Яблоко раздора

      Пробуждение Комуи Ли никак нельзя было назвать приятным. Едва забрезжил рассвет, уединение его опочивальни нарушил беспардонно ворвавшийся индус, что стоит заметить, обычно не входило в привычки приветливого и улыбчивого повара. Вторженец яростно размахивал руками, хватался за голову и сбивчиво вещал о чем-то, перемежая свою пылкую речь хинди. Но видя, что его монолог не достиг оппонента, а на лице, потиравшего руками сонные глаза, смотрителя не отразилась работа мысли, Джери совершил невиданный по дерзости поступок — схватил китайца за руку и выдернул из объятий постели. Растерянный и растрепанный Ли успел сцапать с прикроватной тумбы очки и сунуть босые ступни в тапки, прежде чем его поволокли прочь из спальни. Путаясь в полах ночной сорочки, Комуи едва поспевал за уверенно шагавшем индусом. Их процессия представляла собой комичное зрелище. Хвала небесам, что зрителей у него в столь ранний час не наблюдалось. Достигнув кухни, повар резко остановился, отступил и обвел рукой помещение, сопроводив жест лишь одной фразой:       — Вот.       И в этом коротком слове отразилось все негодование от тяжести бытия гастрономического мастера. Его святая святых была варварски разграблена, подобно временам набегов викингов. Грязной посудой был заставлен стол, пол усеян обломками мебели и сброшенными с полок мисками и котелками. Ветер из распахнутого окна гонял по комнате пылинки рассыпанной муки. И в этой «снежной буре», возвышаясь над руинами, памятником попранной чести стоял поджарый мужчина с берегов далекой Индии. Ли легко представил, как в кулаке этого волевого и рассерженного человека вместо поварёшки мог оказаться катар* из дамасской стали, а натренированные руки умело разделывали не тушки дичи, а тела противников. Из фантазий смотрителя вывело появление в одном исподнем своего заместителя. Видимо, по пути в спальню начальства Джери не забыл одарить благой вестью и Ривера. Оценив неприглядный вид друг друга, мужчины сдержанно кивнули в знак приветствия.       — Ну и ну, — выдохнул Венхам, толкнув ногой пустую бутылку, что покатилась по полу, озорно позвякивая.       — Буди слуг, — устало обронил Комуи.       Аллену снилось поле, широкое до самого горизонта. На безоблачном небе светило яркое солнце. Его лучи золотили колосья пшеницы. Ветер игриво носился по простору, колыхал стебельки, волнуя золотое пшеничное море. И в этом великолепии покоя и умиротворения, в центре злаковых волн пасся конь. Грациозный жеребец был кипенно-белый от копыт до кончика хвоста, словно парус на бригантине. Его мышцы перекатывались под шкурой, когда тот опускал голову, а белоснежная грива подметала землю. Конь шевелил ушами и меланхолично жевал сухую траву. В какой-то момент спящий понял, что он сам стал этим снежным конем, от взгляда на которого резало глаза. Стоял по грудь в пшеничных волнах и жевал, жевал. А сено кололо язык и щеки и никак не лезло в горло. И не было сил выплюнуть этот осточертевший сушняк, и не проглотить. Забился в глотку, щекотал, драл, на кашель пробивал… Мальчишка зашелся кашлем, разлепил веки, размывая границы между сном и явью. Отплевываясь от травы, непослушной рукой смахнул ее с лица. Та болталась над головой юнца, щекотала нос, норовя вновь залезть в пересохший рот. Приглядевшись Уолкер понял, что эта завеса и не была травой вовсе. Черные пряди волос спутались, помялись и хранили на себе следы недавнего пережевывания. Хозяин же этой обслюнявленной шевелюры возлежал на кровати, уткнувшись в подушку, и крепко спал. А вот англичанин нашел себя распластанным на негостеприимном полу аккурат под изголовьем кровати. Поворот на бок отразился болью в каждом позвонке. Юнец подтянул колени к груди, подобно младенцу в утробе матери, зажмурился, набираясь сил, затем рывком сел. На мгновение все вокруг зашлось в качке, а к горлу подступила тошнота. Переборов себя, Аллен стал осматриваться. Он узнал комнату закадычного соперника, хоть и бывал в ней редким гостем. Круговорот воспоминаний прошлой ночи обрушился на него осознанием личного грехопадения.       — Проклятье, — прохрипел страдалец, запустив пальцы в седые лохмы.       