Маяк

…Потом он рассказывал ей, как родилась и росла Калия, как он был счастлив и печален, женат и разведен, трезв и обдолбан, как стоял на мосту и смотрел на город, из которого она сбежала, как набивал новую тату и продавал старую квартиру. Молчал о том, как тогда, после ее отъезда, душила его ядовитая змея-обида. Или злость. Или даже разочарование. Эта тварь всегда представлялась по-разному, приходила в гости, уводила всё глубже, по спирали вниз. Он самому себе едва ли мог признаться, что на самом деле ее звали тоской и отчаянием. Как он ночами смотрел в потолок, и она в красках пересказывала ему сказочку про направленное в лицо дуло. Каждый раз в воображении эпизод обрастал новыми отвратительными подробностями. Она сидела в углу голодной крысой и кидалась на него в любой удобный момент. Стоило отвернуться от дочери. Стоило уснуть жене. Приносила ему в зубах, как дорогой подарок, все солёные, вязнущие на языке фразы: яошибласьвтебе, тытожеменябросил, тывзялеечтобыутебябылигарантии. Молчал о том, как стоял перед зеркалом и смотрел на рубленые буквы – и переставал в них верить. Становился пустым и глухим, и дождь в свете фар казался кристаллами порошка, и выли сирены за мостом, и он вздрагивал от телефонных звонков – в трубке никогда не раздавался ее голос, и крыса-тоска ухмылялась: она тебя бросила, она тебя бросила, она тебя обманула, зря ты ей поверил, зря ты за ней ходил как привязанный, смотрел ей в рот, ел из ее рук, спал на коврике у ее постели, глупый уличный пёс. Рассказывать стоит лишь то, что имеет значение. Отчаяние больше не имело власти над ним ни в прошлом, ни в будущем. Потому что она тоже рассказывала ему – как Пуля не чернилами, а словами выбила Полярную звезду, которая всё это время освещала ее дорогу – иногда едва заметная, потерянная в грозовых облаках и снежных бурях, но всегда выводящая из самых дремучих лесов. Рассказывала, как страшно остановиться и обернуться. Поверить.