Солист Лунного Театра

Партитура. Часть первая. 1.1. Неподчинение приказам Дирижёра недопустимо. 1.2. Тайны Театра не должны покидать его пределов. Раскрытие тайн наказуемо. 1.3. Солист, Фокусник, Костюмер, Прима и Корифей во время выполнения обязанностей должны соблюдать правило обезличенности. Несоблюдение обезличенности недопустимо и наказуемо. 1.4. Тот, кто покусится на жизнь театрала, становится врагом Театра. 1.5. Воровство пайков, материалов, ценных ресурсов наказуемо для всех без исключения. Создание синтезированных медикаментов наказуемо для всех без исключения. 1.6. Театр закрыт для посещения мимов. Посещение возможно только в сопровождении театрала.       — Ну, показывай.       Я высунул язык. Фокусник, осмотрев торчащий шарик пирсинга, ехидно скривил фиолетовые губы в знак одобрения: ему такие проделки нравились, как и любые дерзкие способы самовыражения. Что он, собственно, и демонстрировал своим видом, когда ходил без маски.       Чёрные линзы для защиты от солнечного света он таскал постоянно, хотя в этом не было никакой необходимости. И порой спорил с Дирижёром по уровню криповости внешнего вида: бескровно-бледный, с абсолютно чёрными глазами, худой и длинный, как этажерка. Даже маска у него была долбанутая, глянцево-синяя, с изображением демона то ли кануки, то ли кабуки. Он сделал её сам, без помощи балерин, из клея и туалетной бумаги, чем гордился неимоверно.       В общении Тайрин был уютным. Я предпочитал ему общество всех остальных театралов и, если была такая возможность, бегал делиться редкими новостями. Иногда даже просто так бегал, потому что соскучился или сходил с ума от безделья. Если бы не общее дело, мы были бы друзьями. А так — очень хорошими коллегами.       Обитал Фокусник в зоне два, неподалёку от складов, что делало нас ещё и соседями. Со своей вышки я видел его апартаменты и небольшой магазинчик с синей пластиковой крышей. Ранее он был бытовым, но во время эпидемии переоборудован под пункт выдачи пайков. Разоборудовать его обратно не было смысла: пункт всё равно нужен, а это место хорошо известно всем выжившим.       — Ещё я рекрута завербовал, ы-ы-ы, — сообщил я, шепелявя на все лады.       — Я слышал, в прошлый раз двое ушли за кулисы?       — Да… — я помрачнел, разглядывая витрину со всяческим закусоном, которым Фокусник мог обмениваться, не прячась. В основном это были разные незначительные вкусности, которые он находил, открывая в установленное Дирижёром время контейнеры с продуктами. Вроде леденцов, цветной воды, печенья, чипсов. Дорогое удовольствие. И очень редкое. Почти как наркотики, только ценнее.       Запасов пищи и воды, если не считать Гидропонику, которая в условиях искусственного воздуха и сухой земли развивалась удручающе медленно, должно хватить на семь лет. Знали об этом только мы, удостоенные особой чести, а мимам пришлось солгать, чтобы не сеять панику. Но несмотря на лимит, запасы распределялись честно — четырнадцать пайков на душу в неделю, по два на день.       Дирижёр надеялся, что Земля рано или поздно оставит попытки вычистить Паноптик. Он вообще был необычайно оптимистичен для медицинского модуля, за время своей работы успевшего повидать смертей.       — Отбора ведь не было, — заметил Фокусник, приютив свою худую задницу на импровизированной стойке. Рубашка была ему великовата, как и джинсы. Но зато всё излюбленного чёрного цвета, тоже редкость. Где он такое находил, вопрос, за который тут могут прибить в любом светлом переулке. Поэтому я не спрашивал — молча любовался.       — Пришлось. Я бы ещё взял, если бы какой дурак вроде Реджи нашёлся. Ланс и Марвуд были отличными бойцами...       — Сай, ты не думал о том, чтобы кого-нибудь себе на замену подготовить? — понизив голос до полушёпота, поинтересовался Тайрин. — Если тебя убьют, нам ведь пиздец.       — Дирижёр знает, как работает Бутафория, — ответил я. — Если помру, склепаете нового Солиста. Только вряд ли бедняга этому обрадуется. Да и сразу даже от смертельной раны я не уйду. Будет время посвятить счастливчика в детали.       — То есть?       Я серьёзно посмотрел в пустые чёрные глаза, размышляя, стоит ли ему знать такие подробности. Конечно, принципы работы Бутафории мало кому пригодятся: никто не стремился оказаться на моём месте, но вдруг когда-нибудь Тайрину придёт в голову разболтать кому-то подробности чисто ради веселья. Подозрительность в отношении театралов была во мне неискоренима, но на деле Фокусник и так знал обо мне больше, чем кто-либо другой.       — Бутафория может влиять на моё самочувствие. Например, усиливает тело, насколько позволяют её и мои возможности. Временно купирует боль, останавливает кровь. Жаль, правда, что заживлять раны она не способна, лишь немного ускорить процесс…       Я неприязненно поморщился, невольно вспомнив один случай. Как-то раз в пылу сражения, не рассчитав силу прыжка, я подвернул ногу. Боль Бутафория отсекла сразу, но «танцы были в разгаре» и беречь лодыжку некогда.       Когда всё закончилось, я просто охренел от спектра ощущений. Избавившись от Бутафории, выл минут двадцать. Чувство, будто все связки, мышцы и кости от колена до пальцев превратились в кашу, ещё долго снилось в кошмарах.       — Короче говоря, так просто от меня не избавиться.       — Уверен, что продержишься семь лет?       Взлохматив волосы на затылке, Тайрин спрыгнул на пол и обошёл меня по кругу. В приятном полумраке его тело было почти неразличимо, в отличие от лица, и всё это в сочетании выглядело как сцена из хоррора прошлого века.       — Твой организм истощён. Да, выглядишь ты неплохо, но раны заживают всё медленнее, — он взял мою руку и повернул костяшками к свету. Под скудными лучами лампы проявились маленькие вмятины от тэкко Бутафории. — Раньше хватало двух недель, чтобы их не было видно. Сколько прошло, почти месяц?       — Чуть меньше... — рассеянно ответил я, слегка подвигав пальцами. — Есть предложения?       — Будь я медиком, то положил бы тебя в больницу под интенсивную программу на полгода. Но я не медик.       — И больниц нет, — весело добавил я. — Распечатать их Дирижёр не даст. А в медложе и без того найдутся проблемные...       Тайрин заглянул мне в глаза и, плавно перевернув руку, всыпал что-то в ладонь. По щекотке на коже — маленькие круглые шарики.       — У меня есть просьба, — сообщил он. — Кто-то влез в третий сектор больницы и упёр умиротворяющие препараты. В зоне восемь он продаёт какую-то дрянь под видом моей пудры. Ею уже человек двадцать потравилось.       — Это настоящая? — я с интересом посмотрел на шарики. Матовые розоватые кругляшки размером с ноготь перекатились по коже.       — Конечно. Мы сделали её вместе с Примой из волокон лекарственных растений. Она способна немного улучшить твоё психическое и физическое состояние.       — И что, под видом этого кто-то толкает наркотик?       — Из украденных препаратов может получиться только яд. Сам понимаешь, моё имя уже подвязано и никому нет дела, кто на самом деле виноват. Но ты разберёшься быстрее.       — Дирижёр знает?       — Не хотелось бы, чтобы до него дошло. В общем... разрулишь проблему, буду отсыпать тебе пудры бесплатно.       Он улыбнулся и снова вальяжно взобрался на стол.       — Состояние улучшит, говоришь... — я поплёлся к выходу, ссыпав шарики в растянутый карман штанов. Недавно подшил дырки — очень вовремя. — Лучше бы сварили что-нибудь для сказочного секса. Я слышал, на Земле такое было когда-то.       — С этим у тебя порядок, неспроста же ты такой заезженный?       Я рассмеялся и ужом пролез в узкий проход на улицу.       Земля — жестокая сука, вот что я думаю.       Когда заслон гравиполя пал, я был на полпути к зоне восемь. Просто хотел разнюхать что-нибудь про несвежую пудру, прежде чем являться при полном параде, но не успел перейти через аллею.       В первые секунды показалось, что я ослеп. Глаза не могли так быстро переключиться с искусственного света на плотные, матово-чёрные лунные тени. Лишь проморгавшись и зло протерев глаза, я смог увидеть то, что заслонял от нас заботливый Театр и его защитный купол.       Над головой висело звёздное полотно бескрайнего космоса. Вдалеке мерцали облетающие слепое пятно челноки, слева показала синий скальп Земля-сука-матушка. А ведь даже месяца не прошло с прошлого нападения. Ублюдки ублюдочные, за что вы так с нами?       Когда ударила сирена, я рванул к Обсерватории на автомате: глаза ещё перестраивались, но было не до адаптации к условиям. Злоба привычно выжигала эмоции и душу.       Да, я ненавидел. Чистой, плотной, удушливой ненавистью. Чёрной, совсем как необъятный мрак космоса без проблесков и переливов. Ненавидел даже не за жестокость, а за то, что они нарушали законы, которые сами же напридумывали.       Закон-шлюха номер один: поселение на Луне — это часть государства, и люди, дорогие граждане, обладают всеми конституционными правами и свободами.       Эпидемия унесла жизни сорока тысяч взрослых людей и, фактически, выкосила почти под ноль второе поколение лунных колонистов. Ученых, космонавтов, мечтателей. Вместо того, чтобы прислать помощь и врачей, хоть какую-то поддержку, на Земле приняли решение зачистить колонию. Уничтожить выживших.       Будто мы какие-то зверьки. Будто мы — муравьи, которых надо вытряхнуть из больного бокса-муравейника, чтобы начать всё сначала. Залить гелем пустую коробочку, кинуть щепотку здоровых и сильных особей, дабы трудились дальше. И снова смотреть, как они копошатся, елозят своими маленькими лапками, щупают пластик усиками, считают себя первооткрывателями...       Дорогие граждане.       Конечно, весь этот цирк не сравнится с самым первым налётом. Тогда мы ещё не понимали, что происходит. Испуганные, ослабшие, дрожащие, сидели под стенами Театра и больниц. Боялись всего: возвращаться в дома, дышать, ходить, говорить, прикасаться друг к другу, помогать. Боялись Театра, больницы, местных медиков, гравиполя, космоса.       Но космоса — сильнее всего. А бежать было некуда.       Тогда-то прилетели первые челноки. Новобранцы, зелень. Совсем как мы. Земля не могла просто уничтожить лунную базу: коробочка всё же нужна, как и телескоп по стоимости маленькой страны. Ракеты с бомбами отводило «слепое пятно» — сочетание защиты гравиполя и волновых помех оборудования телескопа, поэтому земные короли приняли решение с наименьшими затратами перестрелять оставшихся, как собак…       Мы отбились чудом.       Обсерватория — а вернее, огромный бок её купола, собранного из стальных пластин-тетраэдров, громоздился слева от театральной аллеи. В центре купола виднелась щель, закрытая ширмой — за время простаивания она успела покрыться пылью, и почему-то меня это задело. Всё время, что я бежал к чёрному ходу, в голове вертелась эта картина… засыпанное лунным пеплом веко телескопа.       Взлетев по трясущейся хиленькой лестнице, я перескочил через пропускную будку и свалился в тайный проход. Медлить нельзя, но оставалось около часа на подготовку: гравиполе засекало челноки с приличного расстояния.       Пробежав по коридору метров сто, я оказался в помещениях обслуживающего персонала, являющихся моим стратегическим убежищем и вторым домом.       