Без крыльев, в белых халатах

      Половина дежурства проходит до странного спокойно, без происшествий. Даже на обед выкраивается время. Только прогуляться не получается из-за писанины. Это единственное, что задалбывает Юру — заполнение документов. Кто постарше из врачей, жалуются, что раньше такого не было. Юра обожает слушать такие «а вот раньше»-истории. В каких-то моментах раньше, может, и было лучше — меньше бумаг, которые надо заполнять, волокиты не было, страховых комиссий. Но раньше и компов не было, и одноразовых инструментов, и лекарства было не достать. Но и болели тогда не так. И хоть Юра солидарен с больными, жалующимися, что врачи сейчас на больных даже не смотрят, но он-то знает, что не на врачей надо обижаться, а на страховые компании, которые жадно следят за тем, чтобы не дай бог врач продержал человека один лишний день на больничном или выписал лекарство или обследование, которое не входит в стандарт лечения. А если ещё и почерк у врача нечитаемый, придут и заставят переписывать.       У Юры вот почерк хороший, из-за этого некоторые бабульки подозрительно косятся на него на приёме и спрашивают: «А вы точно врач? Больно понятно пишете».       У Отабека полно подобных историй — у него тоже почерк разборчивый, его сопроводительные можно в пример ставить. А ещё все к его татуировкам придираются. Юра до икоты ржал, когда Отабек рассказывал, как одна ебанутая чуть за дверь его не выставила. Вызвала скорую своему деду с давлением, Отабек его диуретиками размочил, давление снизил, экг снял и сказал, что надо ехать в больничку. Бабка, которая ни на шаг от него не отходила, тогда ответила, что никуда они с ним не поедут, и потребовала прислать им врача не с зоны.       Юра идёт по коридору второго этажа, где располагаются операционные с реанимацией и палатами интенсивной терапии, и думает о том, что Отабек за сегодня ещё никого им не привозил. Это подозрительно. Надо будет позвонить, сменами вдруг поменялся, может.       Отабек тоже дежурит сутки через двое, как и Юра. И даже если кто-то из них меняется сменами с напарниками, всё равно потом через какое-то время они снова совпадают. Их подстанция скорой обслуживает район этой больницы, и Юре нравится, как чётко и слаженно Отабек всегда работает. Ни одного лишнего движения, бесстрастно, без суеты и криков. Привезя тяжёлого пациента, почти всегда остаётся узнать его состояние или звонит потом обязательно, интересуется. Часто выручает Юру, если дедушке что-то срочно надо, а он на работе и никак не вырваться. И на выходных пересекаются у того или у другого в гостях за пивом и приставкой.       Так было не всегда, притирались они долго, Юра вообще смутно помнит, когда первый раз его встретил. Просто однажды Отабек привёз обварившегося бомжа. В подвале дома трубу с горячей водой прорвало. Это было одно из первых Юриных дежурств, и он плохо помнит те события. На ожоги четвёртой степени, поразившими шестьдесят процентов площади тела, страшно было смотреть, Юра трясущимися руками с трудом поставил подключичку*. Дальше Юра помнит, что стоял на крыльце и нервно курил, когда к нему подошли и попросили зажигалку. Он машинально протянул её, не глядя и надеясь, что его не будут ни о чём спрашивать или заводить разговор. Только мимолётно глянул на бейдж, прочитал «Врач-реаниматолог бригады СМП Отабек Алтын» и тут же забыл. Докурив, ушёл не попрощавшись, потому что не здоровались. А в другой раз, увидев снова это имя на бейдже, уже присмотрелся к лицу и решил познакомиться. Извинился, что в тот раз повёл себя, как мудак. На что Отабек протянул руку и сказал: будем друзьями. Вот так просто, как в детском садике. Отабеку вообще чужды какие-то заморочки, привычные для других, он не приемлет полумер, никогда не ноет и всегда говорит прямо, не изворачиваясь. И Юра очень его за это ценит и уважает, несмотря на каноничную вражду между скоровиками и приёмником.       Юра стучится сначала в ординаторскую, но не дождавшись ответа, идёт к кабинету с чёрным по золотому надписью на двери «Заведующий ОАРИТ Никифоров Виктор Михайлович». Перед дверью вынимает телефон, находит чат с Отабеком и набирает ему сообщение. привет вы куда пропали сегодня с другими приемниками мне что ли изменяете? смотри у меня :DD       А потом стучится и приоткрывает дверь, услышав из кабинета строгое «да».       — Вить, к тебе можно? — спрашивает он, заглядывая в проём. — Не занят?       — А, Юра, нет, не занят, — слышит в ответ. — Заходи.       Виктор сидит за столом у окна, за компом. И Юра думает о том, что Гоша пиздюк, хотя чему он удивляется. С глазом у Виктора всё нормально, небольшой синяк под правым, а в остальном он в порядке. Юра проходит в уютный светлый кабинет, успев заметить, что до того, как Виктор сворачивает окно браузера, там была открыта страница фейсбука с чьей-то фоткой. Ну и ладно, Юра не назойливый. Не полезет выпытывать.       Он садится на мягкий кожаный диван, Виктор разворачивается к нему в кресле. Вид такой заебавшийся, и как-то даже старше выглядит. Или это освещение виновато.       — Как дежурство? — спрашивает Виктор первый, сложив руки перед собой домиком. — Много поступило?       — Да так, — уклончиво отвечает Юра, вглядываясь в его лицо и прищуренные глаза, — на завтра легли на операции.       — Что-то интересное? — смотрит тот в ответ холодным взглядом.       — Да нет, всё как всегда: вены, жкб**, пара грыж, на желудке операция, по гинекологии чё-то.       — Ску-ко-та, — тянет Виктор и отворачивается к экрану компа с фотографией своей странной собаки на рабочем столе, с кличкой в честь любимого вида кофе. Помесь пуделя с лабрадором, кажется. Лабрадудель, лабрадудель Моккачино. Юра хихикает вслух. Но Никифоров не обращает внимания. Задумчиво трёт подбородок и смотрит куда-то мимо.       — Тебя ведь не было на пятиминутке? — спрашивает зачем-то Юра, не отводя глаз.       — Ну да, куда я в таком виде? — не глядя на Юру, тот тычет длинным пальцем в свой синяк. — Барановская бы причитала потом с Фельцманом на пару: Виктор Михайлович, как же так, вы лицо нашей клиники, как вы могли?       Юра фыркает от того, как похоже Витя пародирует манеру Барановской разговаривать.       — Ты знал, что они с Фельцманом спят? — как бы между прочим, спрашивает тот.       — Фу, спасибо, я есть собрался, теперь не хочу, — кривится Юра.       А потом воображение подкидывает ему картинку, и он кривится ещё сильнее. Никифоров усмехается, покосившись на него. Мысли, видимо, читает. Яков Семёнович Фельцман, заместитель начальника по лечебной части, совсем не подходит на роль воздыхателя их главврача. Тонкая, высокая, изящная, как балерина, Лилия Марковна, и грузный лысеющий старикан с хищным лицом, как у ворона. Не, он хороший мужик на самом деле, но представить их вместе очень сложно. А уж в постели тем более. Его опять передёргивает.       — А чё это ты лицо больницы? — переводит Юра тему. — Я чего-то не знаю?       — Да просто когда комиссии разные приезжают, — раздражённо машет тот рукой, — меня пихают везде вперёд, мол, приличный на рожу, пизжу складно.       Юра хохочет над тем, как Виктор себя характеризует, но соглашается с этим.       