Яблоко раздора

      Аллен очень дорожил приобретенными в ордене друзьями, в том числе и учеником историка. Лави всегда был надежной опорой как в бою, так и в жизни, мог с легкостью поднять самое гнусное настроение и скрасить самый мерзкий вечер своими историями. Уолкер восхищался способностью рыжего приятеля хранить в голове всевозможные знания. На любой вопрос историк мог поведать то быль, то присказку, а то и легенду, увлекая в мир грез ребенка в душе рано повзрослевшего англичанина. Понятия «скука» рядом с этим лучезарным парнем не существовало вообще. Какие только забавы он не придумывал, какие финты не выкидывал, попутно завлекая и Аллена в эти детские выходки! Чего только стоили вечные попытки подколоть нелюдимого азиата, за которые они оба непременно огребали по самое не балуй! Вспомнить было зазорно, но в душе разливалось уютное тепло. Казалось, Лави мог все, единственное чего он не мог — молчать. Любые сведения, не носившие гриф секретности Ватикана, вылетали из уст балагура со скоростью ветра. Поэтому какие бы трепетные чувства подросток ни питал к пройдохе, его фантазия подкидывала садистские образы умерщвления болтуна, с легкой руки которого «благая весть» в мгновение ока разлетелась по замку, попутно обрастая вымышленными подробностями.       Личный маленький ад Уолкера распахнул врата. Юный экзорцист был схож с извечным противником только в одной черте — нелюбви к излишнему вниманию к своей персоне со стороны людей. Конечно, в отличие от Канды он не прибегал к грубости, а, наоборот, был вежлив и учтив со всеми соратниками, постоянно извинялся, если доставлял кому-то неудобства и старался быть незаметным, не выделяться из толпы. Правда, не выделяться не получалось, эпатажная внешность не способствовала этому. Седые волосы, шрам, пересекающий левую половину лица от середины лба до подбородка, мышиного цвета глаза, изуродованная рука не придавали его образу ни брутальности, ни особого шарма. «Квазимодо Европейского подразделения Черного ордена, — каждое утро нарекал себя мальчишка, сокрушенно разглядывая отражение в зеркале. — Где же моя Эсмеральда?»       Но если к неприязненным и шокированным взглядам обывателей себе вслед он уже привык, то к интересу в плане интимных вопросов своей жизни оказался совершенно не готов. Пребывая в пубертате и только начиная осознавать свое половое взросление, Аллен чувствовал себя как никогда растерянным, опозоренным желаниями и похотью тела. Стыдясь пробуждавшейся сексуальности, англичанин ощущал себя грязным, порочным, еще более убогим и никчемным. Стараясь заглушить нараставшее вожделение, подросток использовал любые способы — от изматывающего труда до ледяного омовения. Идти на поводу плоти юноша считал ниже достоинства, он человек, а не животное. Слишком яркими ещё были воспоминания сиротского детства при захудалом цирке. Тогда он становился свидетелем падения людей под натиском греховности. Алчность, пьянство, гордыня, зависть, сладострастие превращали на его глазах женщин и мужчин в омерзительных тварей, готовых на все ради утоления желаний. Ему с малых лет вбивали кулаками непреложную истину, что он сатанинское отродье, урод, от которого отказались родители, выбросив на улицу. И долгое время обозленный на весь белый свет ребёнок и не надеялся на что-то иное, чем жалко влачить существование, работая за кусок хлеба в цирке. Но судьба подкинула подарок в лице клоуна, обогревшего его израненную душу, научившего любить жизнь и вновь поверить в людей. В память о приемном отце Аллен обрёл новый путь, путь экзорциста, солдата святого ордена, призванного спасать невинных от скверны. И он останется верен этому пути, ничто не заставит его оступиться, вновь погрузиться во тьму. «Я обещаю, Мана», — словно молитву повторял англичанин. Но как же он сможет освобождать заплутавшие в сумраке скорби души, если сам погрязнет в пороках?       