На удивление мальчишки под пальцами что-то хрустело, а с потревоженных волос поднялось облачно белесой пыли, осевшей на подставленные руки. Лизнув кончик мизинца, Уолкер пришел к новому открытию — он был обсыпан мукой, как затвердевший кусочек теста. Ревизия одежды прибавила неутешительных вестей: рубашка и брюки были перемазаны мукой и грязью, колени вытерты, один ботинок держался на ноге на честном слове, второй исчез вовсе, ладони стерты.       — Я на четвереньках полз, как дворняга какая-то?! — вопрошал сам себя мученик.       В разгар самобичевания юного горемыки в комнату ворвался запыхавшийся ученик историка.       — Караул! — запричитал Лави. — Вас уже хватились в лазарете. Смотритель вызывает.       — Я не могу явиться в таком виде, — подорвался с пола мальчишка.       — Вот что бы вы без меня делали?! — на этих словах рыжий повеса протянул сверток с чистыми вещами и утерянный ботинок.       — Не попали бы в это сомнительное положение, — пропыхтел англичанин, принимая сверток и судорожно переодеваясь.       — Трудно не согласиться, — заулыбался подстрекатель. — Юу, подъем!       Окликнутый не шелохнулся, продолжая беспробудно спать. Приближаясь к кровати, повеса бросил взгляд на свое отражение в зеркале. На щеке балагура красовалась вязь из размазанных букв, отпечатавшихся со страницы дневника, которого постигла незавидная участь служить хозяину подушкой всю прошедшую ночь. Плюя на пальцы, историк усердно оттирал въедливую синь и приговаривал:       — Анилиновые чернила дешевые и стойкие, черт их дери!       Аллен успел уже облачиться в свежую одежду и в коем-то веке благодарил постигшую его в раннем возрасте седину, вычесывая из волос белесые пылинки муки. Закончив с отмыванием лица, Лави переключил внимание на восточного приятеля, мирно почивавшего в суматохе сборов. Потрепав парня по плечу, потормошив смольную гриву, повеса добился только нечленораздельного мычания и ленивого тычка в живот от Канды. Балагур не отступал и попытался усадить на перине вялое тело. Тело напрочь отказывалось принимать вертикальное положение, стремясь воссоединиться с отнятой подушкой и лягнуть разлучника. Повозившись и так, и этак с живой куклой, молодой человек пошел ва-банк и закричал во весь голос:       — Атака! Все в бой!       — Лави! — прикрикнул в возмущении мальчишка, подбирая оброненную в испуге расческу. — Я так не только седым, но и заикой стану!       — Мелкий, что делать-то?! Ты посмотри, как его развезло, — обеспокоенно проговорил крикун, указывая на безмятежно спавшего.       Немного поразмыслив, Уолкер кивнул сам себе и огласил:       — Есть одно средство.       Затем англичанин прошел к столу, наполнил алюминиевый тазик водой из кувшина и скомандовал:       — Поднимай его и волоки сюда.       Пока историк поддерживал расслабленное тело приятеля, Аллен со знанием дела намотал черные пряди азиата на кулак. Лави не успел моргнуть, а мальчишка твердой рукой палача резко опустил голову соперника в воду. Канда дернулся и зацарапал ногтями по столу. Подняв за волосы из таза голову жертвы и дав ей сделать пару вдохов, новоиспеченный инквизитор вновь продолжил пытку, наблюдая как пузыриться водная гладь. Обескураженный историк понял, что больше не ощущал веса друга на руках, тот твердо стоял на своих ногах и упирался ладонями в стол. Совершив еще несколько «купаний», Уолкер почувствовал, что с трудом удерживал азиата, к тому вернулись силы. В очередную передышку, отплевываясь от воды, Юу прохрипел:       — Еще раз ткнешь, руки вырву!       — Пациент скорее жив, чем мертв, — подвел итог своим манипуляциям добродушно улыбавшийся юнец.       — Нас… Ли вызывает, — проблеял рыжий соучастник изуверства, медленно отступая от мокрого и злого, как тысяча демонов преисподней, парня.       — Я буду готов через две минуты, — отрезал Канда и гордо выпрямился во весь рост.       — Зато сушняк мучить не будет, — отшутился повеса, за что был награжден тяжелым взглядом голубых глаз.       Аллен как ни в чем не бывало вновь наводил марафет у зеркала, завязывая неизменную алую ленту на шее.       — Мне показалось, или тебе это доставило садистское наслаждение? — шепотом спросил у мальчишки историк.       — Не понимаю о чем ты, — проговорил англичанин, невинно хлопая ресницами, будто не он недавно топил живого человека в тазике для умывания.       «В тихом омуте черти водятся», — припомнил летописец народную мудрость.       Завершив сборы, юноши покинули комнату и направились на ковер начальства, в том, что их ждала экзекуция, они не сомневались. Чтобы развеять гнетущее настроение, повеса завел разговор:       — Юу, ты хоть помнишь, что ночью было?       — Тч. Частично.       — Ну и накуролесил ты…       — И тебе эти знания здоровья не прибавят, — оборвал ворчун рассказ болтуна, прибавляя шаг.       — Кто прошлое помянет… — вмиг сменил тактику хитрец, затем наклонился к мальчишке, хромавшему рядом. — Думаю, ему не стоит знать, как мы его вчера уронили, пока несли. Хватит с него потрясений за день.       — Полностью разделяю ваше мнение, коллега, — поддакнул заговорщик, припоминая крепость черепа соперника и дверного косяка его комнаты.       Внезапно троица заметила фигуру, идущую им навстречу. Эту персону они меньше всего хотели лицезреть когда-либо, но отступать было некуда. Коридор свел путников вместе.       — Господа, — кивнул мужчина, одарив компаньонов цепким взглядом.       — Сэр, — раздалось трио голосов.       Рувелье всмотрелся в лица экзорцистов: бледное с залегшими тенями под лазурными глазами, опухшее со следами чернил на щеках и пробивавшейся щетиной, угловатое, еще хранившее детскую мягкость.       — Мистер Уолкер, — обратился ревизор церкви, — я слышал, вы получили травму во время тренировки.       — Вы хорошо осведомлены, сэр, — подтвердил вытянувшийся в струну юнец.       Аллен задержал дыхание и старался говорить в сторону от мужчины. В то же время юный экзорцист вел нешуточную битву с совестью, что норовила кольнуть ядовитым жалом, воскрешая в памяти его недостойное полуночное поведение. Страдальцу почудилось, что в нутре у него шевельнулась давно съеденная индейка.       — Что ж, это еще раз подтвердило мои сомнения в вашей компетенции и готовности как бойца. Вам стоит понять, что это не игры ребятни, а война. Она не терпит несерьезности. Озаботьтесь своей подготовкой должным образом, чтобы не стать обузой на заданиях для ваших соратников, — дал указания мужчина, приглаживая свои усы.       Послышалось злорадное хмыканье старшего юноши, порицаемому стоило огромных усилий не покрыться стыдливым румянцем. Малкольм не скрывал интереса и своего неодобрения к появлению в стенах штабах загадочного мальчика. В досье на него было больше дыр, чем в швейцарском сыре. Ни о родителях, ни о младенчестве, ни об его опекуне не было достоверных сведений, а тайн, в которые инспектор не был посвящен, он не переносил на дух. Не малую долю к предвзятому отношению высокопоставленного гостя к англичанину с эпатажной внешностью сыграло и покровительство не менее эпатажного аристократа. Сложно было представить более презираемую Рувелье личность, чем разнузданный генерал Кросс. Еще больше раздражало инспектора то попустительство совета кардиналов, которым нахально пользовался неконтролируемый мот. Неприязнь, к слову сказать, у господ была обоюдная. И если до рыжего беса Малкольм не мог добраться, не нарушая субординации, то ничто не останавливало его в получение реванша, отыгрываясь на его воспитаннике.       — Так точно, сэр! — выпалил Аллен. — Я готов приступить к тренировкам в любое время по вашему распоряжению.       — Надеюсь, вы с таким же рвением будете их выполнять, как похваляетесь, — поддел инспектор. — Как ваша травма?       — Не стоит внимания, сэр.       — Он быстро идет на поправку, — влез в разговор повеса. — Применяет народные средства: травы, настойки, диета…       — Прошу нас простить, сэр, но мы вынуждены откланяться. Нас ожидает господин Ли, — прервал шутника Уолкер.       — Что ж не будем заставлять мистера Ли ждать. Ступайте.       — Честь имеем! — отрапортовали юноши и поспешили прочь.       