, а не меня. Заставляет задуматься, что же такого ужасного и отвратительного я сделал, чтобы обо мне были такого низкого мнения. Чтобы я не имел значения. — Так а где будет вечеринка? — говорит Шейн после паузы. — Кто-то сказал, что мы... Без какого-либо предупреждения, выключается свет. Лифт резко останавливается, трясясь и дрожа. Я умудряюсь удержать равновесие, моргая во внезапной темноте. — Что за...? — начинаю я. Я ощупываю стену, нахожу панель с кнопками, но лифт не реагирует на нажатие ни одной из них. — Он что, застрял? Мы застряли? — взволнованно спрашивает Шейн у меня за плечом. — А похоже, что мы куда-то едем? — злостно огрызаюсь я в ответ на его глупые вопросы. — Чёрт, я не знаю! Блять! — Я снова ощупываю стену, в этот раз нахожу двери и начинаю стучать по ним и кричать. Никакого ответа. Шейн судорожно жмет на кнопки, но это ничего не меняет. — Может, мы между этажами, — говорю я, когда понимаю, что нас вряд ли кто-то слышит. — Но тебе скоро выходить на сцену! — восклицает он и тоже начинает стучать и кричать. — Эй! Кто-нибудь?! Мы застряли! Эй?! Хоть кто-нибудь?! — Он со злостью бьет по двери. Я смотрю на него с подозрением. — У тебя же нет клаустрофобии, правда? — Нет. А у тебя? — Нет. — Кто-нибудь нас услышит, — говорит он с такой очевидной уверенностью в голосе, что я тут же чувствую, как меня покидает надежда. — Ну давай, пробуй. Я устал от этого дерьма. От всего этого, — выдыхаю я, садясь на пол у дверей, которые отказываются уступать. Засовываю руку в карман и вскоре выпиваю две таблетки кодеина. Мои глаза привыкают к темноте — как это вообще происходит? Палочки, колбочки и всё такое, все они реагируют, миллионы чёртовых частиц в сетчатке. Как бы это ни происходило, это происходит, и силуэт Шейна становится четче. Пустяки. Никаких проблем. Всего лишь полностью распроданное шоу и люди на Мэдисон-сквер-гарден, ждущие Райана Росса, который застрял в ёбаном лифте. — Блять, блять, блять, — повторяю я, положив голову на согнутые колени. Застрял с Шейном, из всех людей. — Погоди, думаю, я... Я что-то слышу! Эй! ЭЙ! — Он стучит ещё сильнее. — Здесь! Мы здесь! К моему удивлению, это не просто самообман, потому что с другой стороны до нас доносится незнакомый голос. — Там кто-то застрял? Я быстро подскакиваю на ноги. — Да! Да, мы... — Вам есть чем дышать? — Дышать? — переспрашиваю я, чувствуя, как внутри меня что-то обрывается. Ни за что на свете я не собираюсь умирать, когда рядом только Шейн Вальдес. Ни за что на свете. — Да! — отвечает Шейн, глядя на потолок. — Да, есть! — На потолке над нами есть вентиляция, через которую видно шахту лифта, и, возможно, мы могли бы открыть её и... И я не знаю, как-то выбраться отсюда нахрен, потому что мне ещё выступать. — Хорошо, теперь просто подождите! Тут везде хаос, так что сидите смирно и... — Чего?! — требовательно спрашиваю я. Сидеть смирно? — Во всем Нью-Йорке отключилось электроснабжение! Никто не знает, что происходит! Если электричество не вернут в ближайшее время, то концерт придется отменить. У нас там целый зал людей, которые не знают, что делать! Безумие! Мы за вами вернемся, обещаю! — Но... Но мы... — Эй! — кричу я. — Эй, вы должны нас вытащить отсюда! Чёрт подери! Эй! — я стучу по дверям, но никто не отвечает. Этот ублюдок ушел. — Я Райан, блять, Росс, вы не можете меня здесь оставить! — ору я, но без толку. Отключение электроснабжения во всем Нью-Йорке? Чёрт. Блять. Но как... Может, гроза. — Бля, — говорит Шейн, и хоть в этом мы согласны. — Ты кому-нибудь сказал, куда идешь? — Ну, тому роуди, но нет. Больше никому. — Чёрт. Думаю, это надолго. — Он тяжко вздыхает. — И всё