По эту сторону облаков. Как я стал предателем

2 августа 1992 года Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо) Центр острова, зона А возле Объекта 104

А каким было моё первое предательство? О, сейчас расскажу. Первое настоящее предательство — оно как первый экзамен, первый поцелуй, первый нетрудовой заработок. Итак, когда завыла сирена, мы все трое были в лаборатории. — Вернёмся? — спросил я. — Можем попытаться, — отозвался Ямамото, — но скорее всего, это учебная. — В случае учебной мы всё равно должны покинуть зону А. — Я знаю, — произнёс он. И не тронулся с места. Я подошёл к окну и попытался определить, что происходит на строительстве. Но сколько не вглядывался в солнечную даль, никаких перемен не заметил. За Снегозащитной рощей всё шло своим чередом и работало как положено. Но это ничего не значило. Я попытался припомнить. Как обычно и бывает, всё что сказано на этот случай в инструкции, напрочь вылетело из головы. А ведь я инструкцию не только учил, но и сдавал. — Слушая, ты не помнишь, — я обернулся к Антону, — в зоне Б положено прекращать, если учебная тревога? — Даже если положено, они не прекратят, — как всегда невозмутимо отозвался Москаль-Ямамото, — Им начальство потом за простой всем конечности поотрывать. — Разве у них не одно начальство с теми, кто тревогу даёт? — Ну ты тёмный! Строители — подрядчики Академии, заказчик — армия, а тревогу дают краболовы. Они даже не предупреждают, чтобы более внезапно было. — Глупость какая. Получается, если на Штыре и правда случится авария, на сирену все просто забьют. — Если на Штыре и правда случится авария, то дадут Красную. Её ни с чем не перепутаешь. И знаешь, что? Москаль-Ямамото посмотрел на Штырь, словно на Объекте 104 было что-то написано. — Давай, говори. — Если на Штыре и правда случится авария, то местным жителям уже никакая тревога не поможет. Вот так. Так что пусть гудят и жужжат, сколько влезет. Главное, чтобы Красную не включили. И, надо сказать, Антон оказался прав. Когда пошла волна и Красную врубили по всему острову, толку от неё оказалось немного. Как нетрудно догадаться, так мы в тот день никуда и не эвакуировались. Сидели за лабораторным столом и болтали, как в кафешке. … — Но у нас даже теперь много хороших физиков, — заметил Москаль, — до революции ничего подобного не было. А потом — как грибы после дождя. Капица, Ландау… — Шубин, — добавил я. Этой весной у нас как раз прошла лекция Величковского. — Да, Шубин. Но не этот. Двух Шубиных физика конденсированного состояния не выдержит. Качалов, Флигендберд. И, в перспективе, Ватанабэ. — Наш Такэси? — Думаю, да. Есть все шансы. Он не только ничего кроме физики не умеет — это у нас в лицее нормально, есть даже те, кто умеет на одну вещь меньше. Он ещё в придачу ничем другим не занимается. А вот последнее — редкость. Особенно среди советских учёных нашего времени. Кого не возьми — либо в дурке лежал, либо барыжит красной курильской икрой по кооперативной линии, либо раввин-активист. Что, в принципе, одно и то же. — А ты реактивами не торгуешь? — Ну я же не учёный. Я на него просто учусь. — Я думаю, всё дело в сталинских временах. Стукнула входная дверь. Похоже, датчики запомнили, что мы вошли и не вышли. — Опять проклятый Сталин дотягивается? — Мне профессор Флигенберд рассказывал. Что даже он, уже при Брежневе, пошёл в учёные потому, что там власть не трогала. Можно было изобретать, придумывать и решать задачки на партсобрании. Ни рабочему, ни крестьянину, ни комсомольцу это не светило. Он так и сказал — предприниматели шли в науку, потому что нигде больше нельзя было предпринимать. — Так предпринимательством можно и на рынке заниматься. Или в мастерской. Заведи артель и предпринимай, чего