Яблоко раздора

      Измученный небесной карой за свои грешные деяния, утомленный и опустошенный Аллен решил покинуть затхлые стены обители и прогуляться на свежем воздухе, но в то же время юный джентльмен не искал ничьего общества, поэтому выбор пал не на сад, расположенный перед замком, а на задний двор, где ютились конюшня, склад, старая кузница и прочие нежилые постройки. Поежившись под порывами норд-оста и посетовав на свою беспечность, англичанин плотнее запахнул твидовый пиджак, мысль — вернуться в келью за пальто — была отвергнута, как признак малодушия. Однако поляна возле кузницы была уже облюбована иными персонами. Примостившись на поленнице, укутавшись в плед по самые рыжие вихры, ученик историка увлеченно что-то шкрябал стальной ручкой в книге. Невдалеке от него по стылой и сырой земле, словно ретивый скакун, гарцевал Канда. Азиат рассекал воздух ладонями, нападал и отскакивал от невидимого противника. Уолкер невольно передернул плечами, оглядев занятого битвой соперника, одетого явно не по погоде, в рубашку, да еще и с закатанными по локти рукавами. Лави поднял голову на звук шагов.       — Приветствую. Как твое здоровье, мелкий? Выглядишь как огурчик — зелененький и в пупырышку, — расплылся в улыбке шутник.       — Твоими молитвами, — выдохнул мальчишка, присаживаясь подле повесы.       Аллен мысленно корил госпожу Фортуну с ее изменчивым нравом за то, что она вновь отвернулась от него. Очередную порцию шуточек на этот раз с сортирным уклоном он не в состоянии выдержать. Мысли материальны, убедился юнец. Не проявлявший интереса к его появлению, Юу лягнул воздух, отпрыгнул на добрых пять футов от поверженного призрака и с довольной физиономией подошел к поленнице.       — Будешь и дальше лебезить, так всю жизнь просрешь, Мояши, — каламбурил ворчун.       — Не собираюсь слушать поучения от невежи, — бескомпромиссно выпалил мальчишка.       — А лучше бы послушал старших, а не нос задирал, принц датский, — скрестив руки на груди, Канда смерил презрительным взглядом нахохлившегося парнишку.       — А что от тебя дельного можно услышать, пасквилянт?! — встал в позу юнец.       — Я такой какой есть, куда зазорнее быть лизоблюдом и подкаблучником. За бабскими юбками спокойнее живется?!       Лави отложил ручку, захлопнул книгу и поерзал на бревне, удобнее устраиваясь в ожидании хлеба и зрелищ. А зрелище обещало быть любопытным. Повеса привык быть вольным слушателем изысканных ругательств, которые его друзья порой друг другу посылали. Но в тот день в этих «ласковых» речах сквозил некий утаенный от него смысл, постичь который историк старался всем своим нутром. Кидая взор с одного на другого оппонента, тот отмечал любое изменение в их мимике. Вздернутый подбородок, хмуро сведенные брови, крепко сжатые зубы, приподнятые уголки тонких губ в ухмылке — все выдавало в азиате уверенность вожака. Впрочем, как и всегда, мимика Канды не сулила разнообразие. Куда красноречивее было выражение лица юного экзорциста: широко распахнутые дымчатые глаза, прикушенные по-детски пухлые губы, румянец, расплывавшийся по щекам, морщинка, пересекавшая лоб, — Аллен был взбудоражен, возмущен, обижен и … напуган. Напуган тем, что с языка заклятого приятеля помимо привычных злословий сорвется что-то, что не предназначено для навостренных ушей историка. Лави готов был биться об заклад, что эта парочка имела какой-то секрет от него. И он не найдет покоя, пока не выведает его.       — Когда ж ты заткнешь свой фонтан словоблудия?! — взвыл мальчишка, подскакивая с места.       — Правда глаза колит, ханжа с грязной душонкой!       — Довольно, — зарычал юнец, нервно срывая с обезображенной руки белоснежную перчатку и швыряя ее в надменную физиономию противника. — Я требую сатисфакции!       Изумрудные глаза рыжего повесы округлились, а челюсть неприлично отвисла. Канда же на вопиюще хлестнувшую по щеке перчатку лишь криво усмехнулся и спокойно ответил:       — Я не собираюсь участвовать в этом фарсе.       — Нет, ты ответишь за оскорбление моей чести! Картель слать не буду, обойдешься. Лави, будешь моим секундантом! — скомандовал Уолкер.       — Так, — подорвался упомянутый, — смею напомнить, что дуэли вне закона и являются пережитком прошлого. Да и на чем вы сражаться удумали? Хочешь сказать у тебя, Аллен, под кроватью в рундуке лепаж* припасен? — наигранно засмеялся балагур, но увидев твердый и довольный взгляд англичанина, подавился воздухом и просипел. — Ты шутишь?!       Дело принимало роковой оборот. Юный джентльмен был непоколебим в своем решении — воздать по заслугам обидчику. Шуткам и прибауткам повесы пришел конец, уповать ему приходилось на здравый рассудок восточного товарища, хоть тот редко отличался мудростью и покладистым нравом. Канда же был стоек и неприступен, словно Крак-де-Шевалье, возвышаясь над пыхтевшим юнцом. И Лави был уже готов целовать руки этого хладнокровного титана и писать оному хвалебные оды, лишь бы не сочинять надгробный мадригал одному из них.       — Мне плевать на твою честь и достоинство, Мояши.       — Смею напомнить, ввиду прошедших событий с последним я бы поспорил, — не смог удержаться от шпильки летописец, но услышав скрип зубов азиата, поспешно проговорил, — хотя не смею.       — Время и место, — продолжал гнуть свою линию оскорбленный.       — Черта с два, букашка, я буду потакать твоим прихотям, — фыркнул Юу.       Чаша терпения Уолкера переполнилась и раскололась вдребезги, рассерженный мальчишка сорвался, молниеносно впечатав свой кулак в задранный нос противника. Канда, не ожидавший удара, пошатнулся, едва устояв на ногах, мазнул кистью по губам, смахивая алые капельки, и кровожадно оскалился. Лави сглотнул, его «Крак-де-Шевалье» пала. Уолкер в мгновение принял боевую стойку, выставляя вперед левую ногу, слегка согнув ее в колене, и закрывая лицо кулаками, как заправский боксер. Не миндальничая и не ожидая контрудара от противника, мальчишка стал методично посылать в корпус Юу уверенные джебы**, заставляя того уклоняться и отступать, оскальзываясь в грязи. Питаемый обидой и гневом, Аллен работал кулаками, как поршневая машина, что не давало азиату перейти в атаку, вынуждая его ставить блоки и делать шаги назад. Канда отчетливо осознавал, что юнец загоняет его к сараю, где у него не будет возможности увернуться от прямого удара. И то, что англичанин навязал ворчуну заведомо проигрышную позицию боя, на которую тот так опрометчиво подписался, неимоверно бесило старшего экзорциста. Проиграть этому сопляку, ну уж нет! Рискуя головой, азиат уклонился под правую руку соперника, пробивая тому печень, правда, не с той силой, с какой воин мог. Уолкер отпрянул, согнувшись и хватая воздух ртом. И Канда уже готов был праздновать победу, как неожиданно юнец с рыком ответил хуком*** в челюсть, отправляя восточного юношу в свободное падение и плавание по распутице заднего двора. Проехав грудью по месиву, мотая мокрой головой, Юу пытался вернуть зрению четкость, отмечая размытый силуэт противника, что опустился на колени, прижимал руку к боку и пытался отдышаться. Лави, улучив момент короткой передышки, бросился к друзьям:       — Джентльмены, господа, — раскудахтался не на шутку встревоженный историк, — немедленно прекратите!        Благими намерениями выложена дорога в ад, несвоевременно припомнил повеса, получив подсечку от подскочившего из лужи азиата и опрокидываясь навзничь, ощущая всю прелесть водных процедур на открытом весеннем воздухе.       — Меня-то за что?! — проскулил рыжий миротворец.       — Не мешайся! — в один голос выпалили готовые ко второму раунду бойцы.       