По эту сторону облаков. Как я стал предателем

04.08.1999 гг. Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо). Южная оконечность, порт Хакодате.

       Железнодорожный вокзал Хакодате выстроен в форме огромного парохода с чёрной трубой зала ожидания. Напротив многоэтажные отели, похожие на окаменевшие океанские лайнеры. Причал для яхт был здесь же, только перейти под шоссе. В аккуратной будочке сидела аккуратная дежурная. Я спросил про яхту Коллонтай.        — Причал B-12, — сообщила старушка. — Капитан Анастасия Балчуг.        По дорогу к причалу B-12 я пытался понять, во что вляпался.        Настя Балчуг, надо же. Ещё один призрак из прошлого. Дылда с вьющимися рыжими волосами и удивительно аккуратными, округлыми грудками, всегда в светло-коричневой униформе кадета Колледжа Береговой Охраны, что в Исикари. Я сразу понял, что она непроста. Простой человек просто не прошёл бы в один из пяти Колледжей, где учащийся получает даже не стипендию, а зарплату.        Когда же мы познакомились? Точно после волны. В парке за университетом ещё стояли палатки переселенцев. И после Черноголовки. Я не хотел приезжать во второй раз, но Москаль-Ямамото уговорил — было достаточно подписать какие-то бумаги, предъявить удостоверение желтокрылого и отхватить трёхкомнатную квартиру в Асибецу. Содержание бумаг я плохо запомнил. Зато помню, как бродил по городу, достаточно пьяный, и понимал, что теперь у меня тоже нет ни дома, ни судьбы, ни прибежища. Даже в лицейском общежитии наши комнаты занимали другие.        Так устроена цивилизация. У птиц и у зверей есть норы и биоценозы. А человек — без места, некуда ему пойти.        Всё это я помнил, а как мы познакомились с Настей — забыл. И как долго мы были вместе тоже забыл. Можно, конечно, восстановить воспоминания, если достать календарь и калькулятор.        Потом я уехал доучиваться в Новосибирск (или Новосумбурск, как называл его мой однокурсник Аэробушек). А когда я вернулся, мы переспали в последний раз и разъехались — я в Асибецу, поближе к Штырю, а она в Хакодатэ. Чувство пересохло, как канал на рисовом поле, когда опускают шлюз.        И вот я по-прежнему техник инженерной службы, а она уже капитан катера береговой охраны. Что неудивительно — она умная девушка, просто без заморочек. Интересно, откуда они знают о нашем романе? Я перебрал варианты и выбрал самую простую модель: от Антона Кэндзабуровича. Надо спросить, хотя он всё равно не признается. Я подошёл к «Александре Коллонтай». Яхта оказалась стандартным малым патрульным класса Такацуки с положенной красной S на борту. Трап опущен. Похоже, на яхте ждали гостей.        Я поднялся, мягко прошёл по палубе и скорее по рабочей привычке заглянул в иллюминатор.        Настя лежала на тесной откидной кровати, её круглые груди с розовыми сосочками двигались в такт дыханию. А между обнажёнными бёдрами пристроилась низкорослая девушка, тоже голая, и в коричневой фуражке на прямых и длинных чёрных волосах. Насколько я мог разглядеть, низкорослая была японкой.        Полуприкрытые глаза Насти блестели от удовольствия. Я уже хотел отпрянуть, но тут её веки поднялись, и стало ясно, что она всё заметила. Балчуг выдохнула, поднялась на локте и другой рукой потрепала подружку по фуражке. Японка оторвалась от лакомства, что-то сказала в ответ, а потом подалась к Насте и деликатно поцеловала её в губы.        Я отступил к трапу и приготовился ждать. Но дверь каюты отворилась сразу же. Оттуда показалась голая Настя с бушлатом на плечах.        — Давай, заходи, — сказала она хриплым голосом. — Всё вас приглашать надо.        Я спустился по шатким ступеням. Балчуг пошлёпала в душ, а голая японка в форменной фуражке так и стояла посередине комнаты, вытянувшись по стойке смирно. Ростом она с мою ученицу Ясуко Отомо, и побритые подмышки и лобок только добавляют ей невинности. Но лицо жёсткое и взрослое, а на фуражке медный значок в форме крабика.        Значит, я попал.        — Это вы товарищ Шубин? — спросила она.        — Да, — я подаю красный конверт. — Вот моё извещение. Я прибыл для опознания.        — Благодарю, — краболовка взяла конверт и достала стандартное письмо — как-будто мне был смысл его подменять. Просмотрела и вернула обратно в конверт. Потом спрятала конверт себе под фуражку.        — Капитан Накано Сидзуки, — представилась она. — Уполномочена сопровождать вас для опознания и допросов.        — А вы с Настей… подруги? — я понял, что не знаю правильного жаргонного слова. — Или я просто отвлёк вас от исполнения служебных обязанностей?        — Это закрытая информация. Позвольте!        