Они ещё обмениваются несколькими фразами с подачи Юры, но Виктор отвечает на отъебись так, что тот не знает, как дальше развить тему, и они умолкают. Юра рассматривает кабинет, дипломы и сертификаты в золотых рамках по стенам, фотки, благодарности какие-то, награды. Когда у Юры будет личный кабинет, он свои тоже развесит, как чемпион — медали. Чтоб все знали, что он не кто-то там, а учёный врач. На полке в шкафу напротив стоит слиток золота. Юра даже прищуривается и подаётся вперёд разглядеть поближе, а оказывается, это тот самый Пако Рабан ван миллион. И наконец, Юра решается, а то сил уже нет молчать и смотреть на отрешённую рожу.       — Не расскажешь, что у тебя случилось? Все хоть живы у тебя?       — Да, Юра, всё хорошо, правда, — тот запускает обе пятерни в волосы, опустив голову, и Юра замечает, что у пробора корни темнее. Красит? И так светлый ведь.       — А чё тогда мрачный такой и в очках с утра? — интересуется он, устраиваясь поудобнее. — Синяк не такой и большой.       — Прорыдал всю ночь в подушку и отёк, — криво улыбается тот, снова повернувшись. А глаза больные какие-то. Прикрывается своей придурошностью, а такое ощущение, что и не врёт вовсе.       — Ну я серьёзно, Вить, я тебя таким не видел. Гоша вообще напиздел, что у тебя глаза нет.       — О, он тебе уже всё рассказал? — дёргает тот бровью.       — В том-то и дело, что нет, я сплетни не собираю, потому и спрашиваю у тебя, — Юра настроен серьёзно. — Но если не хочешь говорить, не надо, переживаю просто.       — За меня? — Витя улыбается ещё шире. — Как это мило, Юрочка.       — Да не за тебя, придурок, — фыркает тот, — за больных, которым ты наркоз подавать будешь.       — А вот сейчас было грубо, — они вместе ржут, и атмосфера, кажется, становится мягче.       Витя открывает рот, собираясь что-то сказать, но закрывает и опять смотрит в погасший экран. Потом дёргает мышкой, оживляя его, и кличет на свёрнутый браузер. На весь экран выпрыгивает фото какого-то азиата в очках. Юра не разбирается в них, японец это или китаец, но парень молодой, симпатичный даже. Глаза масляные такие, как из аниме. Улыбчивый.       — Это твой? — кивает Юра на изображение, двигаясь к краю дивана и наклоняясь вперёд.       Виктор не сводит глаз с экрана, покачиваясь в кресле из стороны в сторону и сложив опять пальцы домиком. Молчит ещё минуту, Юра терпеливо ждёт. В кармане жужжит телефон, наверное, от Отабека. Но Юра как будто боится спугнуть Виктора и делает вид, что не слышит. Пока тот, наконец, не открывает рот.       — Пять лет назад я летал на международный медицинский форум в Нью-Йорк, там собирались все лучшие специалисты в разных областях. И встретил там… одного из Японии. Юри звали.       Юра усмехается, вглядываясь в круглое лицо на мониторе.       — Как меня что ли? Он точно японец? Или ты там так беспробудно пил, что не заметил?       — Ю-ри, — тот делает акцент на окончании. — Кацуки Юри.       — И ты с ним закрутил, — Юра откидывается спиной назад, постукивая пальцами по подлокотнику. — Ясно.       — Это были незабываемые три дня, Юра.       — Давай без подробностей, ладно? — морщится тот, заметив его мечтательные глаза, и Виктор поворачивает к нему удивлённое лицо, так и говорящее о том, что он думает о гомофобе Юре. — Я у тебя в глазах вижу, как ты его трахал эти три дня.       — Не только я его… — с воодушевлённым видом поднимает палец вверх Виктор, и Юра весь вытягивается:       — Всё, стоп, хватит! Дальше чё было?       — Да ничего, потрахались да разбежались, — раздражённо произносит тот, снова отворачиваясь к компу. Но Юра же чувствует, что не просто так Витя разглядывает фотки этого парня. Хочет развести Никифорова на разговор, но на ум ничего не приходит.       — А это правда, что у японцев маленькие члены?       — Стереотипы, Юрочка, — невозмутимо не ведётся тот на провокацию.       — Понял, — хихикнул тот, — я просто спросил, у меня ж азиатов не было.       — А Отабек? — вдруг косится на него Виктор.       — Что «Отабек»? — Юра впадает в ступор от вопроса.       — Ничего «Отабек», — Никифоров отводит взгляд. — Как дела у него?       — Ты мне давай зубы не заговаривай и с темы не съезжай, — возмущается Юра. — Отабека зачем-то приплёл. Что там у тебя с этим Юри Кац… как его там? Кацудон?       — Кацудон — это блюдо такое, Юрочка, — нарочито вздыхает тот.       — Я знаю, вкусное, — он специально издевается.       — А он — Кацуки.       Виктор грустно улыбается, явно вызвав в голове воспоминания. Юра опять смотрит на фото. Ничего особенного, но какой-то шарм есть. Кавайный, хмыкает Юра про себя.       — А что он за врач? — спрашивает он, видя, что парень явно гораздо моложе Никифорова. Там в Японии все такие — или все выглядят молодо, или сразу древние старики.       — О, он гениальный учёный, — словно бы даже гордясь, отвечает тот. — Эпидемиолог, инфекционист.       — А, ну им там в Японии такие нужны, — Юра подаётся вперёд и упирается локтями в расставленные колени. — А чем занимается? Маски всем на улице раздаёт? Слушай, попроси, чтобы нам привёз, смешные такие, с нарисованными рожами, я алкашей пугать буду.       Виктор кидает на него такой взгляд, что Юра давится смешком и отшатывается, ожидая, что ему прилетит сейчас степлером.       — Прости, шутки у меня тупые, просто ты так его описал, — миролюбиво произносит он, выставляя ладони. — И эпидемиолог, и инфекционист, и учёный, и жнец, и жрец и на дуде игрец. — Он играет бровями, но Виктор непробиваем. — Ладно, всё, больше не буду. Ему лет-то сколько, что он всё успевает?       — На четыре года меня младше, — вновь улыбается тот. — Такой молодец, жизнь отдал работе и исследованиям.       Юра любуется мечтательным взглядом Никифорова. Юрой бы кто так восхищался. Хоть бы кто-нибудь, хоть один человек. Ну кроме деда, деда постоянно говорит, что восхищается Юрочкой. А тут, наверняка, мировое признание у японца этого.       — А чё расстались? — не думая, ляпает он. — Или вы не встречались, а только трахались?       Мечтательный взгляд тут же исчезает. А Виктор вздыхает и достаёт из нижнего ящика стола початую бутыль.       — О-о нет, Вить, — неодобрительно тянет Юра, — пить я с тобой не буду, и тебе не советую. Без бухла нельзя что ли рассказать?       — Ты не понимаешь, — бесцветным голосом говорит тот, откупоривая бутыль и доставая широкий стакан.       — Ну куда уж мне, — ворчит Юра, чувствуя себя снова пятнадцатилетним в окружении взрослых дядь и тёть. Все же такие умные, а он такой тупой, нихуя в жизни не понимает.       — Ты никогда не любил?       — О, обожаю эти разговоры, — саркастично хмыкает тот, раскидываясь по дивану и закидывая руки на спинку. Удобный такой, мягкий, он бы поспал здесь, хотя на кожаном жарко, наверное. Интересно, Виктор шпилил кого на нём? Юра ненавидит себя за такие мысли, появляющиеся внезапно в голове, словно без его участия. Но руки со спинки убирает. На всякий случай. Виктор будто бы ждёт от него ответа, смотрит прямым взглядом. Даже про алкоголь забывает.       — Я думал, это риторический вопрос, — пожимает Юра плечом. — Некогда мне было, учился я, работал, въябывал, как папа Карло.       — Неужели у такого красивого мальчика не было девочки? — растягивает тот губы в улыбке, и взгляд ещё делает такой понимающий.       — Так, — Юра выпрямляется сидя, — Вить, ты чё это? Какой я красивый?       — Очень красивый, если хочешь, — улыбается тот, не сводя глаз.       — Хорош, а? — Юра ёрзает на диване, до того ему становится неловко. — Чё прям, красивее, чем Кацудон твой?       — Ка-цу-ки, Юрочка, и вы оба разные, я вас не сравниваю, — тяжко вздыхает Никифоров и всё-таки наливает желтоватую муть в стакан, а Юра решает теперь всегда называть Кацуки Кацудоном. Иногда в нём всё-таки просыпается вредный подросток. А то чё ему тут заливают про красивого Юру? Чё красивого-то? Ну волосы ему нравятся свои, пусть и дразнили в школе, но Юра быстро научился слать всех нахуй. И цвет глаз ещё нравится, не зелёный и не голубой, что-то среднее, и намешано с жёлтым, смотря какое освещение. А вот ростом мог бы и повыше быть, но оба родителя мелкие, так что не в кого. Он особо и не парится на этот счёт, зато он сильный, да и с роликов падать невысоко. Вон Отабек ненамного его выше и тоже не парится, хотя сам пошире в плечах и в зал ходит, бицухи классные. И татухи тоже. У него ещё и на спине есть, Юра как-то мельком видел, когда в гостях у него был. И на груди тоже, но там не видел, зато часть тату видна на шее сбоку. Что-то очень крутое, Юра тоже хочет когда-нибудь забиться. Телефон снова жужжит. Куда Отабек пропал и что, интересно, там пишет?       — Точно не будешь? Ну ладно, — Виктор, дождавшись отрицательного ответа, убирает бутылку обратно в стол и продолжает, словно они не отвлекались, — если не было девочки, то, может, мальчики?       — Вить, давай я сделаю вид, что этого не слышал, а ты мне расскажешь про своего Кацудона.       Виктор хохочет. Юра начинает беситься.       — Неравноценный обмен, мой маленький гомофобный друг, — подмигивает тот ему.       — Я не гомофоб, ты сам прекрасно это знаешь.       — А я так надеялся послушать про твои похождения, — Виктор держит стакан на уровне глаз.       — Я скучный и никому не нужен, — бубнит Юра, скрестив руки и сморщив нос.       — Ну зачем ты так о себе? Ты просто не там ищешь.       — А может, я не ищу. — Юру уже подбешивает их разговор, напоминающий беседу сына с отцом.       — Мда, Юра, какой ты ещё маленький у меня, — тот делает глоток, глядя на Юру сквозь него.       — Зато ты, я посмотрю, большой, — сейчас рванёт, если они и дальше продолжат в том же духе. — Бухаешь в одно лицо, дрочишь вон на фотку своей любви пятилетней давности. Чё с тобой происходит?       Никифоров собирается что-то ответить, но Юра перебивает:       — Да-да, я не пойму, я же не любил никогда. А глядя на тебя, то думаю, и не стоит, нахуй такие страдания.       — Любовь — это не всегда страдания, — с максимально философским выражением на лице парирует Витя.       — Не надо мне заливать про эти штампы, ты сейчас прям светишься от счастья, мне в окно выйти хочется. Чё ж не едешь тогда к нему? Будьте вместе, ебитесь, плодитесь, а то мозги только ебёте.       — Не всё так просто, — Виктор внезапно словно потухает, уголки губ опускаются, стакан в руке тоже — на колено.       — Ну естественно, — хмыкает тот, — как же это любовь — и вдруг просто?       — Был у меня друг, Крис Джакометти, — Юра даже рот открывает от неожиданного поворота в беседе. — Лучший детский онколог в Швейцарии.       — О как, — выдаёт Юра. Он мечтает когда-нибудь стать тем, про кого бы говорили «Он лучший» в такой-то области. Лучший врач приёмного отделения, есть такая премия? Юра её хочет.       — Да, и ему тоже Юри понравился.       До Юры потихоньку начинает доходить.       — И твой тебе с ним изменил? — тихо спрашивает он.       — Если бы, — усмехается тот.       Юра окончательно путается. Телефон вибрирует в бедро. Если так дальше будет продолжаться, он сделает вид, что ему звонят, и свалит нахуй. И больше никогда с Никифоровым не заговорит. Мастер интриги, блядь.       — Мы с Юри собирались после окончания форума слетать в Майями отдохнуть, — продолжает тот с таким видом, словно забыл, что не один в кабинете, и разговаривает сам с собой, — я всё равно тогда в отпуске был. Но в последний день Юри исчез. Ни на телефон не отвечал, и в соцсетях не появлялся. Никто не знал, куда он пропал. Я в отчаянии даже в его делегацию сунулся, уже хотел с ними лететь в Японию, там его искать. Но мне ответили, что домой он не полетел. Он просто взял и пропал. Представляешь?       Юра не представляет, как в век технологий и соцсетей можно не найти человека. Только если…       — Убили его что ли? — осторожно спрашивает он.       — Да ну тебя, Юра! — Виктор осушает стакан и ставит подальше от себя.       — Ну а чё, ты так говоришь о нём, как будто похоронил уже.       — Нет, он не умер, — кривится тот. — Вот позавчера его нашёл.       Юра снова открывает рот. Всё интересней и загадочнее.       — О, ничего себе. Он здесь? — Юра весь подбирается, как охотник, почуявший добычу. — Приехал сюда? Это он тебе уебал? Всё, молчу, прости. — Он поднимает руки в ответ на досадливый выдох Вити.       — Нет, он не приехал, я нажрался и подрался в баре.       — Но из-за него же? — настаивает тот, чувствуя, что близок к разгадке. — То есть он просто объявился вдруг, позвонил тебе или что?       — Нет, — качает головой Виктор, — случайно увидел его имя в списке приглашённых на конференцию в Оттаве через месяц, и его личное подтверждение участия в ней.       — Ты написал ему?       — Нет.       — Тебе не интересно, где он был все эти пять лет?       — Не уверен, хочу ли я знать это, — морщится Никифоров и наливает себе ещё, выпивая сразу до дна.       — Блядь, Витя, — Юра теряет терпение, — ты меня убиваешь, а ещё взрослый мужик.       — Я сам тогда сдался и перестал искать. А он, если бы хотел, нашёл бы меня сам.       — Но в Канаду ты хоть летишь?       — Нет.       — Я тебя не понимаю…       — Я в Японию лечу. Я знаю, где он.       Юра застывает, не веря ушам. Уже сам сомневается в собственном психическом здоровье.       — Вить, ты ёбнулся? — как на болезного, глядит он на него.       — Я не хочу ждать месяц.       Никифоров смотрит на него и улыбается так, что Юре становится нехорошо. А Виктор берёт смартфон и что-то ищет, возя пальцем по экрану, и Юра ждёт, чувствуя, что ему ещё не всё рассказали. И оказывается прав, когда Виктор протягивает ему телефон экраном вперёд.       — Вот. Смотри.       На видео в инстаграм тот самый японец, прищурив глаза, машет в камеру и улыбается в окружении нескольких людей, которые тоже улыбаются и машут, как пингвины в Мадагаскаре. На секунду в кадре появляется лицо того, кто снимал видео, что-то быстро и непонятно говорит в камеру, и видео обрывается. Юра недоумённо смотрит на Виктора. Тот забирает телефон, нажимает на повтор и отдаёт обратно, нависнув над Юрой и глядя вместе с ним на экран. Тот уже настороженно косится на него, думая, что Виктор всё-таки ёбнулся и теперь не выпустит его из кабинета, пока они до дыр не засмотрят это десятисекундное видео. И тут Никифоров тычет в экран в того кудрявого блондина, который появляется в конце.       — Это Крис Джакометти, — сообщает он трагичным голосом, — детский онколог, лучший в Швейцарии, познакомься.       Юра не успевает разглядеть лицо этого Криса, что-то блондинистое, кудрявое и улыбчивое, как и все европейцы. Но ещё он понимает кое-что другое.       — Ты же сказал, что твой Юри тебе не изменял?       — Он не изменял, — подтверждает Витя, кивнув ещё для большей достоверности.       — Господи, или я такой тугой, или блядь, скажи мне уже, — психует Юра и отдаёт телефон обратно, — а то мне ещё истории писать, или давай я пойду, может? Там привезли, наверное, кого-нибудь.       