Солист Лунного Театра

Партитура Солиста — артисты: 1.1. Сбор должен быть максимально быстрым. 1.2. Во время боя подходить к Солисту ближе, чем на 15 метров, запрещено. 1.3. Действовать в одиночку запрещено. 1.4. Проявлять жалость запрещено. 1.5. Брать пленных запрещено. 1.6. Рисковать, если ситуация того не требует, запрещено.       Найти мима, гуляющего по Паноптику без маски со шрамом на виду, должно быть не очень сложно. Конечно, если весь состав его группировки не развлекается нарушением Партитуры, не сидит где-нибудь в виртуали или прячется в муравейниках жилых зон. Тогда задача усложнится, но ненадолго. Потому что я был так зол, что собрался прошерстить все углы, все щели и дома в стиле доёбчивого смотрителя, даже если мне придётся ходить в броне два дня подряд и…       Мысль вдруг остановилась, и голову прошила адская, ослепляющая боль. Я рухнул там, где стоял, и едва не попал под Бутафорию, которая из-за дезориентации вылетела на неверную траекторию. Благо, она лишь царапнула мой шлем и воткнулась в искусственную землю аллеи. Первые секунды дышать было невозможно, лёгкие сдавило изнутри, и я нелепо елозил руками по бордюрчику, пытаясь обрести опору. Но даже сквозь затемнённые прорези маски увидел, что небо гравиполя стало предостерегающе оранжевым.       После первого, самого тяжёлого, вздоха стало легче. Каким-то чудом оклемавшись, я перевёл взгляд на Театр и замер в ужасе. Титанические лапы, делящие колонию на зоны, поднимались в воздух. Пыль рассеивалась серебристым столбом, механизмы гудели и скрипели, будто пытаясь задраться выше, чем предусматривала конструкция. Театр выглядел как паук, увязший в собственной паутине.       — С… С… С… Сай, — скрипнул передатчик. Я попытался встать, но тут же рухнул обратно, скошенный колючей болью в висках и звоном в ушах. — Давление. Опасный предел. Опасный. Опасный.       — Дир… что с гравипо… лем? Что случилось?       — Давление, — прохрипел динамик и отключился.       — Чёрт!       Я взвыл и попробовал сдвинуться с места хотя бы ползком. И — стало легче. Тэкко сменила ряд алых огней на привычный синий. Бутафория справилась и с этим.       Неуклюже поднявшись и почувствовав под ногами землю, я рванул к Театру так быстро, что чуть не забыл лезвие. По пути мне встретилось несколько мимов: они лежали ничком, но точно меня видели. Мысль пришла дурацкая: если живы останутся, разнесут ещё больше слухов, что Солист не человек.       Театр трещал и тарахтел. Дверь удалось открыть с третьего раза и то при помощи лезвия. Внутри грохотало ещё страшнее, чем снаружи, так невыносимо, что закладывало уши. Цепляясь за всё подряд, я двинулся в сторону комнаты Дирижёра, но двери на моём пути начали захлопываться. Ещё и коридор, отделив «сборные» сегменты, расползся надвое. Пришлось искать обходной путь.       Я пролез в смежную комнату через подсобки, заваленные резервным оборудованием. Вскрыл замок — тоже не с первого раза. Театр будто сопротивлялся проникновению постороннего. Но я был настырнее и вскоре добрался до нужной двери, которую пришлось выбить: я боялся, что потеряю сознание раньше, чем доберусь до Дира.       Камеры в предсказательной мигали странно, их хаотическая рябь напоминала ошибки в виртуали — показалось, что я уже вырубился или просто уснул в ней, и мне всё это глючится. В нос даже сквозь маску ударил запах жжёной пыли и подпалившейся изоляции проводов.       Скоро я нашёл Дирижёра: он лежал за диваном. Я вытащил из выемки в стене ящик первой помощи, перевернул Дира и аккуратно уложил его голову на предплечье. Он не отреагировал на моё появление: синие глаза рассредоточено смотрели в пустоту и жутковато мерцали, а не сияли, как обычно. Ленточка пульса на шее билась редко и жалко. Мне пришлось замереть на миг, чтобы переждать панику и отогнать налипающие на рассудок воспоминания.       Я снял перчатку, маску Солиста и шлем, чтобы прочесть инструкции на оперантах первой помощи. Долго размышлять времени не было, так что из всего многообразия я выбрал шоковый, «полная или частичная потеря сознания». Аккуратно вытащил из выемки и разорвал пакетик зубами. Маленькое устройство для стимуляции мышц упало в мою дрожащую ладонь. Я рванул рубашку Дира, приложил оперант по инструкции, к грудной клетке, и быстро, не дав себе засомневаться, нажал на кнопку активации.       