Скользкие взгляды, ухмылки и перешептывания обитателей замка, словно шлейф, волочились за хрупкой фигурой, расшатывая и без того нестабильную психику её обладателя. Мальчишке казалось, будто все тянут к нему призрачные руки в попытке оторвать кусочки плоти, достать до самого хребта, обнажить его секреты. И как только им это удастся, и последний кровавый лоскут упадет, все увидят скрытую в нем гниль. В обезображенном теле уродлива и душа. Безумный страх и беспомощность перед сплетниками Аллен прятал под дружелюбной улыбкой, сводящей скулы. Он весь фальшивый масочник. Трус, презиравший себя и так нуждавшийся в признании людей, в осознании, что ему есть в этом мире место, что он может быть полезным в праведном деле, а не только объектом ненависти и гнева. «Я обязательно искуплю свой грех, отец сможет мной гордиться».       Масла в огонь самобичевания подливал еще и Канда, что прознав про еженощные забеги младшего сослуживца в душевую, словно лунатик, стал совершать ночные променады на нижних этажах. Сталкиваясь в дверях с взъерошенным, подобно перепуганному галчонку, мальчишкой азиат не мог удержаться от едкого замечания, каждый раз придумывая новое (подросток невольно удивлялся пробудившейся в сопернике фантазии). «Плесенью не покрылся, мелочь?»… «Ты там корни уже пустил, горошина?»… «Шерстью еще не оброс от вечного морозильника?»… «Интересно, жабры у тебя отрастут, тритон?»… «Эй, Лох-несское чудовище, ты еще ласты не склеил?»… Снедаемый стыдом со смесью бешенства, Уолкер, словно ошпаренный кипятком кот, несся в свою комнату подальше от ликующего хмыканья длинноволосого тирана, выплевывая на ходу: «Вуайерист хренов».       Потерянное душевное равновесие вернуть не по силам было даже еде — главной радости в жизни юнца. Наполненная привычным многоголосием столовая стала для младшего экзорциста ни чем иным, как эшафотом. С трудом проталкивая в себя пищу и находясь во взвинченном состоянии, сродни натянутой тетиве лука, в ожидании очередного смешка или шепота служащих, Уолкер изображал напускное равнодушие. Гремя посудой, рядом присел сонный ученик историка.       — Здорово! Трапезничаешь? Правильно, тебе нужно хорошо питаться, а то малахольный больно. Скоро весна, авитаминоз там, ослабление организма, гормоны забушуют… Кровь прильет, сознание ненароком потеряешь, — зевнув, подколол рыжий хитрец.       — Лави, я тронут твоими переживаниями о моем здоровье. Не стоит утруждаться, право, — откашлявшись от попавшего не в то горло чая, проговорил подросток.       — Я еще с первой встречи понял, что ты тронутый на всю голову, — донесся до боли знакомый голос.       Скребнув ложкой о жестяной бок тарелки, мальчишка обернулся к стоящему у противоположной стены столу. Встретившись взглядом с холодными голубыми глазами своей «головной боли последних дней», Аллен натянул на лицо самую слащавую улыбку и елейным голосом ответил:       — А тебя, Баканда, никто не спрашивал. Хватит уже уши греть.       Сузив и без того узкие глаза, азиат фыркнул и тряхнул смоляными волосами, собранными в конский хвост. Занимая в привычном одиночестве угловой стол (составить компанию за трапезой агрессивному экзорцисту считалось верхом безумства и последним, что мог предпринять на этом свете храбрец), Юу флегматично постукивал бамбуковыми палочками по краю фарфоровой чашки, являя собой образ готовой к атаке пантеры.       — Вы так треплетесь, что вас в казематах слышно. Рот захлопнули и жрите молча! — рыкнул самодур, заставив притихнуть общий гвалт столовой.       Уолкер уже было открыл рот, чтобы указать путь неким личностям, как его в бок локтем пихнул Лави.       — Булочки стынут. Спокойствие, а то наш цербер окончательно сорвется с цепи, и нас постигнет кандец, — тихо объяснил свои действия летописец. — Мне очень хочется отведать этой божественной овсянки, а не улепетывать отсюда на всех парах от карающей длани и другой утвари, пущенной мне вслед.       Вздохнув, подросток согласился с другом, возвращаясь к прерванному завтраку. Одно не дало упасть настроению мальчишки ниже свай Тауэрского моста, а именно наступившая, долгожданная тишина, что подобно савану накрыла помещение.       