Кабинет главы Черного ордена встретил экзорцистов тишиной и безлюдностью. Расположившись на диване, шкодники притихли, ощущая приближение бури. Угнетало не само грозившее им наказание, которое они заслужили, а его ожидание, расшатывавшее их нервы. Лави в силу своего авантюрного нрава привык к выволочкам, поэтому источал наибольшее спокойствие из троицы. Канда, следуя на поводу врожденного упрямства, старался не показывать своего беспокойства, держался с непоколебимым достоинством. Чтобы занять руки, азиат схватил первую попавшуюся книгу с журнального столика и уставился в нее невидящим взором. Юному англичанину и не требовался выговор, он сам готов был провалиться под землю от стыда. Кусая губы до крови, мальчишка разглядывал носки своих свеженачищенных ботинок. Ему казалось, что даже в них отражались его алеющие уши. Внезапно дверь распахнулась, и в нее волевой походкой вошел смотритель. Полы его халата развевались при ходьбе, как мантия римского прокуратора. Новоявленного Понтия Пилата сопровождал не менее серьезный господин Ривер. Судьи прошествовали до стола и замерли напротив дивана. Комуи не присел в свое кресло, а предпочел возвышаться над злоумышленниками, подобно статуе Фемиды на крыше центрального лондонского суда, призывая к раскаянию. Мужчины переглянулись, мысленно возвращаясь к утренним событиям. Им не пришлось проявлять мастерство дознавателей Скотланд-Ярда, так как из разгромленной кухни вилась цепочка мучных следов, оставленная нерадивыми бунтарями. Следы петляли, заплетались, сходились и вновь расходились, являя собой диковинный рисунок из странных фигур, будто путники тряслись в замысловатой пляске. Иногда отпечатки ног перемежались отпечатками рук, словно по коридорам носилось многорукое и многоногое чудище из самых страшных сказок или мифов. А затем и вовсе что-то ползло по каменным плитам. Оборвалась эта феерия узоров возле двери в покои всем известного затворника, что сильно удивило руководителей штаба. Заглянув в комнату, мужчины лицезрели одну черную, а другую белоснежную макушку смутьянов. Кто вбил в эти необремененные должным умом головы крамольные мысли, и кому принадлежал третий стакан, найденный на заваленном объедками столе, не составляло труда догадаться. О том, в каком сумбуре слуги отмывали коридор и стены, и сколько причитаний от повара им довелось выслушать, ни Ли, ни Ривер ни в коей мере не желали вспоминать. Выдержав драматическую паузу, смотритель извлек из ящика и явил свету злополучную бутылку абсента. С глухим стуком та опустилась на дубовый стол, словно косое лезвие гильотины, ударившись о доски. Китаец прошелся вдоль дивана, готовясь к речи. Вдруг замер возле азиата. Канда невольно вжался в сидение. Боковым зрением он заметил, что ученик историка подавал ему какие-то знаки. Повеса крутил кистью, то показывая ладонь, то ее тыльную сторону. Юу обострил все свои чувства, но не мог сложить в слова беззвучное шевеление губ балагура. Ему казались какой-то бессмыслицей эти «пени, веявшие на реях». Кашлянув, Ли вырвал из рук юноши несчастную, перевернутую вверх ногами книгу и вернул ее на стол со словами:       — И на солнце бывают пятна!       Уолкер горестно втянул воздух. Лицо руководителя научного отдела, которое всегда было благодушным к нему, в тот момент было искажено гримасой, по всей видимости, презрения. И это осознание легло непосильным грузом на юные плечи. Венхам старательно кривил губы, что растягивались в невольной улыбке от участия в этом спектакле «публичной порки». В то же время австриец восхищался выдержкой своего близкого друга и задавался вопросом: чем тот топил внутренний очаг строгости?       — Джентльмены, — начал смотритель, поправив очки, — я не буду выяснять, каким образом сей запрещенный предмет оказался в стенах обители. И не буду в красках вам описывать последствия распития этого источника безумия и преступлений, идиотизма и позора. А предложу вам, раз у некоторых проснулась тяга к литературе, прочесть «Исповедь» Поля Верлена и принести мне доклад о кратком содержании в письменной форме от каждого, — голосом выделил мужчина последнее слово, после чего Канда окончательно скис. — А если вам некуда применить свою удаль, то те, кому позволяет самочувствие, могут заняться полезным делом: колоть дрова, рыть канавы и чистить конюшни в принудительном порядке и на расстоянии друг от друга не меньше мили. А также настоятельно рекомендую посетить все проповеди Его Высокопреосвященства на этой неделе. — Сдулся Лави. — И последнее, наш повар Джери просил вас пламенно поприветствовать. — Ужас сковал Аллена, он уже видел себя павшим голодной смертью.       