Ему бы уже звонили, если бы это было так, но Юре становится тошно в этом кабинете. Он смотрит на Виктора, возвышающегося над ним и теребящим телефон в руке.       — Крис мне по фейстайм в субботу позвонил и рассказал кое-что, — неуверенно начинает тот. — В тот вечер, последний в Нью-Йорке, он встретил Юри пьяным на какой-то вечеринке. Я знал о том, что он туда идёт, но пойти не мог, отчёт составлял и собирался позже забрать Юри. Но его раньше забрал Крис. Отвёз его к себе и хотел трахнуть. Но Юри был в отключке, у них ничего не получилось. И после этого он собрал вещи и уехал неизвестно куда.       Юра молча переваривает это в голове, но что-то там не сходится, и он выдаёт:       — Охуеть. Погоди, этот Крис сам тебе всё рассказал?!       — Да, — кивает тот.       — Совесть замучила, или что, я не пойму?       — Я не знаю, — пожимает Виктор плечами и устало падает в кресло, небрежно кинув телефон на стол и потирая переносицу.       — А как он его нашёл? — Юра пытается добраться до сути. — То есть, они общаются типа? Встречаются?       — Нет, Крис в Японии по делам и заехал к нему в гости, — терпеливо объясняет тот, — а мне сказал, что Юри не особо обрадовался ему, но японское гостеприимство, все дела…       — И ты ему веришь?       — Да.       — Но друг он всё-таки уже бывший?       — Да.       Юра выдыхает, чувствуя, как закипают мозги.       — Я сейчас просто в ахуе, прости, — подытоживает он, разведя руками, — ничего не понимаю, но лететь сейчас туда однозначно не лучшая идея. Подожди месяц и полетай в Канаду, там всё выяснишь у него самого, а не через третьих лиц. Ты же приглашён?       — Неважно, Юра, я лечу в Японию, — и вид у Никифорова крайне решителен.       — Позвони, напиши ему, — настаивает тот, — или он не отвечает?       — Я не пробовал, но он не возьмёт, я знаю, японцы очень гордые. Юра, не пытайся меня отговорить, я всё решил. Прилечу и поговорю с глазу на глаз.       — Вот ты упёртый! Кто тебя сейчас отпустит?       — Мне всё равно, — машет тот рукой небрежно. — Возьму за свой счёт.       — Ну слетаешь ты к нему, а дальше что? — Юра чуть не подпрыгивает на месте. — Ты думал об этом? Может, он тебя нахуй пошлёт и не вспомнит про японское гостеприимство? А если примет и вы встречаться будете, то где собираетесь жить? Или ты хочешь всё бросить?       — А что у меня здесь?       Юра аж заикаться начинает от возмущения и не сразу подбирает слова.       — К-как это что? Работа, карьера.       — Это всё неважно, — грустно усмехается тот, поправляя чёлку. — Не в этом смысл жизни, Юра.       — А в чём? — едва не кричит тот. — В любви твоей? В этих пиздостраданиях? Слушай, да, у меня не было отношений, и я не шарю, но даже я понимаю, то, что ты мне сейчас рассказал, это ёбаный пиздец! Может, у твоих европейских друзей по-другому всё, и у них это в норме, но я бы, например, не смог даже в глаза другу посмотреть, если бы попытался выебать его парня, или девушку, ну неважно. А у этого гандона спустя пять лет совесть проснулась, надо же! А ты ещё, небось, наверное, слезу облегчения пустил, дружище, спасибо, что рассказал, прям гора с плеч, да? Так было? Слушай, а он сначала видео запостил, а потом тебе позвонил?       Внезапно трещит внутренний телефон в кабинете, Юра вздрагивает, а Виктор словно не с первого раза слышит звонок.       — Слушаю… — говорит он, нажимая на кнопку. — Да, Лиза, спасибо, хорошо, иду. — Смотрит на Юру тяжёлым взглядом: — Идти надо.       — Я понял, иди, — мрачно отвечает Юра и поднимается на ноги.       Никифоров накидывает халат, берёт какие-то истории, вешает на шею фонендоскоп, в нагрудной карман суёт ручку-фонарик. Юра молча ждёт у двери. Виктор подходит к нему, до Юры доносится слабый запах японских сигарет и дорогого алкоголя.       — Слушай, Юра, — произносит он, глядя куда-то ему за левое плечо, — извини меня, ладно?       — За что? — хмурится тот, сунув руки в карманы и постукивая носком кеда в пол, но тот словно не слышит вопроса:       — И спасибо, что выслушал.       — А, ну обращайся, — пожимает Юра плечом. — Но ты подумай ещё по-хорошему.       Настроение оказывается подосрано.       Они выходят, Виктор запирает дверь и быстрым шагом идёт в сторону палат интенсивной терапии. Случилось что ли там чего? Плохо кому-то? Надеется, что Виктор соберётся, и на работе его состояние не отразится. Потому что нахуй тогда такая любовь, если всё до пизды. Влюбишься — в облаках летаешь и краёв не видишь. Расстанешься — застрелиться хочется и всех заодно перестрелять.       Да, у Юры не было отношений, как он думает. Ещё в школе он не мог понять, кто ему нравится. Засматривался на ноги девушек в коротких юбках и на то, как на физре тряслись их сиськи. А в раздевалке косился на одноклассников в трусах, на их подкачанные торсы и крепкие задницы. Дрочилось одинаково хорошо и на то, и на то. Пробовал зажимать девчонок уже в универе на вписках, те пищали и тискали его сами, но давали полапать за грудь, а в трусы — ни-ни.       А когда его самого на очередной пьянке зажал в закутке коридора общаги парень, сначала испугался. Но после того как ему прямо там отсосали и дали потом в руку горячий влажный член, дрочил потом на это неделю. Думал, что вот он и расстался с девственностью. Хотел ещё, искал встреч с тем парнем. Тот же избегал Юру, не оставался наедине, не отвечал на звонки и сообщения, хотя все прочитывал.       А потом Юра осмелился и сам затащил его в туалет. Собрался уже отсосать, но тот вырвался, ошалело спросил, чего это такое с ним. И Юра выпалил на эмоциях, что хочет встречаться. Его высмеяли, обидно было до слёз, а потом, видимо, пожалели и согласились сходить с ним на свидание. Юра ждал этого всю неделю до выходных, на учёбе присутствовал только физически, а мыслями был уже разложен во всех позах этим парнем. Издрочился весь на порно, представляя, как его так же растянут и выебут, готовился, материал изучал как к диплому. В парке, на колесе обозрения, попытался поцеловать этого парня, находясь на самой верхотуре. Юра так хотел символично показать, что его чувства к нему до небес. Он только потянулся губами, предвкушая первый поцелуй с парнем (в общажном коридоре его тоже целовали, но это было не то), а тот отшатнулся и оттолкнул Юру. Он был и сам готов сигануть вниз от унижения, усилием воли заставлял себя не реветь. Но тут ему положили руку на бедро, около паха, и прошептали, что хотят его. Юра хотел спросить, как это, а что, так можно, хотеть кого-то трахнуть, но не хотеть поцеловать? Но ему уже засунули руку в штаны и дрочили, накрыв колени курткой, пока они медленно опускались.       Юра кончил на втором круге, на самой высокой точке. И в тот же вечер этот парень его выебал. Не особо долго заморачиваясь о подготовке, поскупившись на ласку, но постоянно щупая Юру за грудь, словно бы ища там что-то. Юра жмурился, было больно, но потом ему всё-таки подрочили, он тоже кончил, и стало плевать. Таких встреч было ещё несколько, и всегда они заканчивались одним и тем же. Его разворачивали, нагибали, дёргали за волосы, шептали пошлости в ухо и тискали за соски, или сразу засовывали за щёку. А когда однажды Юра заикнулся о том, что тоже хочет попробовать трахнуть, ему посоветовали выкинуть это из головы. Или пойти ебать девок. Юра это проглотил и встреч с тем парнем больше не искал. А тот и не настаивал. И Юра потом видел его каждую неделю с новой девушкой, пока однажды в душевой раздевалки не спалил, как его трахает в рот другой парень, постарше. Вот и вся любовь, хмыкнул тогда Юра и пошёл и трахнул на первой же вписке сговорчивую девушку, которой было всё равно. Ничего особенного, ну и нахуй тогда эту любовь.       