это ради... Вечеринки в честь помолвки Греты. — Ночь, полная знаменательных событий, — бормочу я и снова сажусь на пол. Шейн соскальзывает вниз по двери и садится рядом со мной. Он выглядит так, словно сдался, точнее, так выглядит его силуэт. — Держи, — говорю я, предлагая ему сигарету. Не уверен, курит ли он вообще. Видимо, нет, судя по тому, как неуверенно он принимает её. Я прикуриваю свою сигарету и его, раз уж кислород — это не проблема. Я делаю глубокую-глубокую затяжку. Боже. Боже, что за ночь. — Интересно, ищут ли нас. Он смеется. — Конечно же. Ты сам сказал — ты Райан, блять, Росс. Ты главный на этом концерте. Они точно тебя ищут, поверь мне. — Он встряхивает сигарету, красный кончик слегка освещает его лицо. — Мне вот интересно, ищут ли меня. — Его слова звучат грустно, и я знаю, о чем он думает. Его размолвка с Брендоном всё ещё отдается эхом у меня в ушах. Мы никогда... то есть, мы ссорились. Мы с Брендоном ссорились. Серьёзно так ссорились. Но мы никогда не пререкались и огрызались, как старая пара, но именно этим они с Шейном и являются: старой парой. — Ты о Брендоне говоришь? — спрашиваю я, глядя на него. Я почти не вижу выражения его лица в темноте, но добавляю: — Я просто заметил напряжение между вами. Вот и всё. Он вздыхает. — Настолько очевидно, да? Я мычу в знак согласия и думаю, хочу ли я вообще знать. А потом осознаю, что я застрял тут с Шейном и я мазохист. Я хочу знать. — У вас всё в порядке? — Да, конечно, — говорит он, но потом печально смеется. — Не знаю, почему я это сказал. У нас не всё нормально, нет. — Хочешь поговорить об этом? То есть, возможно, это поможет скоротать время, — я слегка взмахиваю рукой. Он вздыхает, как-то неопределенно, что значит, что он не знает. Я осознаю, как мало я знаю о Шейне. Его друзья. Что ему нравится. Что не нравится. С кем он близок? Они с Джоном ладят, но их едва можно назвать хорошими знакомыми. Никого из его друзей — а я предполагаю, что они у него есть в Нью-Йорке и Сан-Франциско — нет в туре, поэтому он не может поговорить ни с кем из них. Что ж, я здесь. Я не буду ему другом, но я выслушаю. Позволю ему поделиться со мной тем, что же нахрен не так с Брендоном Ури. Шейн издает глубокий вздох, почти переходящий в стон. — Я не знаю... Он просто отдалился. Его нет... Его нет рядом, понимаешь? Как песок сквозь пальцы. И он говорит, что хочет быть со мной, но я просто... Не знаю, о чем он думает. Он как будто изменился. А я думал, что у нас всё серьёзно и стабильно, что нам больше не нужно ни в чем сомневаться, понимаешь? — Он смотрит на меня большими грустными глазами, ожидая, пока хоть кто-то с ним согласится. — Да. Да, я прекрасно понимаю, о чем ты. На меня находит какое-то дебильное чувство солидарности. Мы с Шейном не такие уж и разные, в конце концов. Мы оба повелись на одного и того же мальчишку, который играет с нами, пока мы понятия не имеем, о чем думает Брендон. Но Шейн всё равно лучше меня. Он тот, кого выбрал Брендон. — Не пойми меня неправильно, я люблю его больше всего на свете, — быстро добавляет он, а затем смеется. — Представляю, как по-гейски это звучит для тебя, но теперь я знаю, что ты... Ну ты понимаешь. И с мужчинами тоже. То есть... Может, ты немного понимаешь. — Если честно, я просто сплю с парнями, — отвечаю я ему с сардонической улыбкой. Он не понимает шутку, просто смеется, мол, да, конечно. — Но продолжай. — Ну, иногда, как сегодня, например, я просто... Вспоминаю, как хорошо у него получается держать людей на расстоянии. Он всегда таким был. Если он тебя не подпускает к себе, то всё. Мы встречались уже несколько месяцев, когда я наконец уговорил его