Комната, в которой я проводил большую часть времени, ранее была рабочим кабинетом отца. Унылое местечко — всё серое, папки с документами, рабочий стол, шкафы с научными трудами, сейф для хранения секретных данных. Но одна деталь меняла всё. Отсюда, сквозь огромное пуленепробиваемое стекло, виднелись заслонки и разбитая на сотни зеркал линза рефлектора Грандау-1.       Я не был тут почти месяц…       Но чувство такое, словно с того момента, как я в последний раз ползал по этой комнате без сил, прошла целая жизнь.       Очень хотелось оттянуть момент контакта с Бутафорией, но разум буквально вопил о том, что из-за промедления будет только хуже. И я двинулся к сейфу, убалтывая самого себя:       — Раньше сделаешь, раньше закончишь. Сай, ты же не трус, правда? От тебя снова всё зависит, ты красавчик, куда деваться. Либо так, либо кулисы, что намного хуже, правда ведь?       — Пароль, — женским голосом запросил сейф.       — Горизонт, — ответил я.       — Пароль принят. Подтвердите доступ.       Я припал к окошку сканера сетчатки глаза.       — Доступ разрешён.       Тяжёлые спиральные замки вскрылись с тонким благородным визгом. Дверь отъехала, и взору предстало моё личное проклятье. Или преимущество, это как посмотреть…       Первым делом я вытащил тэкко — глянцевую чёрную полурукавицу. Отошёл к столу, схватил первый попавшийся карандаш и сунул его в зубы. Плеснул на тыльную сторону правой руки антисептик. Вернулся к сейфу и остановился возле ручки: чтобы не бежать к ней, как в прошлый раз, через весь кабинет.       Активация тэкко всегда была для меня мучительно медленной, хотя и длилась всего около минуты. По краю полурукавицы загорелись индикаторы приёма материала, и я нехотя всунул в неё ладонь. Распознание «объекта» длилось ровно пять секунд. Их как раз хватило на то, чтобы поудобнее схватиться за ручку сейфа.       Вдох-выдох. Вдох-выдох.       Это пройдёт.       Это пройдёт. Боль всегда проходит, какой бы страшной она ни была.       Мягкий внутренний материал тэкко плотно обхватил мою руку. Тихо пискнули датчики, и с отвратительным звуком сплющенного мяса в ямки между костяшек вонзились три тонких длинных лезвия — точно в корешки нервов.       Я заорал. Карандаш из зубов выпал, и пришлось повиснуть на ручке, как обезьяна, прижавшись к ней мгновенно взмокшим горячим лбом. То ли с каждым разом всё больнее, то ли моё тело и вправду слабеет.       «Ты уверен, что продержишься семь лет?» — мелькнуло в мыслях, пока сходил болевой шок. Сил не хватило, очень скоро я сполз на пол и сложился зародышем, пытаясь поберечь руку. На самом деле от Бутафории ни в каком положении не было легче, но боль нужно перетерпеть. Устройство само её заглушит.       Рука онемела. Пальцы мелко дрожали, и я ждал, сжав запястье с такой силой, что чудом не сломал. Всё-таки с ручкой сейфа как-то надёжнее, надо в следующий раз повисеть подольше.       Наконец, индикаторы сменили цвет с красного на синий, и отхлынуло. Боль и онемение ушли мгновенно, отсечённые купирующим импульсом Бутафории. Я задышал и сморгнул слёзы.       Семь лет, ха…       Сколько я уже сражаюсь? Полтора года?       И это всё, на что меня хватило?       Покатав шарик пирсинга на чуть припухшем языке, я задумался.       Надо не забыть ввести Реджи в курс дела: не хватало ему ещё попасть под мой «дамоклов меч».       Когда я сел, Бутафория полностью погребла организм в ионно-пондемоторный кокон. Ряд огоньков мерцал спокойным ровным биоэлектрическим светом. Я вытянул руку и чуть подвигал пальцами.       Из сейфа с глухим лязгом выскользнуло длинное прямое лезвие. Медленно облетев стол полукругом, оно срезало кусок какой-то папки и встало точно в выемку тэкко.       