Тело Дирижёра дёрнулось в моих руках. Выгнулось напряжённой дугой и сразу ослабло. Я едва не завыл от радости, заметив, как дрогнули его ресницы. Растерянный взгляд выловил моё лицо…       А потом плечо прошила жуткая боль, хуже той, что поселилась в голове. Я отшатнулся и выпустил Дира из рук. Густым, тёмным потоком потекла кровь, сознание затянула пелена, но Бутафория справилась и с этим — тело за считанные мгновения окутал ватный кокон нечувствительности.       Оказалось, Дирижёр успел выхватить лезвие, выпавшее из крепления тэкко, и вогнал его в щель брони рядом с моей шеей. Если бы он приложил чуть больше силы, я уже был бы мёртв, но удар смазался и прошёл прямо над ключицей.       — Дирижёр!       Страшные синие огни недвижимо уставились на моё исказившееся в муке лицо. Резко, будто кто-то отключил звук, Театр перестал греметь и гудеть. Наступила липкая, удушающая тишина. И внезапно ударило так, словно в Луну влетел астероид — лапы встали на свои места…       Дир ловко поднялся на ноги, а я отполз и сжал зубы, стараясь дышать глубже, не поддаваться ужасу. На руки всё лилось и лилось, а я не мог отвести взгляд от холодного, равнодушного лица.       Это был не он. Кто угодно, но не…       — Дирджест, — позвал я. — Ты — Дирджест Пай. Помнишь меня? Меня зовут Саймур Брадфорд... я твой друг…       — Давление восстановлено, — ровно произнёс Дирижёр.       И я осознал. Сейчас глазами Дира на меня смотрел сам Театр.       Потому что взгляд был холоден и равнодушен, как у машины, как у медицинского модуля. И если раньше эти глаза, пусть датчики, казались мне жуткими, то теперь они замораживали душу: в них не осталось ничего человеческого.       Я потрогал лезвие и попытался его вытащить, но невыносимая вспышка боли заставила меня передумать.       — Системы базы нестабильны. Требуется перезапуск. Требуется проверка работоспособности щита. Требуется… допуск четвертого уровня. Подключение…       Он замолчал и вдруг — моргнул. Холод взгляда сменился удивлением.       — Сай?.. Саймур! — Дир подскочил ко мне. Дрожащие руки беспомощно зависли над торчащим из щели лезвием. — Как мне… как тебе помочь?       — Зови Корифея, — шепнул я.       И закрыл глаза.       Мне повезло. Так думал я сам, так сказал Дирижёр и подтвердил Корифей, помогая мне опустить голову на подушку и аккуратно стирая липкие разводы с челюсти. Броню, естественно, пришлось снять и бросить где попало. С Бутафорией оказалось сложнее — мы втроем боролись с тэкко десять минут, пока смогли вернуть мой организм в относительно стабильное состояние и вывести устройство из экстренного режима поддержания жизни. Корифей был в ужасе оттого, сколько железок пришлось вытащить из моего тела, и долго косился на Бутафорию, но желание помочь было сильнее любопытства.       Обезболивающее только начинало действовать, так что я не мог толком сосредоточиться и зло дёргал зубами пирсинг в языке, чтобы отвлечься. Дир был взволнован и вёл себя совсем по-человечески. Ходил туда-сюда, извинялся в сотый раз, мельтешил, таскал Корифею из аптечки всё, что надо и не надо. Его так заботило моё состояние, что он напрочь забыл про сбой и игнорировал все вопросы на эту тему. Потом, словно опомнившись, перехватил инициативу. Раздобыл иглу, нить, бинты, сел возле моей головы и занялся вышиванием.       Корифей придерживал меня, если я дёргался от боли или начинал слать их нахуй, этих ёбаных недомедиков. Когда рана была наполовину заштопана, явились остальные — Фокусник, Прима и Костюмер. Их обалдевшие лица — бесценнейшее зрелище, правда. Я даже слёзки утёр ради такого.       — Что произошло? — Прима, к моей огромной неожиданности, первая проявила эмоции. — Саймур?..       Тайрин обошёл сбоку и пристально уставился на меня, сжав руки в кулаки. Хоут побледнел и отвернулся.       — Уже лучше, — спокойно сказал Корифей, подсунув Дирижёру под иглу влажный «склеиватель», запаивающий шов раны тонким слоем полезного органического вещества. — Я тоже хотел бы знать, что тут стряслось. Из-за кого был сбой?       — Мы… я сам не в курсе, — сказал Дир, впервые отреагировав на вопрос о случившемся. — Сначала пропал сигнал с камер.       Он нахмурился и, видимо, сделал мысленный приказ — рябь на экранах в предсказательной сменилась изображениями. По времени записи были сделаны как раз перед сбоем. Всё шло нормально. Внезапно в одном из коридоров управления появился человек — это был мим. Мим без маски. Он пробрался в Театр через ремонтный люк.       