Юра хмыкает, вспоминая это без особых эмоций, идя по коридору в своё отделение. А потом слышит крики на подходе к повороту. Ускоряется и на ходу проверяет мобильник, но пропущенных нет. Только три сообщения от Отабека.       — Руки убрала от меня, карга!       — Успокойся, психованная, или на пятнадцать суток хочешь?       — Да хоть на сто пятнадцать, напугала, да отъебитесь вы все от меня!       — Рот закрой, суицидница, блядь, недоделанная, — это уже санитарка бросается на подмогу, и где только их обучают так разговаривать? В жизни все милейшие люди, но на такой работе по-другому разговаривать с разными асоциальными личностями не получается — попросту не поймут. — Мозгов не хватило довести дело до конца?       Голоса слышатся на посту, Юра торопится туда. Дневная смена ушла недавно, и на ночь остаются всего одна сестра с санитаркой. У хрупкой немолодой Татьяны Николаевны выдержка хоть и ангельская, но железная, всегда спокойна, Ира же разгоняется с полу-оборота и в выражениях не стесняется. Юра заруливает на пост. На полу валяются бланки, истории вперемешку с ручками. На диване сидит рыжеволосая девушка с перебинтованным левым предплечьем и держит ножницы, а над ней стоят разгневанные сотрудницы приёмника, одна с телефоном в руке, другая — будто наготове броситься. Юра оттесняет обеих плечом и обращается к девушке на диване, протягивая ладонь.       — Леся, привет, давно не виделись, — говорит он властным твёрдым голосом, — ножницы отдай. Почему мне сразу не позвонили? — это уже адресовано персоналу за спиной. — Где охранник?       — Да мы только собирались вас вызывать, но эта придурошная крушить тут начала всё, ножницы схватила, — оправдывается Ира.       — А Виталий Васильевич отпросился на полчаса до магазина через дорогу, сказал, что быстро, — виновато говорит Татьяна Николаевна, Юра только вздыхает в ответ на это. — Я уже группу хотела вызывать.       — Чё не спецназ-то сразу? — дерзит девушка, косясь на грозных медиков и вжимаясь в диван. — Юрий Сергеевич, скажите ей, чтобы отстали от меня.       — Лесь, мы тут единственные, кто по-человечески к тебе относится, прояви уважение.       — Ну а чё они?       — Ножницы, — он требовательно сжимает-разжимает кулак.       — Да забирайте, — обиженно бурчит та, — я бинт хотела снять, а эти сразу орать начали, как потерпевшие.       Юра забирает ножницы и улыбается, вспомнив себя в школе у директора после драки со старшаками, когда единственным аргументом в оправдание у него было «Ну а чё они?» Кладёт ножницы на стол и поднимает закатившиеся под стол ручки.       — Пошли, — кивает он Лесе, а рассерженной сестре говорит: — Я там сам справлюсь, Татьян Николаевна.       — Шовник не найдёте, Юрий Сергеевич, закончился, — тараторит та, обходя вокруг Иры, собирающей с пола бумаги, — я принесу сейчас.       — Хорошо, спасибо. Ну чего расселась, — это уже девушке, — вставай, пошли.       Леся неохотно поднимается, подбирает с пола сумку и шаркает за Юрой по коридору и налево. Он выключает кварц в перевязочной и только потом заходит и включает свет. Лампы ярко вспыхивают и озаряют помещение в стерильно-белых тонах, и окна выделяются чёрными квадратами, как два слепых глаза. Подходит к правому и приоткрывает створку.       — Садись, — кивает он на стол посередине, — уже всё знаешь, разбинтовывайся. И рассказывай.       — Чё рассказывать, всё, как обычно, ничего нового.       Пока девушка, присев у стола, ковыряет узел бинта, он перехватывает волосы резинкой и моет руки, поглядывая на неё в зеркало. Та не обращает на Юру внимания, что-то бурчит себе под нос, справляется с узлом и разматывает грязный бинт. Юра вытирает руки, надевает сменный халат поверх костюма и достаёт из одного шкафчика пакет с перевязочным материалом, из другого — стерильные инструменты в хрустящей крафт-бумаге. Перчатки и маску находит на манипуляционном столике, рвёт упаковку, натягивает латекс. Многие врачи на такие мелкие операции забивают на перчатки, он знает, что даже сёстры часто уколы делают без защиты, иногда просто нет времени на то, чтобы их надеть, когда счёт идёт на секунды. Но он читал историю болезни Леси и знает, чем она болеет. Хотя пользуется защитой всегда, потому что любой пациент — потенциальная угроза.       Он подставляет лоток под бинт, который Леся размотала и держит в руке неопрятным комом. Вздыхает.       — Ну что же ты творишь, а?       Неровный глубокий разрез красуется поперёк запястья, перечёркивая голубые венки, среди других таких же, но тонких, как царапины, и старых, уже заживших рубцов. Края воспалённые, вывернуты наружу, к ним налипли ниточки от бинта, но кровь уже не сочится, запеклась вокруг некрасивыми пятнами. Несколько часов точно прошло, но порваны не все вены. Леся уже знает, что делает.       Антисептиком Юра прыскает на перчатки, берёт другой флакон, сильно встряхивает и выдавливает пену на салфетку, вытащенную из вскрытой упаковки с материалом. Обрабатывает кожу вокруг пореза, очищая её от крови. Леся шипит и дёргается, но руку не убирает. Грязная салфетка летит в лоток, Юра берёт ещё одну с помощью зажима и, смочив в растворе йодопирона, аккуратно обрабатывает уже внутри раны. Придерживает за предплечье, потому что это больнее, он знает.       — Обезбол делать? — спрашивает он. — Или потерпишь?       — Потерплю, — бурчит та, надув губы.       — Умница. Давно принимала?       — Да.       Юра хмурится, бросает использованную салфетку к остальным.       — Тогда укол лучше сделать, — решает он.       Вскрывает набор для пхо***, раскладывая его на стерильном столике рядом с перевязочным, на который Леся кладёт левую руку ладонью вверх, внимательно следя за действиями Юры. Он распечатывает шприц и набирает пару ампул лидокаина, обкалывает в нескольких местах. Пока анестезия подействует, принесут шовный материал.       — Лесь, зачем ты так уродуешь себя? — не в первый раз уже задаёт он этот вопрос. — Такая красивая.       — Сами же на свой вопрос и ответили, Юрий Сергеевич, — дерзко отвечает та. — Чтобы не быть такой красивой.       Юра кидает на неё взгляд из-под маски, та неотрывно смотрит в ответ. Леся не похожа на наркоманку. Худая, конечно, но сейчас все такие. У Леси роскошные длинные волосы натурального рыжего цвета и большущие глаза, линзы носит нереального изумрудного цвета, что невольно засматриваешься. Но на сгибе её предплечья некрасивыми точками цветут места проколов, а в анамнезе стабильно — «вкалывает соль». Постоянная пациентка, вся больница её знает. Каждый врач участвовал в её откачивании и зашивании. А как Юра начал работать в приёмнике, стала ходить только на его смены. Словно родственную душу в нём нашла. Он даже проникается к ней и чувствует ответственность, как за непутёвую младшую сестру, которой у него никогда не было. Она хорошая девчонка, потерянная только и запутавшаяся. Который раз она уже у них побывала, никто и не помнит. Юра знает, что она с рождения живёт без родителей, а как восемнадцать исполнилось, государство выделило ей комнату, но она предпочитает жить у друзей, которые и подсадили её. И вот когда Леся пытается слезть с иглы сама, впадает в жестокую депрессию и пытается покончить с собой. Замкнутый круг.       