Покой юнцу только снился. Переступая порог фехтовального зала, он готов был добровольно соседствовать с великими писателями, такими как Джефри Чосер и Байрон, в сырой земле кладбища Вестминстерского аббатства, чем провести спарринг с хладнокровной гадюкой. Взывая к Всевышнему, Аллен молил послать сиюминутно в орден еще одного, ну хоть самого дрянного мечника, но земля не разверзлась, небо осталось глухим, а в центре зала его ждал до омерзения самодовольный Канда. Тренировки никто не отменял. Если тебя не отправляли на задания, это не значило, что можно было прохлаждаться в замке. Экзорцист в любую минуту обязан быть в полной боевой готовности. По злому року судьбы в рядах служителей центрального управления числились только два обладателя клинков, и как бы Уолкер ни стенал, но другой партнер для оттачивания навыков владения мечом в ближайшей перспективе отсутствовал. Учебные бои рьяных соперников, подобно схватке гладиаторов на арене Колизея, пестрили зрелищностью и мастерством, вызывая жгучий интерес среди орденцев. Сокрушенно оглядев приютившихся в углах зала зевак, подросток с тяжелым сердцем поплелся к стойке с муляжным оружием. Юу уже порядком надоело созерцать едва живые трепыхания своей личной «занозы в заднице», и он решил «подбодрить» мученика язвительной репликой.       — Ты еще долго из себя Кентервильское привидение строит будешь? То плетешься, будто на тебе лежит бремя столетия потусторонней жизни, то ночами шастаешь, гремишь и стонешь.       Последовавший приглушенный смех зевак, заставил юнца побагроветь от злости и сжать до скрипа рукоять деревянного меча.       — Тебе знакомо такое понятие как «тактичность», неотесанный грубиян? — процедил мальчишка, разворачиваясь к оппоненту лицом.       — Тч… Звучит паршиво, впрочем как и все, что касается тебя.       Растревоженный самоедством, мнимой угрозой стать всеобщим посмешищем, поддавшись неконтролируемой ярости, Аллен бездумно бросился в атаку в желании размазать обладателя смазливого личика по паркету. Азиат позволил юнцу погрязнуть в опрометчивости, легко скользил по залу, ловко уклонялся от выпадов запальчивого подростка. Вальсируя в опасном танце, Канда следил за каждым жестом соперника, не позволяя подойти к себе ближе, чем на длину клинка, и ожидал, когда англичанин выбьется из сил, станет легкой добычей. Захваченный пылом битвы, Уолкер напирал как раненный бык на тореадора, вкладывал в каждый удар весь гнев и горечь, метя в торс противника. Кровавая пелена застлала глаза мальчишке, в каждом отступающем шаге Юу он видел свое превосходство, маячившую на горизонте победу. Хрипло дыша и обливаясь потом, юноша не сводил взгляда с меча азиата, напрочь забыв заглянуть тому в глаза, что обжигали холодной решимостью и превосходством. Оттесненный к стене старший экзорцист сбросил с себя напускную слабость, сноровисто подобрался, готовясь перейти от защиты к решающему нападению. Ликующая ухмылка, расплывшаяся на лице соперника, заставила Уолкера наконец отрезветь и почувствовать подвох, но было слишком поздно. Двигаясь вслед за собственным замахом меча для удара, подросток перенес вес всего тела на правую ногу, тем самым уменьшая площадь опоры. Чем и поспешил воспользоваться оппонент, подныривая под занесенный клинок, в молниеносном повороте успевая рубануть по рукам мальчишки муляжным лезвием. Завершил азиат свой превосходный пируэт мстительным ударом рукоятью между лопаток юнца. Аллен, потерявший такое важное в бою равновесие, полетел прямиком к стене, не имея возможности ни остановиться, ни выставить вперед ноющие от боли руки. Вытесанные мраморные плиты гостеприимно приняли в свои грубые объятья тщедушное тельце несчастного. Саданувшись от всей души грудью и лицом об камень, юнец неуклюже сполз по стене и рухнул на пол. Рвано глотая воздух вперемешку с кровью из разбитого носа, поверженный пытался рассмотреть сквозь туман в глазах запыленные плафоны подвесной люстры зала.       — Слабак, — выплюнул Канда, откидывая за спину хвост иссиня-черных волос. — Акума, видимо, не убивают тебя только из жалости или просто не хотят марать руки об такое ничтожество.       Слизывая соленые капли с губ и ощущая ломоту в каждой клетке измученного тела, Уолкер не желал шевелить ни то что языком, дабы ответить зазнавшемуся ироду, но и пальцем, чтобы хотя бы подло и совсем не по-спортивному запустить в отместку тому в голову деревянным мечом.       — Прекрасный день, — одними губами произнес англичанин, продолжая лежать снежинкой на паркете под аккомпанемент удалявшихся шагов и бурного обсуждения его поражения зеваками.