Я повертел лезвие перед глазами, проверяя, всё ли в норме.       Никто теперь не сможет рассказать, зачем моему дедушке понадобилось везти эту штуку с собой на Луну под видом обычного сувенирного самурайского меча. Может быть, он хотел продолжить исследования полей захвата, чтобы создать нечто потрясающее, но не успел воплотить планы в жизнь.       Выпустив лезвие из крепления, я пару раз пропустил его через едва заметную заточку на правой стороне рукавицы. Удивительно, но оно полтора года рубило параарамидные волокна земной брони и человеческие косточки, но при этом почти не тупилось. Невероятный металл.       Решив, что с Бутафорией покончено, я поднялся на ослабшие ноги и попробовал собраться с мыслями.       Броня, шлем и маска хранились в шкафу за строительным чертежом здания Обсерватории — опустив лезвие на стол, я нашёл кнопку на рамке и дождался, когда схема отъедет в сторону. Лампы тяжело загорелись, и взгляду предстала чёрная, матовая броня в неприглядно разобранном состоянии. В таких раньше ходили смотрители, следившие за порядком в колонии. Найти её на свалке возле умиротворителя было трудно: чаще их сжигали вместе с телами, но, видимо, кто-то в пылу эпидемии допустил ошибку.       Я начал заковывать своё непослушное тело в сверхлёгкую скорлупу, лениво размышляя о подготовке преемника. Может быть, Фокусник прав и мне стоило бы позаботиться об этом заранее?       Только вот никто не захочет изучать это ремесло добровольно.       — Солист, — вдруг глухо позвал передатчик. Я нацепил шлем на голову и приподнял забрало.       — Тут, — буркнул я, соединяя крепежи на груди. — Сколько челноков?       — Восемь, — отозвался Дирижёр. — Что-то не так.       — А? — я тут же насторожился и замедлил возню с бесконечными креплениями. Многовато их было, конечно, но зато девяносто девяти процентная защита от лунной пыли и колющих ударов. Учитывая, что наёмники не могут использовать какое-либо оружие, кроме грубого ударного, это весьма приличные показатели.       — Они тюремные, с красными метками опасности, беспилотные, — ровным тоном объяснил Дир. — Я запустил протокол подготовки сцены, группа артистов почти собралась. Ожидают тебя у Инумбры.       — Почти?       — Отсутствует Реджи, — то ли показалось, то ли в голосе Дирижёра заиграли насмешливые нотки.       — Наверняка просто не знает, сколько времени ему нужно на сборы, — фыркнул я, защёлкивая последний крепёж на ноге. — Так что там с красными метками?       — Предполагаю, это заключенные. Понимаешь? — эти его «понимаешь?» в моменты подготовки к сражению всегда меня люто выбешивали. Вроде бы полусинтетический, а проблемы какие-то слишком человеческие. То любопытство, то тупость, то слова-паразиты…       — Они решили больше не расходовать человеческий ресурс, — прошипел я.       — С нетренированными агрессивными противниками у тебя могут возникнуть сложности. Будь осторожен.       — Спасибо за беспокойство, мамочка.       Дирижёр на какое-то время затих. Я взял маску. Она, в отличие от масок других театралов, была не самодельная. И от засохшей крови стала больше коричнево-вишнёвой, чем белой, но отмывать не хотелось. Для устрашения беспроигрышная вещь.       — Велики шансы, что без тебя колонии не выжить, — вдруг добавил Дир.       Я надел маску и оставил фразу без ответа. Что ему ответишь, если правда…       Дело ведь не только в Бутафории и её страшном разрушительном воздействии. Дело в том, что убивать не так просто, как может показаться тому, кто никогда этого не делал. В нашем случае даже короткое замешательство может обойтись очень дорогой ценой.       