рассказать хоть что-то о своем прошлом. Но я понимаю. То есть, может, именно поэтому он держит людей на расстоянии, понимаешь? Он думает, что его могут бросить. Забавно. Как мне кажется, это Брендон всегда уходит. Он уважает себя. Вот что сломало меня в первый раз. Всё сгорело до какого-то подросткового обещания вроде "больше никогда", когда он стоял на обочине дороги с гипсом на руке, надеясь, что ночная темнота спрячет синяки на его лице. — Я сказал слишком много, — извиняющимся тоном говорит Шейн и нервно затягивается. — Вовсе нет. Да и кому я мог бы рассказать? — спрашиваю я, жестом обводя нашу тюрьму. Периодически мы слышим голоса снаружи, но они не приближаются. Электроснабжение так и не вернули, и я думаю, это значит, что концерт отменяется. Они, должно быть, пытаются организованно всех вывести. Готов поспорить, что меня ищет Вики. Эта девушка всегда в первую очередь думает обо мне. Я не виноват, что в городе отключилось электричество. Я не виноват, но всё же чувствую небольшой укол вины из-за того, что все эти люди пришли сюда просто так. — Твой, эм... Твой отец, — тихо произносит Шейн. — Он болен, ты вроде говорил? — Да. — Часто с ним видишься? — Нет. Не видел его уже несколько лет. — И не собираюсь, и не буду жалеть, когда он умрет. Таков мой план. Вот как всё выглядит у меня в голове. Мой тон достаточно груб, чтобы Шейн замолчал. Он только бормочет: — Я не знаю, каково это — потерять родителей, вот и всё. Знаешь, Брендону было всего десять. — Да, это должно быть тяжело, это... — Стоп. — Что? — Его родители погибли в аварии, — говорит Шейн, и тогда у меня в голове что-то щелкает. — Он был совсем ребенком. Он был из обеспеченной семьи, знаешь, его отец был бизнесменом, но его тетя, к которой его отправили жить, проиграла всё его наследство в азартные игры. Эта ведьма о нем не заботилась. Поэтому, когда он переехал в Сан-Франциско, у него не было ни цента в кармане. Представляешь? Его родители хотели, чтобы он учился в Йельском университете. Несправедливо, да? Жизнь. — Он беспокойно приглаживает волосы. — Он никому не был нужен, когда рос. Он всё ещё так считает. Ну, он нужен мне. Прошло больше, чем два года, и мне кажется, что я всё ещё пытаюсь доказать, что он нужен мне и я не брошу его. Можно было бы подумать, что он понял это... после всего, через что мы прошли, — он устало качает головой. — А теперь он отталкивает меня. Не знаю почему. У меня заканчивается терпение, и из-за этого всё становится только хуже. — Это, эм... Это очень... печальное прошлое. Я и не знал. Шейн смеется. — Ну, он бы тебе и не рассказал, так ведь? — Да. Я же едва его знаю, — посмеиваюсь я, видя, как Шейна веселит эта мысль. Но мне не весело. Аварии, богатые родители и злые родственники? Боже мой. А я-то думал... Не знаю, что я думал. Из-за дверь доносится хор голосов, спешное "Здесь?", после которого следует стук и взволнованный голос Вики. — Райан! Это ты там?! Эта девушка — моя спасительница. — Да, Вики, — отвечаю я, пытаясь встать. Я всё ещё курю, пока Вики просит больше фонарей и ломов и всего прочего. Шейн снова на ногах, кричит, чтобы нас выпустили. Внезапно, у меня полно времени. Я вообще никуда не спешу. Я позволяю себе ухмыльнуться.***
