Без крыльев, в белых халатах

      — Бля-а-адь, всё, нахуй, больше не пью!       Юра стонет в сложенные на столе руки, растёкшись по его поверхности и желая оказаться снова в уютной тёплой постели дома. Знал же вчера, что в смену выходить. И всё равно проебался. В последнее время с самоконтролем беда какая-то. И ощущение, что он всё ещё пьян, не отпускает. Сколько проспал, не помнит. Кажется, в нестройные ряды алкоголиков записан вне очереди.       — А мама говорит, что материться плохо.       Юра поворачивает голову к источнику звука и морщится, наткнувшись на насмешливый взгляд Артёма. Тот улыбается ещё шире и явно сдерживается, чтобы не заржать. Мила снова приводит на работу сына, и теперь тот доябывается до дяди Юры по каждой ерунде.       — Тёмыч, вот счас вообще не до тебя, — бурчит Юра, щурясь от яркого света. — Иди, я не знаю, займись чем-нибудь полезным. Водички дяде Юре принеси, а?       Артём громко ржёт, глядя на него, а Юре словно шуруп вкручивают в виски. Он роняет голову обратно, пытаясь уговорить себя подняться и хотя бы сделать кофе. Хоть какой-нибудь самый говняный. Тёти Томы сегодня нет, и нормальный сварить некому. Артём что-то роняет на пол, Юра стонет и просит его убить. А потом в комнату отдыха вплывает не менее потрёпанная мать мелкого террориста и заваливается к ним на диван с бутылкой минералки. Юра тянет руку к воде, как усыхающий в пустыне путник. Мила скептично зыркает на него, присосавшись к горлышку. Юра делает вид, что крайне оскорблён таким неуважением к старшему по чину. Но когда бутылка ледяной газировки оказывается в его руках, он готов немножко полюбить весь мир.       — Дядя Юра сказал, что он больше не пьёт, — громко вещает Тёма, за что получает лёгкий подзатыльник от матери и просьбу пиздеть потише. Юра победно ухмыляется, делая мощные глотки из бутылки. — А спорим на деньги, что не выдержит?       — Мечтай, — хмыкает Юра, начавший оживать. — Вообще никогда не буду пить. До нового года точно.       Он откидывается на спинку, закрутив крышку бутылки и прикладывая её ко лбу. Жить можно. Яркость бы только уменьшить, и новую голову прикрутить.       — А как же дэ-рэ у начальника через неделю? — Мила разваливается на диване, устроив голову на его плече.       — Пошёл он нахуй, — он прикрывает глаза, думая о том, что на следующий год возьмёт отпуск с июня, и пошло оно всё.       — Я ему передам, — Мила трясётся от смеха. Непривычно высветленная чёлка щекочет плечо Юры, и он убирает её, почёсывая кожу. Он с утра даже не сразу признаёт в ней коллегу, когда курит у входа, а та вываливается из такси в огромных тёмных очках. Отличные они сегодня работнички. Как назло, уже полный коридор на госпитализацию. Хоть сидят пока смирно, ждут девяти, не умирают. Наверное, понимают, что у врачей трудный день вчера был. Вернее, сегодня трудное утро после вчера. Умирают здесь пока они одни. У Юры даже на переодеться сил нет, так и сидит в джинсах и майке.       С утра он не мог сообразить, зачем звенит будильник, какой сегодня день, потом дошло, что опаздывает на работу. Не умывшись, не глядя напяливает на себя то, что нащупывает в шкафу, на такси добирается до больницы и в душе не ебёт, как будет дежурить. Нет, определённо те, кто выходит в смену после попойки — нечеловеки.       — Нихуя не помню, как домой доехал, — обессиленно говорит он, почти разлёгшись на диване. Мила тяжело давит на плечо острой скулой. Он дотягивается до скомканного халата и подкладывает ей под голову. Та благодарно мычит. Всё-таки у Юры тоже плечо не мягкая подушка.       — Мы тебя довезли, — лениво отвечает она. — А дальше я тоже не помню. А чё, кто за рулём был?       — Нас дядя Бек развёз, — отвечает Тёма. — Сначала дядю Юру, потом нас.       