На площадь космопорта из перехода я выбрался ровно через пятнадцать минут. Эх, как было прекрасно, если бы отсутствие доступа к посадочной площадке Инумбры решало все проблемы, но Земля посылала только небольшие челноки, способные сесть на любую поверхность.       Гравиполе уже сгенерировало сцену — небольшую зону, карман, который накроет челноки, как только они опустятся на Луну. В нём создавалась гравитация и нагнетался воздух. Купол переливался от синего до зелёного, мягкая субстанция Луны постепенно опадала, теряя лёгкость и воздушность. Преимущество такого небольшого кармана было в том, что он полностью отсекал мир Паноптика от зоны сражения. Это была арена. Камера смерти.       Если мы погибнем, у колонии будет время собрать новую волну сопротивления, пока наёмники пытаются создать помехи для работы гравиполя. Именно это они пытались сделать в самый первый раз, но Театр — слишком сложная вещь, способная самовосстанавливаться, ремонтироваться на ходу, подключать кучу резервов, чтобы сохранить купол. Чтобы сбить его системы и подавить Дирижёра, требуется время и много, много, много возни. Но всё же, это возможно. Поэтому некоторым из нас пришлось рисковать, чтобы защитить свою жизнь и колонию.       Когда я добрался до артистов, Реджи был уже в строю. Моей группе полагалась минимальная защита — бронежилет и шлем, если повезло найти. У новобранца шлема не было, но это меня не заботило. Всё равно ему вряд ли придётся вступать в серьёзный бой.       При моём появлении шумные разговоры моментально утихли и первый ряд выпрямился, как по команде. Артисты в количестве девятнадцати штук были кто в чём: кто-то, наученный предыдущими холодными сценами, в утеплённой одежде, кто-то, привыкший ограничивать движения по минимуму, наоборот, в лёгкой. Потрёпанные, но агрессивно-решительные, они смотрелись на фоне глянцевого, гладкого шпиля Инумбры очень даже угрожающе. У всех в руках было самодельное оружие: пластиковые, утяжелённые подручными деталями дубинки, палки-держатели с жёсткой проволокой, обычные столовые ножи и прочая дребедень, хоть немного внушающая страх.       — Его уже проинформировали? — спросил я. Маска генерировала грубый мужской голос, и вопрос хлестанул парней по нервам не хуже раскалённого прута.       Кто-то буркнул, что не успели, и я недовольно пошаркал к Реджи. Встал впритык, чтобы хорошо видеть его лицо — маска ограничивала обзор и затемняла цвета, но зато платформа обуви приподняла меня почти на уровень его глаз.       — Ты, — пробасил я, прикладывая все силы, чтобы не шепелявить и говорить разборчиво, — без шлема. Не суйся в первые ряды. Ко мне подходить ближе пятнадцати метров запрещено — советую быть внимательным и запомнить, или пойдёшь за кулисы на первой же сцене. Пока не прошли гравиполе, присоединись к меньшей группе артистов, они объяснят зачем. Убивать без жалости и заминок всех раненых, если кто-то пройдёт через меня — зажимать только с группой. В одиночку действовать запрещено. Увижу нарушение моей Партитуры, отстранением не отделаешься и будешь наказан. Понял?       — Понял, — серьёзно откликнулся Реджи, глядя на меня тревожными, внимательными глазами. Теперь они у него были удивительно живыми и казались ещё ярче. Замечательный всё-таки цвет. В тенях — изумительный.       Я не стал уделять ему слишком много времени — не принцесса, и, развернувшись, отчалил к границе гравиполя. Тихо объясняясь между собой, артисты двинулись следом. Челноки уже садились, и поле захватывало их, словно подвижный мыльный пузырь.       Что ж… добро пожаловать на Луну.       Артисты Лунного Театра всегда готовы к встрече с вами. И я, их Солист, жажду в самом прямом смысле слова сразить вас наповал своим искусством.       …Дорогие граждане.