Разбитое стекло украшает асфальт, пока грабители свободно разбирают телевизоры, видеомагнитофоны, еду и что им только захочется. Мы переходим темную улицу, вдалеке раздаются полицейские сирены. Вики всё подгоняет нас с Гейбом к дверям отеля Statler Hilton напротив Мэдисон-сквер-гарден. Я не тороплюсь. Не уверен, что видел хоть что-то настолько увлекательное в своей жизни: город, погруженный в хаос. И все высокие здания, ослепительные огни Нью-Йорка, пропали. Вместо них теперь длинные-длинные ряды черных огромных кварталов, мертвые небоскребы на улицах и люди, бродящие повсюду, словно потерянные, но некоторые из них шагают с явным чувством цели и бейсбольными битами. На то, чтобы вытащить нас из лифта, ушел час. В то время Вики эвакуировала остальных членов команды в отель, в котором тоже нет электричества, но она сказала, что нам обеспечили номера с газовыми лампами и свечами. Она говорит так, будто мы под угрозой, от нас самих же. Вокруг начался вандализм, конечно, люди воруют и ломают всякое дерьмо, но я чувствую себя в Нью-Йорке как дома впервые, с тех пор как переехал сюда. Как будто всё сходится: ложь Брендона и кромешный ад в этом городе. Брендон выглядел так, будто его тошнило, когда я наконец вылез из лифта, пол был у нас на уровне груди, поскольку мы всё же застряли между этажами. Он был бледным. Я знаю, о чем он думал: что я застрял там с Шейном и всё ему рассказал о нас. О том, как Брендон может кончать, не касаясь члена, о том, как он изумленно смеется после этого, весь светящийся золотом и божественный. Ложь, ложь, ложь, сочащаяся с губ Брендона. Мне кажется, сейчас моя любовь к нему сводит меня с ума сильнее, чем когда-либо. Он должен был сказать мне. Шейну, похоже, было приятно, что Брендону пришлось подождать. Гейб же, наоборот, смеялся во время спасательной операции. Ему это казалось смешным. Наша идеальная парочка уже ушла в отель, но я хотел пойти забрать Гибсона для Греты, поэтому потащил Гейба и Вики с собой в подвал. Сейчас гитара в большом чехле, висящем у меня через левое плечо. Отключилось там электроснабжение или нет, а они всё же обручились. — Ну же, — срывается Вики. Я стою посреди улицы, наблюдая за группами людей, которые ходят от одного места к другому, словно массово мигрируя. Кто-то разбивает витрину магазина. Сигнализация не срабатывает. Вечерний воздух такой горячий, в городе стоит жара. По моей шее стекает пот. — Райан, бога ради! — Она хватает меня за руку и тянет в дверям отеля, пока Гейб ждет. Я не хочу внутрь — я хочу ещё погулять, мам. — Я не могу просто пойти домой? Вики в ярости. — А Элвис Пресли пошел бы домой? Фрэнк Синатра пошел бы домой? — Нет, их бы эта толпа с собой забрала, — говорит Гейб. — Ты такая сексуальная, когда злишься, Виктория. — Райан, — говорит Вики, нарочно игнорируя Гейба. — На улицах анархия. В Бруклине массовые беспорядки! Поэтому иди внутрь, там безопасно. — Но... — Райан. — Я мгновенно поворачиваю голову туда, откуда доносится голос. Брендон стоит у дверей в отель, невозмутимо глядя на меня. — Пожалуйста, иди внутрь. Улицы буквально излучают новую запрещенную энергию, а я не могу присоединиться ко всему этому. Брендон просит меня спрятаться и ждать, пока всё закончится, пока улицы снова не онемеют. Потому что я чувствую. Внезапно, я чувствую больше, чем за последние несколько недель вместе взятых, к нему, о нем, о мире, о том, как он работает. О, Брендон. Брендон, ты совершил такую глупость. Мои ноги несут меня к огромным дверям отеля, занимающего огромный участок квартала, и мы входим в освещенное свечами фойе, жуткое и словно потустороннее, пока наши шаги эхом отдаются между мраморными колонами и от высокого потолка. Брендон идет впереди, говорит, что они начали волноваться, когда мы задержались, поэтому он пошел проверить, а парни убивают время, играя в карты при свечах и исполняя песни, и кто-то нашел выпивку, поэтому это даже похоже на вечеринку в честь помолвки. — Гейб, — говорю я, снимая чехол с плеча и передавая его ему. — Отдай это Грете, ладно? — Мы стоим снизу у лестницы — лифты не работают, конечно же. — Нам с Брендоном нужна минутка. Нам нужна целая жизнь, но начнем с малого. Вики вздыхает. Она смотрит на Брендона чуть ли не со злостью и говорит: — Присмотри, чтобы он не выходил из здания. — Брендон выглядит раздраженным, когда мой менеджер начинает подниматься по лестнице. — Поторопись, Сапорта! — выкрикивает она. — Я вас прикрою, — просто говорит Гейб, но он не усмехается и не смотрит нас так, будто он всё знает, как он делал почти постоянно с того случая в Балтиморе. Может, он замечает что-то у меня на лице, говорящее, что сейчас не время ни на что намекать или специально дразнить Брендона. Он выглядит каким-то грустным, когда идет догонять Вики. — Чем бы это ни было, это не может подождать? — спрашивает меня Брендон, но я качаю головой, и я удивлен тому, что он не закатывает истерику, когда я киваю в сторону большого фойе. — Вики сказала, ты помог собрать наши вещи, — невзначай начинаю я, и он должен знать, что это чушь, просто оправдание, но он кивает и идет к камере хранения. Я говорю, что хочу найти сумку, которая была у меня с собой в гримерке, в которой лежит запасная рубашка, потому что именно это мне и нужно, когда нет света: чистая рубашка, когда вокруг слишком темно, чтобы можно было заметить пятна. Персонала поблизости нет, поэтому мы входим в маленькую узкую комнату, которая едва освещена фонариком, который кто-то оставил на одной из полок. Я закрываю за нами дверь. Он начинает искать сумку среди других, которые лежат на уровне его глаз. — Довольно романтично, разве нет? — спрашиваю я, опираясь локтем на полку. — Отключение электричества. Хотя то, что я застрял в лифте с Шейном, я не назвал бы романтикой, но вот если бы я застрял с правильным человеком, тогда да. — Он отсутствующее мычит в ответ, продолжая рассматривать сумки. — По всему городу хаос. Метро не работает, всё закрыто, повсюду темно. Адски жарко. Влажно. Представь, как люди сейчас занимаются сексом где попало, может, в камерах хранения или... — Прекрати, — говорит он и вытаскивает маленькую кожаную сумку. — Эта? — Я хотел выразить тебе свои соболезнования, — произношу я, и он вскидывает бровь. — Не знал, что твои родители умерли. — Они не умерли, — нетерпеливо отвечает он и кладет сумку на место. — О, но... Но ведь они умерли. Когда ты был маленьким, помнишь? Твои богатые родители, которые любили тебя, а потом плохой большой грузовик превратил их в фарш. Плохой грузовик. Очень плохой. А потом эта... Эта твоя злая тетя! — Я смеюсь — стараюсь не смеяться, но у меня не получается. — Боже мой, ты как будто превратил свою жизнь в роман Чарльза Диккенса! И Шейн купился? Нет, серьёзно. Он повелся на это? Я не вижу всех цветов в нашем новом монохроматическом мире, но он, возможно, побледнел. Да. Да, он неплохо соврал. Но я не буду спрашивать его, почему он это сделал, потому что я и так знаю. — Тебя это вообще никак не касается, — со злостью говорит он. — Касается. Потому что всё это время я думал, что... что Шейн просто лучше. Что у него есть что-то, чего нет у меня, что у вас какая-то святая блядская связь, которую даже твоя измена не смогла разрушить. А теперь я наконец вижу, что он для тебя всего лишь кукла! И только! Ты даже не стал рассказывать ему правду. Нет, дай мне закончить, — говорю я, когда он собирается возразить. Это словно какой-то мистический роман, и теперь мы наконец добрались до разоблачения виновной стороны, и хотя с самого начала было понятно, что преступление совершил мистер Ури с помощью ножа в библиотеке, не хватало мотива, но теперь я наконец-то его нашел. — Потому что он имеет значение, да? Шейн. Он