Он раскладывает на столе планшет с приставкой, распутывает наушники. Миле не с кем его сегодня оставить. Такое часто бывает, родственников у них в Москве нет, а бывший муж иногда подводит, как сегодня. Вот и приходится иногда таскать на работу, благо присмотреть всегда есть кому, хоть и не маленький уже. А Миле даже лучше. Не надо переживать, что шляется где-то. Тот и сам просится, ему тут нравится, помогает сёстрам готовить перевязочный материал, ему показывают разные интересные снимки, ебанутых пациентов много, а ещё он обожает доставать дядю Юру.       Дядя Юра от упоминания о дяде Беке напрягается. Этих подробностей он не помнит. И неприятно где-то колет в животе от осознания того, что когда он всё вспомнит, будет очень стыдно. Это пока ещё нормально, когда в голове кисель и никто ещё не прибежал с фото- и видеопруфами.       — Ма-ам, — тянет Тёма, — а можно мне такую же татуировку, как у дяди Бека?       — Можно, только не иероглифы и не на лице, — отмахивается та и снова обращается к Юре: — Я тоже половины не помню. Как доехали, как спать ложились. А ты что последнее помнишь?       Юра напрягает мозг, и голова тут же начинает болеть с новой силой. Всплывают только воспоминания о громкой музыке, а в следующий момент он просыпается от будильника.       — М-м, как у костра танцевали, — неуверенно отвечает он, растирая виски. Что за блядство?       — А фервер… Ну эти, короче, ты понял, — ёрзает Мила по его плечу, — блядь, даже выговорить не могу. Фервер… да блядь!       Артём ржёт в покат, передразнивая маму.       — Ещё и фейерверки были? — Юра кряхтя тянется к рюкзаку под ногами, где на дне валяются хорошие обезболивающие таблетки, даже в больнице таких не дают. — Пиздец. Дайте мне умереть, я не выживу сегодня.       — Вот-вот, пока врачи бухают, в стране повышается смертность, — важно кивает Артём, листая что-то в планшете и уворачиваясь от кинутой в него смятой бумажки, вытащенной из Юриного рюкзака.       Мила достаёт телефон, раз уж подушка в виде плеча Юры исчезает. Лениво что-то в нём пролистывает, зевая во весь рот.       — Кто-то даже на телефон снял, — она тычет в экран и подносит к нахмурившемуся Юре, подавившемуся зевком на вдохе. — Но у меня камера не очень, плохо видно, надо спросить, у кого получше. Но вживую классно было. Фервер… да что ты будешь делать?!       Юра вздыхает, глядя на чёрные фото с размытыми яркими точками. Пролистывает влево-вправо, со страхом ожидая увидеть себя, творившего какие-нибудь непотребства. Но по руке бьют и телефон убирают от греха подальше. А в собственный лезть страшно. И надо было так нажираться, чтобы всё пропустить? Он вроде и не хотел, так получилось. Что-то он совсем расслабился. Так и до Никифорова недалеко. Скоро будет бухать прямо на работе. А что, отведёт себе полочку в столе под ключ, будет там коньяк хранить и припадать к нему время от времени. Все врачи так делают. Ну не все, но по итогу все к этому приходят, с омерзением думает Юра. Он не такой, он не опустится до этого. Не хочет, как Пётр Евгеньевич, про которого ему рассказывали. Уважаемый был хирург. Хирурги-то в основном и спиваются. Почти все закодированы. А этот вот сорвался. Медсёстры сами за него всё делали, что могли — зашить там, или загипсовать. Жаловаться не жаловались, не принято так среди своих. Жаловались пациенты, но дальше выговоров не заходило никогда. Врачи сейчас кадры ценные, и за них держатся. Это сестру могут за пьянку уволить сразу, их много каждый год выпускается. Вот так и работал Пётр Евгеньевич, пока не оказалась у него на приёме молоденькая девушка с фурункулом на груди. Казалось бы, ничего серьёзного. Ассистировала ему тогда неопытная сестра, которая не вызвала в подмогу хирурга с отделения, а приготовила всё для операции. И девушка думала тогда, лёжа на столе, что врач не пьяный, врач просто устал, а то, что тащит от него перегаром, так это все врачи так пахнут. Наверное. Совсем девочка молоденькая была, первый раз в больнице оказалась. Даже идти сначала не хотела с такой ерундой, прыщиком. Но