Решил не ждать, когда я его найду. И не скрывается, не прячется — очевидно, привлекает внимание. Ублюдок…       Дирижёр не отвлекался от моей раны, поэтому его не видел. Зато мы могли рассмотреть в деталях, как он лезет к панелям и провоцирует сбой. Демонстративно… и точно зная, куда идти. Как обойти все защиты.       — Он что, суицидник? — вспылил Костюмер, зарывшись пальцами в растрёпанные рыжие кудри. — Гравиполе могло пасть! И тогда — здрасте, открытый космос, до свидания, жизнь десяти тысяч человек!       — Возможно, он знал, что эта зона управляет давлением.       — Откуда? Даже мы не знаем!       — Я один понять не могу, с чего вообще всё это?! Сперва Обсерватория, теперь…       Начался галдёж и крик, так что я постарался отключиться от реальности и расслабиться. Боль была уже не такой несносной: всё занемело и обезболилось. Но, чует моё сердце, когда разморозится, я запою оперным голосом.       — Ты нашёл то, что я просил? — спросил Дирижёр у Хоута. Хоут кивнул и вытащил из-за пазухи небольшой анализатор. Дир попросил меня выпрямить руку. Я послушался и снова попытался отключиться, но через минуту раздался странноватый резкий сигнал, выдернувший меня из полузабытья.       — Сай… — шепнул Дирижёр, игнорируя шум театралов на фоне. — Ты…       Я вопросительно поднял брови.       — Ты… мёртв, — неверяще сказал он.       Отлично. Просто зашибись новости. Одна зашибительнее другой.       — Да не особо, — попытался пошутить я.       — Нет, показатели… — он поднял анализатор. На маленьком экранчике горели красные страшные цифры. — Показатели мёртвого человека. Как это возможно?       — Проверь его.       Подозвав Корифея, Дирижёр повторил процедуру с ним. Зелёные значения. Одна цифра жёлтая. Следующим на проверку был отозван Костюмер. Та же история, только одно значение белое.       Далее Дирижёр приложил его к своей руке. Даже у него, у самопального недокиборга, — всё нормально.       Он навёл устройство на мою руку.       Красное.       — Я…. — кажется, он был так удивлён, что совершенно «отсоединился» от Театра. Я легко мог узнать того человека, которым он был до внедрения модуля, — знакомого и близкого. Если честно, от этого стало только хуже. — Ничего не понимаю.       — Ты не одинок, — хмыкнул я. — Это значит, я скоро умру?       — Ты уже мёртв. Должен быть. В твоём теле ничто не функционирует. Нет, то есть… я своими глазами вижу тепловое излучение и твои внутренние органы. Всё выглядит нормальным. Кровь… но… у людей таких показателей быть не может. Полностью нарушен баланс... Если бы ты был машиной, ты бы работал без электричества. Это невозможно, понимаешь?       — Что у вас тут? — Корифей склонился над нашим уголком и тоже заметил красные цифры. — Чего…       Я накрыл анализатор рукой так быстро, насколько мог, и безмятежно улыбнулся.       — Ребята, давайте без лишнего шума? Вам оно надо?       Корифей смотрел серьёзно и немного испуганно. Было странно, ведь спокойный и уверенный в своих решениях Лиман в принципе редко проявлял эмоции. Но я его понимал — тоже перетрусил бы, если бы на меня ласково уставился по всем параметрам мертвец. Сейчас шутки про Солиста-демона-во-плоти были бы кстати, но мне, если честно, было не очень весело.       Собственно, потому, что мертвецом по всем параметрам был я.       Сны приходили всё реже.       Иногда их не было на протяжении целых месяцев, но после впечатляющего глюка Театра они снова атаковали мой разум. И приходилось просыпаться, по десять раз за день, снова и снова вытаскивая сознание из пучин самых разнообразных кошмаров.       Ещё был один кошмар наяву. Дирижёр душил меня опекой — стоило попытаться вылезти из дома, он палил на камерах, за пять минут пригонял кого-нибудь из театралов, чтобы вернули на место и заставили выздоравливать. После двух попыток и взбучки от Корифея я сдался и принялся высыпаться. Но, увы… не тут-то было.       Помимо снов, дело усложняла боль. Рана постоянно ныла, а если приходилось двигаться, начинала сводить с ума — всё потому, что гордость не позволила попросить больше обезболивающих. А с тем, что имелось в запасе, организм всё равно оставался чувствителен. Я даже порывался напялить Бутафорию, памятуя, как хорошо она справлялась, но…       Моё положение и без того было весьма шатким.       