имеет значение потому, что не знает. Я не могу представить, Брендон, всех вещей, что ты сделал во время своих скитаний, всего дерьма, через которое ты прошел. Могу поспорить, что ты делал вещи, которыми ты не гордишься. А Шейн не знает ничего из этого, поэтому с ним... С ним ты можешь притвориться, что этого никогда не было. Я уверен, что ты и сам иногда в это веришь, в эту свою альтернативную историю. Ты думаешь, что... если бы Шейн узнал, он бы не полюбил тебя. Поэтому ты врешь. Ты врешь, чтобы быть достойным его посредственности. — Ты закончил? — огрызается он. Я его задел. Конечно, потому что я прав. — Вот только в твоей схеме есть один изъян: он не любит тебя. Он любит человека, которым ты пытаешься быть, а не того, кем ты являешься. Он и понятия не имеет, кто ты такой. В то время как я... — Райан, пожалуйста, — шепчет он, но я не закончил. Я в отчаянии, я должен сказать всё это ему прямо сейчас. Прежде чем у меня это получается, он спешно говорит: — Ладно, я соврал Шейну. Я не хотел... не хочу, чтобы он знал о моей семье или о том, что случилось. Ты не понимаешь, Райан, он не такой... не такой, как ты или я. Он из идеальной маленькой семьи. Его мама гордится тем, что он гей! То есть... Гордящиеся родители. Я никогда даже не думал, что такое возможно! Он такой, а я... — произносит он, взмахивая руками, но не продолжает. — Господи. Если бы он узнал, то вопросам не было бы конца. Он и так меня жалеет. Так что нет, я не рассказывал ему. Но мы любим друг друга. У нас всё по-настоящему. Думай, что хочешь, но... — Ваше подобие отношений вот-вот развалится. Ты что, не видишь? Бедный Шейн пытается понять, почему ты отдалился, и даже не знает, что ты никогда и не был с ним близок! А я знаю. Я знаю, что ты делал. Я знаю твою худшую сторону, всё, чего ты стыдишься, всё, что ты скрываешь от людей. Я почувствовал всё это под твоей кожей. Я знаю. И ты всё равно прекрасен для меня. У него на лице то самое выражение, какое бывает, когда он старается игнорировать меня, игнорировать мои слова — Брендон умеет отталкивать людей, это Шейн знает. Я измучен. Я не понимаю. Я наконец знаю, что Шейн значит для него, всего лишь возможность притвориться, даже искупить свою вину, но в жизни так не бывает. Мы не можем отделить себя от нашего прошлого. Я знаю это, потому что я пытался, но я всё ещё каждое утро просыпаюсь сыном алкоголика-ветерана, который не умел быть отцом и содержать семью, и сыном женщины, которая прославилась только своим отсутствием, и я могу петь, ездить в туры, записывать хиты, но завтра я по-прежнему буду всё тем же человеком. Я не могу волшебным образом преобразиться. Я могу развиваться, но то, чем я стану, будет основано на том, кем я был. Брендон пытается переосмыслить себя, срезав путь. Это невозможно, это выльется только в разочарование. Я бы не попросил его быть другим. Я бы не попросил его измениться. — Брендон, — тихо говорю я. Он смотрит на меня. — Я знаю, кто ты такой, и я люблю тебя. Он быстро и неровно выдыхает, опуская взгляд. — Пожалуйста, не говори этого. Его полный боли вид словно оставляет во мне глубокую рану, пусть я и победил Шейна. — Разве это так неприятно слышать? — спрашиваю я. Ответа нет. — Моя любовь вызывает у тебя отвращение? — Я не хочу об этом говорить. — Но почему моя любовь не имеет значения? — со злостью спрашиваю я, во мне кипит обида. Я не знаю, что, по его мнению, со мной не так. Что мне сказать или сделать, чтобы он понял важность того, что я говорю. Он думает, что я вру? Он думает, что мои чувства не похожи на чувства нормальных людей, что моя любовь — это нечто меньшее, чем у всех остальных? — Как ты