Капитан Накано Сидзуки прошлёпала по холодному рифлёному полу к душевой. Осанка у неё была выше всяких похвал. Да и попка вполне даже ничего.        Я поставил чайник.        Спустя пять минут они вернулись. На головах — чёрные флотские полотенца с красной звездой. У Накано поверх полотенца нахлобучена всё та же фуражка.        Разговор за чаем сперва буксовал. Капитан Накано Сидзуки очень хотела обсудить вечерние новости, а я уже четвёртый месяц их не смотрел.        Американцы что-то замышляли. Подтянули к Иокогаме Шестой Флот якобы для учений во Внутреннем Море, требовали от руководства Японской Социалистической Республики легализовать сторонников объединения из Униты и всячески пытались сорвать подписание договора с Китаем. Это что-то значило, но наедине с двумя голыми девушками я не мог сообразить, что именно.        Капитан Накано Сидзуки натянула форменные штаны и китель, подвязала галстук.        Я надеялся, что меня прокатят на штатной «Ямахе». Но капитан заявила, что не будет тратить на меня бензин и мы, словно школьники, покатили в трамвае. Центральный госпиталь расположен на остановке Тюобён. Но в последний момент капитан решила проехать ещё одну, до Горё-какукоэн.        — Зачем?        — Там кондитерская!        После двух рогаликов с отличным шоколадом моё жизненное положение стало казаться совсем недурным. Я пока не под арестом, и уже успел побывать в маленьком приключении. Это не должно оказаться слишком опасным. Москаль-Ямамото тоже был на допросе, и, несмотря на все свои махинации, благополучно вернулся к работе.        Мы прошли через основное здание Центрального Госпиталя, как нож через масло. Накано прекрасно ориентировалась в этом стерильно-белом лабиринте коридоров, лестниц и регистратур. Похоже, для неё это было не первое, и даже не десятое подобное дело.        Мы вышли во двор, обогнули корпус и оказались перед малозаметным двухэтажным домиком из красного кирпича. Судя по фасаду, он помнил ещё те времена, когда Япония была единой империей.        В прозекторской очень чисто и тихо. Старомодные гранитные столы пахнут дезинфекцией. И дежурный, и безмолвные санитары — сплошь японцы. Наверное, здешние должности передают по наследству.        — Q-57, — говорит краболовка. Даже форменные белые бахилы кажутся на её ножках частью обязательной униформы.        Тело выехало из шестиугольной ячейки холодильника. На скукоженных пальцах ног сильно отросли ногти. Санитар без предупреждения стащил простыню с головы.        Я посмотрел. Это оказалась не так страшно. Потому и не предупредили, что в таком виде он не пугал.        — Вы знаете этого человека?        Можно было И не наклоняться — всё ясно и так. Подбородок, виски, чёлка — такие же, как я увидел в первый день саппорского лицея. Только немного выросли и кожа теперь сухая. Однако для порядка я всё же склонился над знакомым лицом. Оно так и застыло в немом удивлении.        — Узнаю. Это он.        — Что за «он»?        — Мой друг по Лицею. Судя по обстановке, — я вдохнул морозный воздух из камеры холодильника, — покойный.        — Назовите имя и род занятий опознанного вами друга.        — Григорий Пачин. Я не знаю, чем он сейчас занимается.        Краболовка сделала рукой знак. Я не успел разглядеть, какой. Санитар щёлкнул мышкой и Пачин уехал обратно ячейку.        — Как вы познакомились?        Я не выдержал.        — Хватит! Это всё есть в моём личном деле!        — Прежде, чем ехать сюда, — сказала краболовка, — я запросила центральный архив Саппоро. Правоохранительные органы не располагают его досье. Человек, которого вы назвали Григорием Пачиным, ни разу не привлекался к ответственности.        Мне казалось, что она врёт. Но неясно, зачем.        — Мы познакомились в первом математическом лицее Северное Сияние.        — В каком году это было?        — Это был тысяча девятьсот девяноста второй год. Мне исполнилось четырнадцать, когда я поступал.        — Вы помните обстоятельства знакомства?        — Мы оказались в одном классе. Можете проверить по спискам учеников. Мы жили в общежитии, наши дела точно остались в архиве.        — Продолжайте. Вы учились в одном классе. Что далее?        — Потом мы все поступили в Новосибирск. Все четверо.        — Четверо?        — Простите…        — Вы упомянули себя и покойного Григория Пачина. Но кто были остальные двое?        — Это не важно.        — Это важно. Кто были остальные двое?        Я молчу. Краболовка вышла из холодильной и зашагала в конец коридора, к чёрной двери без номер. Руки у неё были в карманах. Я тащился за ней. У неё был свой ключ.        За дверью — тесный кабинетик, куда еле-еле поместились стол и два стула. Окон нет, и кажется, что ты очутился в подвале. Я сел спиной к двери и понял, что уже не выдерживаю.        — Остальные двое — это Такэси Ватанабэ и Антон Москаль-Ямомото, — сказал я. — Последнего вы уже допрашивали. Я не понимаю, зачем эти вопросы.        — Моя обязанность — сличить все версии.        — Можете считать, что Москаль-Ямамото сказал вам всё, что мог сказать я. Мы всё равно были вместе, я не думаю, что знаю о покойном что-то, чего не рассказал он. И я не думаю, что он вас дурил сознательно. Запишите это в протокол и оставьте меня в покое!        — То есть история про центрифугу — это тоже правда?        — Что за история про центрифугу?        — Давайте вы всё-таки ответите на мои вопросы. Покойный Пачин поехал вместе с вами в Новосибирск верно?        — В Новосибирск.        — Приношу свои извинения. И что случилась дальше?        — Мы учились все четверо. Потом случилась авария. После неё наши пути разошлись.        — Какая авария имеется в виду?        — Волна.        — Простите?        — Я имею в виду аварию во время испытаний на Башне. Это случилось в тысяча девятьсот девяносто шестом году.        — Я помню эту аварию. Скажите, покойный Пачин присутствовал на Хоккайдо в момент аварии?        — Нет. Он остался в Академгородке.        — Где расположен Академгородок?        — Это возле Новосибирска. Там было наше общежитие.        — Что случилось потом?        — После аварии Пачин сказал, что не может это оставить и попытался устроиться волонтёром. Ему дали академический отпуск, разрешили всё пересдать. Через год, когда я сдавал государственные экзамены, он, насколько я помню, бросил университет уже окончательно.        — Вы знали, что он вернулся на Хоккайдо?        — Не знал.        — Он интересовался политикой?        — Нет.        — Таким образом, его желание поехать в Югославию и принять участие в гражданской войне было вызвано не политическими причинами?        Я сглотнул. Её холодные глаза, казалось, смотрели мне в самое сердце.        — Я ничего об этом не знаю. Он не говорил ничего такого. А если и говорил, я не придал этому значения. Ну, вы понимаете, как это бывает? Он всегда с кем-то спорил, мы не обращали на это внимания.        — Понимаю.        — Ещё вопросы?        — Да. Были ли среди друзей покойного люди, которые бы интересовались политикой.        — Таких не помню.        — Я вам помогу. Например, ваш общий друг Антон Кэндзабурович Москаль-Ямамото состоял в Национал-большевистской Партии Эдуарда Лимонова. А потом вступил в ЛДПР.        — Это не больше, чем шутка. Антону просто интересно, возьмут ли его. Я не знаю, что он вам наплёл, но я его друг, можете мне поверить. Я хорошо знаю Антона. Это не больше, чем ещё одна шутка.        Краболовка щёлкнула в кармане диктофоном.        — Благодарю за содействие, — сказала она.        — Хон де ии…        — Куда вы намерены отправиться сейчас?        — Домой, в Асибецу. Куда же ещё?        — Я полагаю, что вы могли бы отправиться в Саппоро.        — Зачем?        — У вас пересадка в Саппоро. Вы могли бы погулять по столице.        — Я знаю. Но в вашем же ведомстве мне посоветовали этого не делать.        — Обстоятельства изменились. Скажите, вы любите крабов?        — Они хорошие.        Краболовка подошла к двери и взялась за ручку.        — В Саппоро, за Ботаническим Садом, в одном здании с отелем Яёй, есть превосходный ресторан Банкири. Там подают бельгийские вафли и изумительных жареных крабов в сладкой панировке. Если вы купите билет и сядете на ближайший поезд, — она посмотрела на часики, — то часов в восемь успеете там отужинать.        Интересно, а если я приеду в этот Банкири и закажу вместо крабов суп-мисо, у меня получится отвертеться?        — Вы поедете со мной? — наугад спросил я.        — Я буду сопровождать до вокзала, — краболовка достала пачку синих «Peace» и затянулась. — Инкогнито, разумеется. Но поедете вы один.        — Почему?        — Это закрытая информация.        — А что, если я откажусь? Может, мне не хочется играть в ваши шпионские игры. Сейчас поеду на вокзал, куплю билет до Саппоро, а там пересяду на скорый до Асибецу. Что вы на это скажете?        — Это будет крайне неосмотрительно, товарищ Шубин.        — И вы вызовете меня снова? —       Это не так, товарищ Шубин. Мы будем действовать другим способом.        — Получается, за неявку в ресторан меня накажут?        — Это так, товарищ Шубин.        — Какое же наказание предусмотрено за саботаж терияки?        — Это также закрытая информация, товарищ Шубин.        И открыл дверь.        По стёртым ступенькам мы поднялись к дежурному. Тот без единого слова выпустил нас на мокрый асфальтовый двор.