Юра упирается руками в стол и проверяет наличие всего необходимого, чтобы не бегать второй раз и не расстерилизовывать перчатки.       — Опять не получилось слезть?       — Это порочный круг, Юрий Сергеевич, один из, — улыбается девушка, инфернально сверкая яркими глазами и покачиваясь из стороны в сторону. — Я уже на четвёртом.       — Не выёбывайся, — морщится он, на него уже давно не действуют эти штучки, — со мной можно нормально разговаривать.       — Я знаю, — Леся тут же выпрямляется, растеряв загадочный вид, и смотрит жалобно. — Никто меня не понимает так, как вы. У меня такое чувство бывает, как будто вы тоже в теме.       Юра не успевает ответить, как заходит Татьяна Николаевна и передаёт упаковку с шовником. Юра благодарит и говорит ей, что дальше он сам, и что уберётся потом, и сестра выходит, неодобрительно зыркнув на Лесю. Та кидает фак ей в спину. Юра уже отдирает прозрачный целлофан от бумаги, и иголка с ниткой, намотанной на картонку, падает на столик. Стерильным иглодержателем он подцепляет её и берёт в другую руку хирургический пинцет с зубчиками, чтобы удобнее хватать за кожу.       — Чувствуешь? — Тычет пинцетом по воспалённой коже вокруг раны, Леся мотает головой. — Всё, сиди смирно.       Под тихое Лесино шипение сквозь сжатые зубы (не больно, но неприятно кожу тянет) он раз за разом прокалывает кожу, промакивая салфеткой и соединяя края раны, отрезает нитку, завязывает плотный узелок, снова продевает иглу, и так — пока не образуется красивый ровный шов. Юра долго тренировался, чтобы получались такие, он гордится этим умением. Его даже зовут переквалифицироваться в хирурги, как его дед. Юра ещё не решил, ему пока нравится здесь.       Во время процесса оба молчат, хотя раньше Леся рассказывала разные истории, смешные или не очень. Сегодня, видимо, они закончились.       — Спасибо, Юрий Сергеевич, — говорит Леся, когда он аккуратно перебинтовывает запястье. — Можно Юрой вас называть?       — Нет, — сурово глядит он поверх маски и рвёт конец бинта вдоль на две части, чтобы повязать узел. Отрезает свободный конец, снимает перчатки и маску, кидая всё в лоток, заполненный доверху.       — А почему? А девушка у вас есть? — хихикает Леся, одёргивая рукава кофты и пряча повязку.       Юра мотает головой и задумчиво скидывает использованный инструмент в другой лоток. Он уже привык к вниманию женщин всех возрастов, заигрывающих с ним. Сначала смущался, когда ему дарили шоколадки, в открытую говорили, какой он красивый мальчик, пытались погладить по руке или волосам, совали в карман номера своих телефонов. Особо настырные даже как-то номер его телефона узнавали и доставали звонками и смс. А потом он научился не реагировать и вежливо улыбался в ответ, отдавая шоколад сёстрам, а телефоны выкидывая в мусорку. Леся тоже флиртует, но это уже воспринимается скорее как проявления дружбы.       Он наводит порядок, хотя вообще-то его работа заключается только в наложении швов, а всё остальное — дело сестёр и младшего персонала. Но он знает, как Леся всех их бесит, да и знаком с этой работой, в курсе, где что лежит, и ему не в лом. Это потом, может, лет через тридцать, он охренеет в край и будет свинячить и требовать, чтобы ему всё подавали. А пока Юре интересно это всё самому делать. Круто, когда сам знаешь, что и как.       — И не надо вам девушки, вы слишком красивый, Юрий Сергеевич. Они все будут меркнуть на вашем фоне.       Юра заканчивает, снимает и вешает халат, смотрит на улыбающуюся девушку, сидящую у стола.       — Какой кошмар, и что же мне теперь делать? — в притворном ужасе он распахивает глаза.       — Присмотреться к парням, — хихикает та и поднимается со стула.       — Окей, так и сделаю, — усмехается Юра и открывает дверь, — если пообещаешь, что я больше тебя здесь не увижу.       — Ой, мне так льстит это ваше «здесь», прям в самое сердечко, Юрий Сергеевич, — сладко говорит Леся и протискивается в дверь, заглядывая в лицо и подмигивая изумрудной линзой.       — Иди уже, — легонько подталкивает он её, и они идут по коридору на пост. — Покажешься завтра, а швы через десять дней снимем. Не мочи только, ну ты и сама уже всё знаешь, чё я тебе объясняю.       — Большое спасибо, — щебечет Леся и кричит, пройдя мимо поста: — И вам спасибо, Татьяна Николаевна, что не вызвали ментов! Вы сама доброта, ангел во плоти! До свидания, Юрий Сергеевич!       И посылает воздушный поцелуй. Юра усмехается, заходя на пост и падая на диван, глядя, как сестра за столом провожает девушку осуждающим взглядом.       — Я там всё убрал, мусор выкинул, инструменты замочил, только кварц не включил, — рапортует он бодро и потягивается всем телом, до хруста в затёкшей пояснице.       Каждый раз после выполнения работы (не той, что связана с бумажками, а настоящей работы руками) он испытывает такой кайф, удовольствие, близкое к оргазму. Юра обожает это чувство. Ну и что, что он не трахается, зато получает такое удовлетворение от того, что спас человеку жизнь. Даже если человек и не особо её ценит.       — Как вы с ней возитесь, Юрий Сергеевич, — негодующе сетует Татьяна Николаевна. — Она же на шею вам села.       — Леся в жизни доброго отношения к себе не знала, — отвечает тот, прикрыв глаза, и мечтает не утерять этот момент кайфа.       — Ну ещё бы, хамка такая.       — Она просто по-другому привлечь к себе внимание не умеет, — открывает глаза и смотрит перед собой.       — Вы слишком добрый, вас надолго не хватит.       — Может быть, — пожимает Юра плечом, развалившись на диване и глядя в одну точку. Всё-таки потихоньку отпускает, и напряжение вновь сковывает плечи, — но пока я могу, я буду помогать. Я вижу, когда человеку нужна помощь, не медицинская даже, а больше психологическая. Ей поговорить не с кем.       — Ну так для этого психологи есть.       — Я не спорю, но психолог ей порезы зашьёт? А ей и так нелегко по больницам шляться.       — Да уж как же, — усмехается Татьяна Николаевна. — К вам бы каждый день ходила. Специально для этого, наверное, и режет вены.       — Да нет, дело не в этом, — хмурится Юра, чувствуя, что закипает. — Уж лучше пускай сюда ходит, чем сторчится непонятно где. Может, до неё дойдёт когда-нибудь. Неглупая ведь, «соль» ещё не разъела мозг.       — Почему-то с алкашами вы такие беседы не проводите.       — Ну Вы сравнили, Татьян Николаевна.       — А какая разница — алкаши, наркоманы, всё одно. Юрий Сергеевич, вы пока молодой, и в вас ещё юношеский максимализм играет, а потом поймёте, что всех спасти невозможно.       Юра не хочет больше спорить. Он уважает эту женщину, она прекрасный работник и хороший человек, но из того поколения, которое ругает современную молодёжь, судя её по одному человеку. И он понимает, что бы он сейчас ни сказал, не переубедит. Они просто разные. Вот Мила бы его поняла. Только она может более-менее общаться с Лесей. Она бы ещё и показала, как правильно порезать вены, чтобы уж наверняка. Мила может.       — Виталию Васильевичу в следующий раз выговор устрою, нехуй в рабочее время шляться, — строго заявляет Юра, включая старшего. — А если нападение? Пока бы группа реагирования приехала, вас бы уже убили. Ещё раз узнаю, что охранника отпускают, напишу рапорт.       Татьяна Николаевна кивает, пристыженно замолчав.       — Ладно, извините меня, не хотел грубить, — уже спокойнее произносит он. — Я пойду покурю и на отделения схожу, истории попишу, которые не успел. Буду на телефоне.       — Хорошо, будем надеяться, ночь пройдёт спокойно, что-то уж больно тихо сегодня, как затишье перед бурей.       Татьяна Николаевна стучит по столу, а Юра вспоминает про телефон и идёт в раздевалку за сигаретами. Снимает блок на экране и читает: Привет, Юра. Вызовов мало было, а у тебя как, сильно занят? Скоро освобожусь.       Юра отбивает ответ, что сам только что освободился, и идёт на улицу. По дороге мечтает о кофе и думает о том, что ещё бы поесть надо, тёть Тома что-то вкусненькое ему там оставила в холодильнике, но аппетит пропадает почему-то. Вообще всё настроение скатывается в днище.       Подозрительное затишье обманчиво расслабляет, и Юра уже предвкушает, что если так дальше пойдёт, возможно даже получится подремать. Но обольщаться не стоит, с наступлением ночи и с закрытием поликлиник люди внезапно вспоминают, что у них уже четыре дня температура под сорок, неделю назад ногу сломали, больше месяца сердце шалит, или из запоя резко вышли и трясутся в припадке. Юра выпускает дым в темнеющее небо и думает о Викторе, подлом Крисе и мифическом Юри. Мифическом, потому что Юре сложно представить Виктора с этим японцем. Хоть бы показал ему совместные фотки. Потому что в Юрином воображении низкий японец дышит в подмышку высокому статному Никифорову. А они же ещё кланяются без конца, вообще не разгибаются, бедные спины у них. Жёсткая нация, не жалеют себя. Наверное, поэтому у них такие мультики ебанутые. Хотя есть и хорошие, аниме Миядзаки Юра смотрел, а «Тетрадь смерти» вот не осилил.       Он делает круг по внутреннему дворику, поглядывая на зажжённые окна кое-где в палатах. За день здорово напекло, и в костюме не холодно. Темнеет, и дорожку уже освещают слабым жёлтым светом фонари. Юра проходит под ними и думает о Лесе, о том, что сегодня что-то было не так. Но что именно? Мысль перескакивает с одной на другую, и он не может ухватиться. Зато в голову приходит недавний разговор с Виктором. Если он всё бросит и уедет, Юра никогда его не поймёт. Ладно если Кацудон этот захочет с ним быть, и может, согласится переехать в Россию. Но он пять лет не пытался даже на связь выйти. А ведь по сути-то даже не виноват ни в чём, и почему сбежал тогда? Позора не вынес? Ну так харакири сделал бы, делов-то. Нет, Юра всё понимает, что культура разная, даже не сравнить, но по-человечески-то можно как-то всё разрулить, а не устраивать санта-барбару.       Как только он нагулявшись возвращается к дверям приёмника, скрипят входные ворота, и Юра прижимается к бетонной перегородке, чтобы выглянуть и посмотреть, кто там едет. Да кто ещё, кроме машины скорой помощи? Вся дневная смена разъехалась по домам. Но мигалки не горят, значит, что-то не экстренное. Он докуривает, пока машина плавно въезжает на территорию и едет по асфальтированной дорожке к дверям приёмника.       Юра машет рукой водителю, дяде Лёше, всматривается в лобовое стекло и видит рядом с ним Отабека, разговаривающего по телефону. Тот ловит Юрин взгляд и приветственно поднимает ладонь. Ну если Отабек не в кабине, значит, не везут никого серьёзного. А что тогда? Только если так, в гости, поболтать. И такое бывает, хоть и редко.       Машина тормозит напротив входа к Юре боком, дядя Лёша глушит двигатель и начинает ковыряться в папке на коленях, а с той стороны уже хлопает дверца — Отабек выходит, и Юра слышит окончание его разговора. Отабек обходит машину спереди, прижимая одной рукой к груди два стаканчика с кофе, второй убирая телефон в карман, и Юра мысленно стонет. Интересно, какой кофе он сегодня привёз?       — Привет, Юр, — Отабек передаёт один пластиковый стакан, и они пожимают друг другу руки.       — Здоро́во, спасибо, Бек, ты так вовремя, наш кофе из автомата редкое дерьмо, а кофеваркой пользоваться не умею.       — Я знаю, — кивает тот. — Угощайся.       Юра снимает крышку и принюхивается. Ореховый, господи, Юра обожает его, до чего идеальный мужик! Смотрит на Отабека, отпивающего из своего стаканчика. Сегодня он в тёмно-коричневом костюме, Юре каждый раз хочется шоколаду, когда он видит его в этом цвете. На загорелой коже с цветными татуировками, выглядывающими из-под рукавов, смотрится охуенно, а в сумерках сейчас сольётся с обстановкой, если бы не стоял на фоне белого форд-транзита. Дядя Лёша счастлив, когда пересаживается с Газели на эту новенькую, которую им выделяют из фонда. Супер-машина, оснащённая по последнему слову. Юра всю изнутри излазил, когда Отабек первый раз на ней прикатил, дядя Лёша не мог не похвастать. Ещё бы, одни из первых на их подстанции получили такую красотку.       — Ты чего это? — спрашивает Юра. — Работы нет?       — На удивление сегодня спокойно, — снова кивает тот, — десять вызовов, и то по мелочи, даже без госпитализации.       — Да ладно?! — Юра округляет глаза. — Все померли что ли за выходные?       — Сплюньте оба! — кричит из окошка дядя Лёша, опустив стекло. — У меня бензина нет.       — Это потому что вы его сливаете, дядь Лёш? — смеётся Юра, но водитель скорой, классный, но очень суеверный мужик, машет им кулаком, и потому они оба показушно плюют и стучат по головам друг другу. Дядя Лёша безнадёжно машет на них рукой и качает головой, что-то бормоча под нос.       — У тебя нормально всё? — спрашивает Юру Отабек, оглядывая серьёзными глазами. — Уставший какой-то.       — Да не то чтобы уставший, — пожимает тот плечами, — тоже день не особо напряжный, а счас Леську зашивал.       — Опять учудила? — цокает Отабек языком.       — Угу. А перед этим Никифоров загрузил.       Отабек смотрит внимательным взглядом, не спрашивает, отпивает из стакана кофе и ждёт, когда Юра продолжит сам. Становится всё темнее, под козырьком подъезда зажигается лампочка. Оба машинально переводят взгляд на неё.       — Бек, слушай, ты любил когда-нибудь?       Юра не хочет, но вопрос сам срывается с языка. Он поздно понимает это, посмотрев на Отабека, по лицу которого ничего не понять. Тот не сводит с него тёмных глаз с восточным разрезом. Красивые такие глаза. Красивее, чем у того Кацудона.       — Ой ладно, не отвечай, — раздражаясь сам на себя, говорит он. — Виктор просто сегодня мне поведал одну историю, душевнее не слышал. И спросил меня то же самое. Но вот скажи мне, смог бы ты… — Юра пытается сформулировать в голове вопрос, снимая зачем-то крышку и глядя на клочки пены на внутренних стенках стакана, — простить друга, который выебал твоего парня? Или девушку, — тут же поправляется он, увидев, как дёргаются брови Отабека. — А потом бросил бы всё — работу, дом, друзей, ради него?       — Ради друга или парня? — уточняет тот с непроницаемым лицом.       — А я ебу? — пожимает Юра плечом. — Сам нихуя не понял.       — У Никифорова совсем всё плохо?       — Пиздец просто, — выдыхает Юра с облегчением, понимая, что только с Отабеком может поговорить на эту тему, ничего толком не объясняя, и тот поймёт его. Вот как сейчас. И вопросов глупых не задаёт. И выводы правильные делает. Не парится, в общем. Интересно, у Юры одного такой пиздец с личной жизнью? Они с Отабеком никогда не затрагивают эту тему, он не знает, есть ли кто у Отабека, и тот не спрашивает про это у Юры. Ну наверное, девушка есть, для кого же он тогда так вкусно душится? Не для дяди Лёши ведь. Юра представляет, как в салоне пахнет этой туалеткой. А в сочетании с ореховым капучино аромат просто крышесносный. Повезло же кому-то. Юра не успевает додумать мысль, кому и в чём повезло. Дядя Лёша выходит из машины и потягивается.       — Ну что молодёжь, что у вас там за пиздец?       — Дядь Лёш, когда покатаете? — переключает его внимание Юра, весело улыбаясь.       — Примета плохая, Юра, — тот начинает делать наклоны и повороты, разминаясь. А Отабек не делает, Отабек ничего себе не отсидел.       — Ой да ладно Вам, — ржёт тот, — мы на практике такие гонки устраивали на инвалидных колясках, и ничё.       — И очень зря, — дядя Лёша подходит ближе и неодобрительно мотает головой. — Угости сигаретой, мы свои забыли на станции. Только не эти твои шоколадные.       — Да они не мои были, — хмыкает Юра, — кто-то забыл в коридоре на скамейке, я и спиздил, дорогущие. И не шоколадные, а ванильные.       — Для баб, короче, — усмехается водитель. — Есть нормальные у тебя?       — Эй, ну чё вы опять начинаете, почему для баб сразу? На них написано что ли, что для баб? Почему, блин, я иду в магазин и не могу купить йогурт с клубникой, потому что там написано «для неё»? Может, я люблю с клубникой. А с кофе не люблю, на котором «для него» написано, с кофе невкусный.       — Гос-споди, ты чё напал-то на меня? — беззлобно смеётся дядя Лёша. — Так дашь сигарету или нет?       — Да дам, — раздражённо отвечает Юра, злясь скорее на самого себя, и вытаскивает пачку. Отабек тоже берёт себе и тихо говорит спасибо. Юра и сам закуривает ещё одну, нервно топая ногой и смотря в сторону. Чё он, правда, так завёлся с пол-оборота? Да потому что заебали, сегодня что-то не идёт у него в разговоры. Все решили мозг ему выебать.       — Не злись, Юра, ты какой-то нервный, — говорит дядя Лёша.       — Да я не злюсь, просто чё вы… — Юра останавливает сам себя, вспомнив, что он не в школе давно и не у директора в кабинете. — Ай ладно, проехали!       — Вот и славно, — радушно отвечает тот, — нервничать вредно.       Они курят в полном молчании. Дядя Лёша пару раз пытается завести разговор, как ни в чём не бывало, но Юра прослушивает его, ловя себя на том, что залипает на том, как красиво курит Отабек. Как губы плотно обхватывают фильтр. Как он облизывает губы каждый раз после выдоха. Интересно, Юра так же круто смотрится с сигаретой? Он никогда не задумывался. Ветер неожиданно налетает и перебирает Юрину чёлку, вылезшую из хвоста на глаза, и Отабек косится на него прищуренными глазами. Юра ёжится, холодом продирает по хребту, хотя ветер тёплый. Заболевает что ли? Он шмыгает носом. На больничный никак нельзя. Прелесть работы в смены в том, что за два дня можно отлежаться дома, не садясь на больняк. Подводить коллег не хочется, хотя самому как-то пришлось заменять уехавшую Людмилу Ивановну и работать с Женей вдвоём. Это был ад: приходишь с суток, ложишься спать, день пропадает, а наутро снова на работу. По деньгам в тот месяц хорошо вышло, но круги под глазами Юра долго не мог вывести, пока не удалось по-нормальному выспаться.       Дядя Лёша докуривает, благодарит за сигарету и идёт к машине, не прощаясь, потому что, говорит, плохая примета. Отабек задерживается, встаёт ближе. Юра допивает остатки кофе, но ещё столько вкусной пенки на стенках, и он опрокидывает стакан, задрав голову, и ждёт, когда она вся стечёт ему в рот. Отабек улыбается и отводит глаза. Чего, вкусно же!       — Прости за него, — тихо говорит Отабек, но дядя Лёша врубает радио, и их не слышно, — ты же его знаешь, он не со зла, а просто другое поколение, другое мировоззрение у человека.       — Да я всё понимаю, — дёргает тот плечом и морщится, вспоминая недавний разговор с Татьяной Николаевной. — Как будто в разных мирах все живём.       — Все люди разные, — кивает Отабек. — Ладно, пойду, спасибо за сигарету, — он тушит её в жестяной пепельнице на перегородке.       — Да чё там, — машет Юра рукой, — тебе спасибо за кофе, постоянно приносишь.       — Не постоянно, а как получится, — улыбается Отабек.       — Ну всё равно, деньги на меня тратишь, я не расплачусь с тобой.       — Ты тоже пиво покупаешь, когда приходишь.       — Окей! — воодушевляется тот. — Тогда с меня пиво!       — Договорились, Юр, — Отабек улыбается шире и уже почти разворачивается.       — О, погоди, — останавливает его Юра, — слушай, а ты на коньках катаешься?       Отабек странно на него смотрит, засунув руки в карманы и подняв плечи. Замёрз что ли? Или Юра вопрос дурацкий задал?       — Чего, — набычивается он. — Если нет, так и скажи. Или ты только по байкам?       — Немного катаюсь, — поднимает тот плечи ещё выше к ушам, — но давно не вставал, с универа, наверное.       — У вас в универе был каток? — восхищается Юра. — Круть!       — Катка не было. Препод зимой предложила на выбор — либо лыжи, либо коньки. Конечно, все коньки выбрали, на каток ходить, правда, далеко было, через весь город.       — Обалдеть, почему у нас такого не было? Хотя мне и лыжи нравились. Хочу в отпуске сгонять куда-нибудь в горы.       — В Альпы? — спрашивает Отабек.       Швейцарские, ага, к лучшему онкологу в гости нагрянет спросить, пошто друзьями разбрасывается и чужих парней уводит.       — Не, почему? — хмурится Юра. — Поближе куда-нибудь, в Сибирь можно, например.       — Здо́рово, Юр.       — Давай со мной? — неожиданно ляпает тот, не подумав. — Ой, у тебя же отпуск уже был. Ты весь отгулял?       — Нет, ещё осталось две недели вроде, хотел осенью догулять, — Отабек стоит, с руками в карманах своего классного шоколадного костюма, Юра мажет взглядом по почти слившимся с кожей татуировкам.       — Так возьми август, хотя бы на недельку сгонять.       — Посмотрим, — кивает тот.       — Было бы круто, — размечтался Юра.       — Отабек, — зовёт Лёша из опущенного стекла, — поехали, заправиться надо ещё.       — Ладно, поехали мы, — говорит он, — обсудим ещё, пока, Юр. Может, ещё увидимся.       — Не надо, лучше в выходные.       Они пожимают снова руки, сталкиваясь на секунду по традиции плечами, и Юра чует вкусную туалетку. Он рефлекторно вдыхает и тут же смущается — счас как заметит Отабек, что Юра его обнюхивает. Но тот ничего не замечает, только смотрит опять как-то странно с лёгкой такой улыбочкой. Мона Лиза, блядь, чё не так-то? Отабек кивает и идёт к машине.       — Пока! Спокойного дежурства, дядь Лёш! — орёт Юра задорно сквозь музыку и шум двигателя, и водитель досадливо плюёт в окно, пробормотав «Тьфу ты, молодёжь, ничего не боится». Юра ржёт и машет им рукой, Отабек машет в ответ, когда они дают заднюю и выезжают с дорожки.       Настроение заметно поднимается, как на качелях, Юра улыбается. А потом он вдруг осознаёт, что не давало ему покоя после разговора с Леськой. Он вспоминает её слова-совет «присмотреться к парням» и оглядывается вслед на белую корму развернувшегося транзита. Облизывает нижнюю губу и вдруг натыкается языком на сладкое. Тычет пальцем в подбородок.       — Бля-адь!       На пальце висит клочок пенки. Вот же упырь!