можешь выбирать кого-то вроде Шейна, когда я предлагаю тебе... — Ты ничего не знаешь о нас с Шейном! — отвечает он тем же тоном, словно я пересек черту и он больше не собирается молчать. — Я знаю, что не заслуживаю его! Я знаю это, Райан! Я соврал и изменял ему, хотя он так добр ко мне! Ты думаешь, что знаешь, что между нами происходит, но ты не прав. Ты ничего о нас не знаешь, не знаешь, что он для меня сделал, что... — Например? — Мы любим друг друга, несмотря на... — Например?! — требовательно повторяю я, потому он что-то недоговаривает, не говорит мне, из-за чего он считает Шейна таким замечательным. — Ты хотел, чтобы мы с тобой расстались так же, как и я, но теперь, когда мы больше не вместе, ты снова за мной бегаешь! Как же, блять, типично, Райан Росс, как типично для тебя! Боже, ты можешь прекратить нести эту чушь?! — Чушь? — переспрашиваю я ледяным тоном. Он говорит, что слышит это в моих песнях — мои чувства к нему, — но предпочитает считать это всего лишь преувеличением. Хочет, чтобы я и сам это подтвердил. Но я не стану. Не могу. Я не идеален, я знаю. Он всё ещё злится из-за Гейба и злился бы ещё сильнее, если бы выяснил, что Вики и Джон тоже всё знают, и я знаю, что веду себя как мудак в последнее время, игнорирую его предложение мира, но мне слишком больно, но теперь я вернулся и снова предлагаю ему себя, и он по-прежнему... По-прежнему отказывается. — Не знал, что моя любовь для тебя всего лишь чушь. Он на секунду касается виска, будто у него резко разболелась голова. — Я не... Ну же, я не это имел в виду. Я просто... — Я не бегаю за тобой, — ядовито шиплю я. — Я выше этого. Мы выше этого. — Я сбрасываю фонарь с полки, и он разбивается об пол. Становится темно. Я выхожу из камеры хранения, в фойе. Вместо того, чтобы пойти к лестнице, я направляюсь к дверям. Он идет за мной, кричит мое имя таким тоном, будто я веду себя глупо, будто я слишком бурно реагирую. — Райан, куда ты идешь?! — На улицу, — просто отвечаю я. На улицу. К своим людям. Он не пытается остановить меня. Город покрыт тьмой, когда я выхожу из отеля, двое полицейских арестовывают мужчину, прижимая его лицо в асфальту. Мужчина кричит, как дикое животное.***
На ступеньках здания, в котором я живу, сидит девушка. У нее в руке бутылка шампанского, она выглядит так, будто она только вышла с показа мод. Бриллиантовые украшения на её туфлях на высоком каблуке блестят; дальше по улице проносится пожарная машина с вопящей сиреной. Она выглядит так же, какой я её помню. — Слышала, у вас тут вечеринка, — говорит она мне с широкой улыбкой, когда я останавливаюсь, чтобы рассмотреть её. Она откидывает пышные волосы назад, всё того же безумного розового цвета. Её пьяные глаза останавливаются на мне, мечтательные и ласковые. — И как тебе? — Ну, чёртов концерт отменили. Электричество отключилось, видишь ли. У вас там куча новых парней, которые ничего не понимают. Я умудрилась достать этот адрес. Я ухмыляюсь. — Ты меня ждала всё это время? — О, нет. Заглянула кое-куда, — она делает большой глоток шампанского, а потом бросает на меня долгий взгляд. — Как дела, Райан? — Плохо. Я влюблен. Она качает головой. — Любовь — это такая ужасная штука. — Она похлопывает по ступеньке рядом с собой. Я сажусь рядом с ней на третью ступеньку и принимаю бутылку шампанского, которую она мне предлагает. — Мне нужна хорошая компания, — размышляет вслух она. — Смена обстановки. Всего на пару дней. — В её голосе слышен вопрос, и я коротко киваю, давая разрешение. — Ты точно знаешь, с чего начать, Одри. Она мычит в знак согласия. Мы молча наблюдаем, как погруженный в темноту Нью-Йорк тонет в черной дыре.