Господин Ривер всячески пытался не потерять нить разговора с кардиналом с его всем известной околичностью в беседах. Шефре непременно уходил от темы, отвлекаясь на воспоминания юности, цитирования святых писаний и прочие суждения мыслителей. Порой Венхам ощущал себя сиделкой при дряхлом старце, страдающем спутанностью сознания. Но при всей своей витиеватости речи Его Высокопреосвященство никогда не забывал ни одного сказанного тезиса, неожиданно переспрашивал собеседника, ловя того за витанием в облаках и заставляя совестливо краснеть, словно нашкодившего ученика. Не раз ощутив на себе этот укор посланника церкви, руководитель научного отдела внимал его речам с особым усердием. Размеренно прогуливаясь по коридорам замка в обществе кардинала, Ривер не отрывал взора от пола, чтобы не отвлекаться на окружающих. Вдруг Шефре остановился на полуслове и замер, австриец неосознанно сделал несколько шагов вперед прежде, чем понял, что что-то не так. Оглянувшись на спутника, он увидел его неприкрытое удивление, словно тот узрел воскресшего мертвеца. Венхам проследил за взглядом высокопоставленного гостя. Нет, это были не воскресшие, а скорее восставшие из могил упыри. У дверей холла мялась троица «трубочистов», в которых едва узнавались знакомые черты экзорцистов. Извозившись от пят до макушек, подобно свиньям, юноши переминались с ноги на ногу, застигнутые врасплох, не ведая, как им следовало поступить и куда бежать. Пригвождённые взором начальника, «бравые кабаны» отстукивали зубами, насквозь промокнув и продрогнув под порывами северного ветра, сопели подбитыми носами, почесывали ушибы то тут, то там, размазывали грязь по лицам, откидывая измаранные пряди волос со лбов. Ривер ощущал как медленно, но верно где-то глубоко в нем закипает и клокочет праведный гнев от вида этого жалкого зрелища, именуемого его подчиненными.       — Мы тренировались, — проблеял Лави, — используя тактику маскировки под ландшафт, так сказать мимикрировали под местность.        — Ах, — выдохнул Шефре, — надо сказать, маскировка вам особо удалась.       — Свободны, — процедил сквозь зубы Венхам, увлекая кардинала далее в путь. — Приведите себя в подобающий вид и посетите лазарет.       Хоть австриец и готов был сварить этих смутьянов живьем в кипящем масле, но они были одними из лучших солдат центрального управления, а раскидываться боевыми единицами не разумно. Наметанный глаз начальника не смог не заметить, как осторожно Аллен ступал на левую ногу, а Канда придерживал правую руку, повисшую плетью вдоль тела. «Дурная голова ногам покоя не дает. Ох уж эта юношеская бравада! Пороть их уже поздно», — мысленно посетовал мужчина.       С трудом смыв с себя позор и грязь, Уолкер почувствовал новый укол совести, как только покинул душевую и зашел в раздевалку, в которой будто сошел оползень, и причиной этого бедствия было его свинство. По мраморному полу тянулась цепочка следов, оставленных его заляпанными сапогами, а под лавкой со сброшенной одеждой образовалось болото под названием «хлябь обыкновенная». Подхватив тряпку и раскорячившись на плитах, малец пытался торопливо скрыть свое злодеяние. В пылу уборки Аллен поскользнулся, цепляясь за умывальники, чтобы не распластаться на камне, оперся всем весом на многострадальную ногу. Боль прострелила все тщедушное тельце парнишки. Опухшая лодыжка попрекала горе-дуэлянта за самонадеянность. В лазарет, так в лазарет!       Ковыляя из последних сил по ступеням, юный англичанин костерил смотрителя, которому пришло в голову расположить госпиталь в самом дальнем крыле здания на третьем этаже: «Что ж не в мансарде-то, да еще и с винтовой лестницей?!» Тридцать три треклятых ступеней насчитал несчастный взмокший мальчишка, прежде чем обнял, словно любимую невесту, дубовую дверь приемного отделения. Из помещения доносился мелодичный голос ворковавшего повесы и смех сестер. «Везде поспел, рыжий плут», — беззлобно пожурил того юнец и ввалился в комнату. Вокруг историка суетились несколько молодых сестер милосердия, хихикая над шуточками и изворачиваясь из его загребущих ручонок. Лави вздрагивал, когда смоченный бинт