Затем Ли вернулся к столу и вытащил из ящика еще одну находку в виде сосуда бургундского вина.       — Это я изымаю. Возражения? — наигранно спросил китаец у летописца, принявшего придурковатый и раболепным вид. — Свободны!       Трио юношей дважды просить не пришлось, не прошло и мгновения, как они вылетели из кабинета и как тараканы разбежались по своим кельям. Оставшись наедине, мужчины рассмеялись.       — Молодо — зелено, — покачал светловолосой головой Ривер. — Вино, к слову, хорошее. Вкус у этого шельмеца есть.       — Воспользуюсь своим положением, — хитро ухмыльнулся каратель и припрятал бутылку в ящик стола. — Диву даюсь, как они ночью пол ордена не перебудили. Хвала Господу, Рувелье в неведении. Представляю, какие бы он рапорты настрочил и в какой бараний рог меня бы скрутил.       — Прошлого не воротишь. Если я тебе больше не нужен, то позволь откланяться. Мое назидательное присутствие требуется в отделе, — кивнул австриец, направляясь к выходу. Затем он неожиданно остановился, запустил руку во внутренний карман пиджака и извлек конверт. — Чуть не забыл. Доставили с утренней почтой на твое имя без указания отправителя.       Мистер Ли взял конверт, распечатал его и принялся за чтение письма. Венхам, успевший за долгие годы знакомства хорошо изучить привычки молодого начальника, заметил, как тот поджал губы. Китаец всегда неосознанно так поступал, когда его что-то тревожило.       — Все в порядке? — обеспокоенно поинтересовался Ривер.       — Да, да, — поспешно заверил его тот. — Ступай.       Комуи надолго погрузился в раздумья, всматриваясь в закрывшуюся за другом дверь. Затем снял с блюдца чашку кофе, его личное топливо. Мужчина поджег письмо и опустил пылающий лист на блюдце. Язычки пламени задорно пожирали тайное послание.       На город медленно опускался сумрак. То тут, то там зажигались фонари, освещая дорожки Гайд-парка мягким светом. Неторопливо прохаживались лондонцы вдоль кромок озера Серпейтайн. Ребятишки швыряли мякиши хлеба в холодную воду, где скользили утки. Молодые художники разместились у постамента нашумевшей статуи Ахилла, делая зарисовки обнаженного героя. У арки Веллингтона прогуливался джентльмен. Заложив руки за спину, он делал несколько шагов вперед, затем разворачивался и шел в обратном направлении. Изредка мужчина доставал из жилета карманные часы, откидывал золоченую крышку и вглядывался в циферблат. Невдалеке послышался стук копыт, а затем показался брум. Экипаж замер в нескольких футах от джентльмена, дверца кабины приглашающе распахнулась. Мужчина пригладил растрепавшиеся на ветру черные волосы, поправил съехавшие на нос очки и поспешил к карете. В экипаже его ожидал крупный пожилой господин с коротко стриженными соломенными волосами, пышными бакенбардами и внимательными карими глазами. Визави выждал паузу, давая молодому джентльмену себя рассмотреть. Брум тронулся, неспешно двигаясь вдоль улиц под оглушительный грохот колес.       — Добрый вечер, мистер Ли, — послышался его тихий голос.       — Добрый вечер, господин…       — Джонсон, Эдвард Джонсон, — представился незнакомец.       — Господин Джонсон, — кивнул китаец. — Я вас внимательно слушаю.       — Лондон - занятный город, — отвлеченно начал собеседник, лениво поглядывая на пейзаж за окном. — Но многолюдный и пестрит разными зданиями. Я не любитель архитектуры, мне, знаете ли, не хватает родных просторов. Я прибыл в Британию, можно сказать, инкогнито по одному деликатному делу, в которое моему нанимателю не хотелось бы посвящать местные власти. На этой стороне океана у меня не так много ресурсов, необходимых для благополучного исхода порученного мне дела. Насколько мне известно, вы, мистер Ли, прогрессивный человек, смотрящий в будущее, обладаете недюжинными талантами и возможностями, а также заинтересованы в налаживании связей в Новом Свете. Вы слышали такое выражение: «Мanus manum lavat»**?       — Вы льстите моей скромной персоне, — усмехнулся Комуи, склонив голову набок. — Чем же я могу служить агентам Пинкертона?