прыщик на груди рос, болел. Пётр Евгеньевич сделал укол, выпрыснув обезболивающее мимо — игла была неплотно прилажена к шприцу. И сразу взялся за скальпель. Сестра, в ужасе это наблюдавшая, даже сообразить не успела, как тот уже делал надрез, глубоко уходя в ткани, минуя фурункул. Девочка сдерживала крики и молча плакала, думая, что это нормально. Сестра стояла в ступоре, глядя, как скальпелем тот полосует грудь, уйдя на всю длину лезвия в разрез, а кровь стекала по его халату. Потом выбежала, зовя на помощь санитарку. Тамара Альбертовна тогда на смене была, оттолкнула Петра Евгеньевича, вызвали хирурга с отделения, трясущуюся девочку увезли. Оказалось, слава богу, что ничего важного задето не было, всё аккуратно зашили. Но её мать потом подняла всех на уши и заставила уволить врача, который со стеклянными глазами, весь в крови, вышел тогда из операционной, распугав народ в коридоре. Пётр Евгеньевич, конечно, до сих пор работает хирургом, в другой, правда, больнице, и тоже пьёт. Таких случаев миллион, и от этого никуда не деться. Все ругают врача, который по пьяни удаляет не ту почку, но у того же врача много и благодарных ему пациентов, которым он спас жизнь или облегчил страдания.       Юра выдавливает из блистера крупную таблетку и запивает, с трудом протолкнув её по гортани, и вновь растекается по дивану. Сейчас будет хорошо. Надо только не думать о голове, и давящая боль пройдёт сама. Он отвлекается, пытаясь припомнить вчерашние события после того, как вздремнул в машине у Милы. Но в голове всё мелькает обрывками. Тёплая ночь и бои в реке. Шумный смех и лай собаки. Танцы под ярким небом в искрах от костра. И Юра помнит, как орал «твоя сука такая тупая, что хочется выстрелить» во всё горло. Позорище! Он даже не знает, откуда эти слова взялись в голове.       — Тёмыч, — тот вопросительно угукает, не поднимая глаз от планшета, — ты знаешь такую песню про «твоя сука такая тупая»?       Мила даже ухом не ведёт, стуча пальцами по экрану телефона. Свободное воспитание у них, никто не парится, особо не ограничивает в чём-то, всё в меру. Нормальный пацан растёт. Учится вон, не шляется.       — Конечно, знаю, это же Скриптонит, — тот аж подскакивает на стуле. — Он крутой! Ха-а, а ты вчера орал его песни!       — Заебись, — выдыхает Юра, упираясь локтями в колени. — А откуда я его знаю? Я даже не слушаю такую музыку.       Мила ржёт, не отрываясь от телефона, что когда ты пьян, любая песня кажется классной. А Тёма пожимает плечом и включает на планшете эту самую песню, и на всю комнату расслабленным тоном зачитывают о том, что твоя сука так низко летает, что моя сука — истребитель, и твоя сука такая смешная, что стрёмно и высмеять, и не тягаться ей с моей сучкой. Юра морщится. Просит выключить. Потом умоляет. Потом грозится не пустить Тёмыча в оперблок, и тот грустно вырубает песню.       — Он из Казахстана, кстати, — хмыкает он, водя пальцем по экрану, — как и дядя Бек.       Отабек. Юра замирает. Загружаются другие воспоминания. Майка в облипку на разрисованном теле. В тесноте за столом колено к колену. Голые ноги. Татуировка на влажном животе. Чужие руки под водой. Прилипшая ко лбу тёмная чёлка и смуглое лицо в капельках воды. Глаза слишком близко и отражение разрывающихся звёзд в них. Танцы, колючее бритое под губами и горячее ухо. Рука на талии, куда-то ведут, тяжёлое дыхание. А потом прошибает внезапным — поцелуй Отабека с Милой в реке. Он распрямляется, с силой растирает лицо. Смотрит на часы.       — Так, ладно. Это, слушай, а где мои студенты? — расталкивает он Милу, уже чуть не закинувшую на него ноги. Та пожимает плечами, не отводя сосредоточенных глаз от экрана. Юра выжидающе смотрит на неё. — Нет, правда, должны были уже прийти.       И только он думает об этом, как в комнату отдыха заходят три парня. Встают и трутся у двери, робко здороваясь. Чего это они, как первый раз прям.       — О-о, мои спасители пришли! — приветствует их Юра, поднимая руку.       — Юрий Сергеевич, мы тут это, отпроситься у Вас хотели, — несмело начинает Миша, теребя в руках тетрадь. Артём фыркает и втыкает в разъём планшета наушники, включая музыку. — Сегодня игра кубка Конфедерации. Поставьте нам отметку, что мы типа были. Пожалуйста. Мы же каждый день исправно ходим. Хотя бы один раз, ну пожалуйста…       Мила ржёт, натыкивая в экран:       — Вот так, Юрсергеич, придётся Вам одному въябывать сегодня.       Тот стонет и снова падает головой на стол. Вот так и рушатся все надежды и мечты.       — А вы чё, бухали вчера? — расплывается второй студент, Егор, в понимающей улыбке.       — Прикольная причёска у Вас, — говорит третий, его имени Юра запомнить не может, длинное какое-то, нерусское.       Артём сдавленно кашляет, как будто подавился, уткнувшись в планшет. Мила смеётся, вставая наконец с дивана, чтобы поставить чайник.       — Это у него укладка такая, — говорит она, наливая воду из фильтра, и сын уже трясётся, едва сдерживаясь. — Называется «не спи на вписках».       И тут Тёмыча прорывает. Откинувшись на спинку, ржёт, схватившись за живот.       — Чё? — вскидывается Юра и осторожно ощупывает голову. Не дай бог с его волосами что-то сделали, найдёт и сам обстрижёт. Но шевелюра на месте, правда, как-то хитро заплетена. — Не понял, чё там?       Он встаёт и подходит к зеркалу у входа, где медсёстры раскладывают свои косметички и красятся с утра. Крутит башкой, разглядывая мудрёные косы, тянущиеся с висков к затылку. Потом поворачивается спиной и выворачивает шею, силясь разглядеть, что там сзади. Вообще-то ничего так, думает он, но на всякий случай строит злобное лицо.       — Это чё за хуйня? — спрашивает он, не зная, с кого даже спросить за это.       — Это Артёмка мой заплёл, — хихикает Мила, торча верхней частью тела в холодильнике в поисках пожрать, — пока Вы на нём дрыхли всю дорогу домой.       — Бля-я-я, убью!       Юра трогает одну косу. Она заплетена так туго, что он боится, если распустит её, на голове останутся кудри. Которые вьются у блядей, а не у порядочных людей. Ну пиздец. В душ что ли идти теперь?       — В зеркало надо смотреться с утра, — мудро вещает Артём, когда проржался, и вытирает слёзы, показывая большой палец и сразу вжимаясь в стул, ожидая подзатыльника. Но Юра мелких и болезных не трогает.       — Да мне не до этого как-то было, — показывает он ему в ответ фак. — Не подох — и ладно. Но это пиздец. Чё мне с этим делать?       — Под колпак спрячьте, — советует Мила, выуживая из холодильника пачку молока и остатки торта. — У меня когда на башке пиздец, колпак надел и порядок.       — Ни разу тебя в колпаке не видел, — Юра чешет голову под косами. И как он мог не заметить? И понятно теперь, почему все так странно на него с утра смотрят и ржут.       — Это потому что у меня всегда идеальная укладка, — Мила отбивает пять Артёму, а Юра думает, какие ещё трудности подкинет ему это утро. Он с тяжёлой душой отпускает студентов на футбол, расписавшись в их дневниках, а потом рявкает на Милу, что пора работать, а не тортики с кофе пить. Та, впрочем, не особо воодушевляется, в конце концов, она старшая сестра, а на посту уже работает менее страдающая похмельем коллега.       — Я в душ, — сообщает Юра и прихватывает с полочки в шкафу фен.       День до обеда проходит мирно. Пока Мила отсыпается в комнате отдыха, забив на обязанности, а Артёмка без присмотра шатается по коридорам, то и дело катаясь на кресле-каталке, Юра успевает принять всех плановых больных, вправить пару вывихов, зашить несколько ран, наложить весёлый гипс с картинками девочке, упавшей с велика. И провести задушевную беседу с бабулькой, что натёрла до крови ногу. От операции на первом пальце она отказывается наотрез, хотя стопа вся деформирована. Но ей, одинокой, больше общение нужно, чем лечение. Зато прибегает через час и в благодарность вручает Юре трёхлитровую банку солёных огурчиков. Тот смеётся, что она спасла бы этим многие жизни с утра. Милка накидывается на банку и опустошает сразу половину.       