Стану минутой твоею каждой

— Чёртово совершенство, — восхищённо выдыхает Мэтт, имея его взглядом. Гарри сглатывает. Ради такой реакции вся эта авантюра того стоила. Он всё же фыркает, искоса поглядывая на Даддарио. Ситуация представляется ему до ужаса нелепой. Он сидит полуголый в кресле. На нём нет ничего, кроме трусов, светло-голубой рубашки — ещё той, с самого первого комик-кона — и… чулок. На нём чулки просто потому, что Мэтт его попросил. Казалось странным донельзя не выполнить этот каприз. Несмотря на многолетний опыт не самых приятных разговоров, в которых необходимо было проявлять стойкость, Мэттью он отказывать так и не научился. — Тебя правда это заводит? — прищуривается недоверчиво. — Видел бы ты себя со стороны, — хрипло отвечает Мэтт, приближаясь, — ты выглядишь так… — Глупо, — подсказывает Шам, усмехаясь. — Сексуально, — возражает Мэтт, подходя вплотную. Он сокращает расстояние между ними, и, кажется, Гарри может видеть переливы жидкого золота вокруг зрачков. Он хочет его. Прямо сейчас. Он хочет его таким. Мэттью разрывает зрительный контакт, резко отстраняется, и Гарри даже не успевает спросить, что тот задумал — из комнаты исчезает на удивление быстро. Впрочем, он возвращается минут через пять. О том, что Мэтт в комнате, возвещают не шаги или его собственные слова — щелчок фотоаппарата. Его снимают. Мэтт его фотографирует. За время их знакомства это впервые. Гарри встречается с ним взглядом, задерживает дыхание и смотрит. Смотрит, рассматривает, впитывает, припаивает Мэтта к себе. Разрешает себе сполна насладиться моментом, когда только они вдвоём. Лишь Мэтт и Гарри. И ничего иного не надо. — Почему сейчас? — спрашивает, потому что ему на самом деле любопытно. — Если бы я начал снимать тебя на площадке, я бы не смог остановиться. Сердце заполошно бьётся о рёбра — Мэттью Даддарио когда-нибудь станет причиной его кончины. И он ему это позволит. Эта мысль зудит в его подсознании, и он настолько уходит в себя, что не замечает, как вокруг становится тихо. А Мэтт — запредельно близким к нему. — Я так давно хотел увидеть тебя другим, — касается пятки — у Гарри кожа горит адским пламенем от его прикосновений. — Не правильным, сдержанным, милым. Другим. Таким, каким тебя смог запомнить только я. — Что тебе мешает, Мэттью? — игриво улыбается, в глазах ласковые смешинки — искорками по карим радужкам. — Я весь твой. Мэтт поднимается выше, оглаживает колено, но не отводит взгляда. Скользит длинными пальцами к резинке и издевательски медленно снимает. По миллиметру, будто ждёт, пока упрямое четырёхкамерное не взбунтуется окончательно от эмоций, рвущих его на части. Прикосновение пальцев к коже устраивает настоящий атомный взрыв. Был Гарри — и вот его уже нет. Распался на молекулы, разлетелся в пыль — не сложить воедино. Когда Мэтт касается губами колена, Гарри стонет. Хорошо, с ума сойти, как же хорошо. — Сносит крышу от тебя, понимаешь? — повторяет последнее слово снова и снова, словно не верит. — Срывает напрочь при мысли, что ты такой только со мной. Хотелось бы навсегда остаться здесь с тобой. Гарри не медлит. Гарри и так уже заведён до предела. Он тянет Мэтта на себя и произносит, едва справляясь с возбуждением. — Запомни меня, Мэттью. Ему не нужно просить дважды.