Положение ходячего мертвеца.       …Было несколько неутешительных мыслей на этот счёт.       Возможно, моё тело выжимает из себя последнее — всё потому, что Бутафория не раз заставляла его работать на износ. Возможно, дело в ионно-пондемоторном воздействии самой Бутафории — моя белая макушка и седеющие брови давно как бы намекают, что контакт с ней не самый полезный процесс. Её излучения просто пропитали меня насквозь. Ну, плюс в ситуации тоже был, хоть и сомнительный. Я убедился в том, что Фокусник прав — каждый выход на сцену приближает смерть, как бы мне ни хотелось это игнорировать. Пришлось мириться и в два раза усерднее думать о замене. Кто-то должен получить всю информацию лично от меня. И как можно скорее.       Я поделился этими мыслями с Примой, когда она пришла меня проведать. Она разозлилась, назвала меня идиотом, вытащила пластиковый контейнер и поставила его на тумбу. Осторожно его вскрыв, я принюхался и обалдел.       — Это же суп, да?       — Ага. Луковый. С картошкой. Попробуй.       Её суп временно отодвинул мои страдания и мысли о надвигающейся смерти. Потому что был очень вкусный. Просто невероятно вкусный, особенно картошка. В последний раз я ел её два… нет… три года назад?       Ещё меня немного беспокоило то, что Бутафорию и костюм Солиста приходилось держать в пустующем жилом блоке напротив: я бы при всём желании не смог добраться до Обсерватории быстро. Это было рисково, но… как сказала Прима, пока я уплетал её вкуснятину, в конце концов, ничего не поделаешь. Если нам суждено сдохнуть, мы сдохнем, но перед смертью ей хотелось бы попробовать бананы.       В итоге, промаявшись и перестрадав, я плюнул на всё и упал в виртуаль. Залез в самые сложные программы, заставив систему работать на износ — и даже навестил одну из старых. Ту, которую мне сто лет назад подарил Дирижёр… тогда ещё «дурачок Пай».       Это был Театр. Но не наш, а настоящий. С настоящими артистами, с рядами красивых красных бархатных кресел, со сценой — правильной, большой, деревянной. Я был гостем, но мог бродить, заглядывая в лица разрисованным, эмоциональным людям в платьях и костюмах, пока они разыгрывали пьесу.       Я мог посмотреть, как работает оркестр — огромная ложа музыкантов. Я мог обойти дирижёра, палочкой объясняющего всем вокруг что-то своё, понятное только ему, и попробовать повторить его движения. Я не любил эту программу, потому что она мне нравилась и заставляла усомниться в уродстве людей. А ещё она напоминала о детстве. О времени, полном мечтаний, как могло бы быть…       Родись мы на Земле. Пай мог бы стать артистом. Скрипачом или, может быть, даже дирижёром. У него для этого было всё — музыкальный слух, любовь к выступлениям. А я? Кем был бы я?       — Саймур, — хрипло позвал информационный передатчик. Пришлось, чертыхаясь и злясь, выбраться из виртуали. Чёртов Дирижёр, ни секунды покоя.       Теперь он решил связываться со мной даже дома.       — Чего, блин?       — У меня есть информация. О твоём отце и о Реджи.       — Слушаю.       Сердце вдруг зачастило, и я разочарованно хмыкнул. Оказывается, я успел соскучиться и пожалеть о том, что Реджи «крутится вокруг» не так часто, как мне бы хотелось и Фокуснику показалось.       — Я нашёл слепок. Снять все блокировки было непросто, это заняло много дней, но у нас есть биометрические данные Брадфорда.       — Отлично.       — Теперь о Реджи.       Я сел и с силой сжал тёплый пластик виртуаль-шлема.       — Его зовут Реджинальд Тимарейн. Родился на Луне, успешно прошёл начальные курсы, лекции и специальную подготовку смотрителей. Луну не покидал. Семья погибла во время эпидемии.       — Реджинальд… — медленно произнёс я. — Как длинно.       — Тебя это устроит или нужно больше?       — Нет, этого достаточно. Спасибо.       — Как состояние? — после небольшой паузы спросил Дир. Я невольно закатил глаза.       — Уже гораздо лучше. Но мне плохо взаперти. Дай мне хотя бы прогуляться.       Чувство было такое, словно я отпрашиваюсь у опекунши, — но что поделать, если так и есть? Просто она немного киборг и немного зануда, да.       — Прошло пять дней. Рана не должна представлять опасности. Ты можешь выйти. Но я буду следить.       — Хорошо.       Дирижёр отключился, а я радостно отбросил шлем и отправился на поиски Реджи.