касался ссадин, умильно хлопал зелеными глазенками, канючил и просил обязательно подуть на ранку, а лучше ее поцеловать, чтобы быстрее зажила. За этим спектаклем наблюдал сидевших на койке напротив Канда, демонстративно цыкая и закатывая глаза. Но стоило одной из сестер только попытаться подступить к ворчуну, как тот фыркал и недовольно хохлился, словно дикий кот. На образ играли спутанные, распушенные, свежевымытые волосы, рассыпанные по плечам, и теплая вязаная кофта, в которую нелюдимый «зверек» усердно кутался. Так же быстро, как в душе Аллена зарождалось пламя гнева и обиды, так же скоро на пепелище проклевывалась молодая поросль. Всего час назад он готов был растерзать гордого грубияна и отвесить оплеух поддакивающему балагуру, но в ту минуту, видя привычное поведение своих приятелей, юнец как никогда ощущал себя уютно и спокойно, в стенах своего какого-никакого, но дома.       — А вот и наш доблестный рыцарь, — ознаменовал его приход повеса, выглядывая из-под рук хлопотавших девушек.       — И пусть мои латы помяты, меч заржавел, а вместо доброго коня меня сопровождает старая кляча, — подхватил роль мальчишка, махнув ладонью в сторону недовольной «клячи», — я повержен, но не сломлен!       Завершил свою помпезную речь англичанин вычурным поклоном рукоплескавшей публике, отмахивая иллюзорной шляпой с перьями пыль вокруг себя. На миг забывшись, Уолкер притопнул больной ногой, затем охнул и рухнул на койку рядом с соперником.       — Горбатого могила исправит, — зловредно съязвил Юу.       — Да, мелкий, что-то мне подсказывает, — проговорил историк, указывая на раздувшуюся стопу мальчишки, никак не желавшую помещаться в расшнурованном ботинке, — что ты застрял тут надолго.       — Может еще обойдется, — мечтательно вздохнул Аллен, поглядывая исподлобья на заклятого приятеля.       — Я здесь не задержусь, — отчитался азиат, — вправят вывих, и пойду.       — Хотя с другой стороны за нашим малышом есть кому приглядеть, — поиграл бровями рыжий хитрец.       «Черт», — выругался Уолкер, поняв намек балагура. Мисс Ли явно не упустила бы возможность поухаживать за раненым, а в лазарете как назло было тихо и пустынно. Представив на миг, как в вечерних сумерках китаянка поправляет ему подушку и склоняется над ним слишком близко, как ее дыхание обжигает щеки, юнец сглотнул. Последующая живописная картина всплыла в разуме без желания фантазера. Все тот же сумрак, но уже зловещий в сырых туннелях под замком, где мальчишка на ощупь пытается найти выход, а позади слышится холодящий душу писк крыс, и их глазки-бусинки сверкают в потемках. Эхом разлетается по каменным коридорам шелестящий голос смотрителя: «Потеряешься навеки…» Появление старшей сестры в приемном вырвало несчастного из ужасов своего воображения. Не раздумывая и секунды, Аллен незаметно вцепился в пострадавшую руки ворчуна, сжимая ее. Азиат со свистом втянул воздух, на глазах выступили слезы, и он невольно уткнулся лбом в плечо негодника, теряя сознание.       — Ох, Канде совсем подурнело, — вскрикнул мальчишка, напуганный скорее своим же жестоким порывом.       Первое, что увидел Юу, разлепив тяжелые веки, был побеленный потолок с узором из трещинок. Пружинный матрац больно впивался в спину, под ладонями хрустело стираное белье, в носу щекотало от запаха спирта и хлорки. Рядом противно скрипнул деревянный стул.       — Очухался? — послышался голос Лави.       Азиат осмотрелся. Историк разминал затекшую шею, заставляя стул кряхтеть на нерадивого седока. В двух ярдах от него на соседней койке лежал седой парнишка, старательно делая вид, что дремлет. Юу разлепил пересохшие губы и тихо прохрипел:        — Мояши, я буду первым и последним, кто вобьет гвозди в крышку твоего гроба.       Аллен не шевельнул ни мускулом, изображая парившего в царстве Морфея, но хищный взгляд Канды заметил, как веки юнца дрогнули. Соседом тот себя обеспечил… на свою голову.