хочешь. — Нет, это-то понятно. Торговать или артель завести ты мог и при Сталине. Но миллионером через это ты стать не мог. — Но ведь и через науку тащемта миллионером не станешь. Только академиком. Хотя оклады у них, конечно, достаточные. Вполне на уровне миллионеров. Наших, разумеется. Не долларовых. По лестнице поднимались. — Тут другое. Кто такой богатый? Это тот, у кого достаточно денег, чтобы не беспокоиться о деньгах. — В этом смысле Гриша у нас миллиардер. — Это не совсем так. Гриша не думает о деньгах — это верно. Но он постоянно о них беспокоится. В лабораторию вошли трое. Мы усиленно делали вид, что не испуганы. — А вы что, эксперименты ставите? — спросил незнакомый мне креол-краболов. Двоих других я уже видел: японцу сдавал инструктаж, а русский запомнился роскошной фамилией Грай-Жеребец. Все трое в штатском, но на голове — фуражки с крабами. — Угу. — Тревогу слышали? — Слышали. — И что? — Решили, что учебная. У нас реактивы, — я кивнул на заставленный стол. — Их же спрятать надо сначала. Опять же, по инструкции. А вот Москаль-Ямамото предусмотрительно молчал. Старший подошёл к столу. — У вас же места нет. Всё склянками заставили. — Мы вольфрамовую кислоту искали. — А что, разве бывают кислоты на металлах? — Бывают! Можете у Глинки посмотреть. — Рад за вас, ребята. А теперь пошли. — Мы что-то нарушили? — Я отступил на шаг. — Пока ничего. Но тревога для всех. Вы должны покинуть зону А. — А можно остаться? — Категорически запрещено. На Объекте 104 проводятся испытания. — А можно реактивы убрать. — Даю вам две минуты. Ждём! — Мы не успеем. — Значит, оставляйте как есть. За несколько часов вне холодильника они не испортятся. — Да не в этом дело! — А в чём? Я шагнул с холодильнику — и загрохотал. Нога задела стопку металлических полочек, которых мы вытащили из холодильника. Старший сделал вид, что ничего не заметил. — Уходим, — сказал он. Москаль-Ямамото вздохнул и поднялся. Возле двери обернулся: — Идёшь? — Я останусь. — Вы обязаны покинуть зону А, — сказал старший всё тем же спокойным голосом, — В том случае, если вы откажетесь, мы обязаны вывести вас силой. — Мне надо подумать! — У вас есть полминуты на размышление. — Вы говорили две! — Вы уже истратили полторы минуты на бессмысленные пререкания. Я облокотился об холодильник, вдохнул, выдохнул. И на выдохе решил, что сделаю. Так я в первый раз стал предателем. Подошёл к холодильнику и распахнул дверь. Холодная металлическая ручка липла к пальцам. Воробьёва сидела внутри: бледная, с крошечными льдинками в рыжих кудрях. Когда зажёгся свет, она вздрогнула и повернулась. — Что, закончилась? — Выходите, — скомандовал старший. Алина поднялась. Я прикрыл за ней дверцу. Так дворецкий закрывает дверь лимузина за голливудской звездой. — У неё, насколько я понял, нет пропуска. — Нет, — сказал я. Пытаться дурить его отцовским удостоверением было бы бессмысленно. — Всё ясно. Ваше полное имя? Японец достал блокнот и карандаш. — Воробьёва… Алина Васильевна. Я его одноклассница — Ясно, — сказал японец на чистом русском языке, — этого достаточно… Дальше не нужно было ничего приказывать. Мы вышли из лаборатории и зашагали обратно прежней дорогой. Понурый дежурный выпустил нас через тот же турникет. Там краболовы разделились. Японец вычеркнул что-то из блокнота и пошёл вместе со старшим вдоль ручья, а Грай-Жеребец остался у поста и не спускал с нас глаз, пока мы не скрылись за поворотом. Когда мы шли мимо старшей школы, Алина нарушила молчание. — Отведи меня на станцию. Билет купить надо. — До Саппоро? — А куда ещё может быть? — Ты в таком виде не поедешь. Твоя одежда дома осталась. — Я пообедаю и вечером поеду. Да, и ещё. Возражения не принимаются. Именно так я и стал предателем.