Чтобы не дышать перегаром, Юра работает в маске, хотя часть привозимых могла бы с ним посоревноваться. Привозят одного такого «постоянного клиента», его у них называют ещё «артистом». Он то сделает вид, что из окна выпал, а сам просто под окнами ляжет, ждёт, когда его заберут. То припадок правдоподобно изобразит. Юра подозревает, что у артиста есть медицинское образование, потому что симптомы всегда выдаёт точные. Или сериалов насмотрелся. На этот раз Древарх Просветлённый, как он сам себя называет (и даже в паспорте так написано), весело отрыгивает мыльными пузырями, когда его привозят. Неудавшаяся попытка изобразить отёк лёгких с пеной изо рта. Но Древарх вида не подаёт и со всем достоинством сообщает, что его пытались отравить. Юра еле сдерживается, записывая анамнез в амбулаторном журнале, не в силах смотреть, как при разговоре изо рта мужчины, одетого, как друид, вырываются пузыри. Трясётся, стараясь не открывать рот, надувает щёки под маской, чтобы не сорваться. А потом всё-таки извиняется и выбегает проржаться, вытирая слёзы.       Периодически ещё подташнивает, но в целом самочувствие приходит в норму. Порядок на голове, но к сожалению, не в ней, восстановлен, и к обеду даже появляется аппетит, хотя до этого сама мысль о еде вызывала у Юры тошноту под рёбрами. Вот только покушать он, конечно, не взял. Он раздумывает над тем, что пожрал бы сейчас вчерашнего шашлыка, делая надрез на поражённой флегмоной кисти. Вид гноя, под давлением вытекающего из раны вместе с кровью, давно уже не отбивает аппетит. В голове даже всплывают ассоциации с медовым соусом. Отабек готовит мясо с мёдом, вот сейчас бы его сюда. Юра вспоминает, что тот ещё не звонил с утра, и беспокоится, как он там. Проталкивая перчаточный дренаж по очищенной сквозной ране, он думает, что надо бы позвонить и поблагодарить за вчерашнюю доставку домой, спросить, нормально ли добрался. Ведь ему наверняка пришлось тащить байк каким-то образом. И ладно, Юра нажрался, но Мила-то молодец, сама за рулём. Или она специально напилась? Чтобы Отабек потом их довёз?       Задумавшись об этом, Юра увлекается и наматывает несколько десятков лишних слоёв бинта на кисть, превращая её чуть ли не в боксёрскую перчатку. И выписав антибиотики, он выходит из малой операционной в коридор, едва не попав под колёса каталки, которую с грохотом и криками возит взад-вперёд Артём. Достаёт телефон и идёт на улицу, отказавшись от услуг Тёмыча прокатить с ветерком. Телефон Отабека не отвечает. Значит, занят. Отправив ему сообщение в чате, Юра закуривает, игнорируя спазм в желудке. Курить на голодный — не лучшая идея. Еды что ли заказать?       Телефон булькает входящим сообщением в вотсапе. Привет извини сегодня с самого утра на ногах не успел позвонить Ты как? Живой? Меня нагрузили едой. Столько всего осталось после вчерашнего Тебе привезти?       Юра выдыхает, блаженно прикрывая глаза. Он не заслуживает такого друга, предугадывающего все его желания. Друга, который за его спиной крутит с их медсестрой. Юра мрачнеет. Да вот не по хую ли? Он отписывается, что сам едва глаза разлепил за полчаса до дежурства и что будет пиздецки рад жратве. я только подумал о том что неплохо было бы сейчас пожрать вчерашнего шашлыка и тут ты такой ты мысли читаешь? :D       Отабек не отвечает, и Юра грустно докуривает сигарету и идёт осматривать очередных пациентов. До того как приезжает Отабек, успевает откачать кровь из коленного сустава девушки, упавшей с роликов. Гипс ей накладывают втроём: один раскатывает, двое придерживают лонгету у лодыжки и у бедра, и в шесть рук забинтовывают. Девушка плачет, как она теперь будет кататься. У неё чемпионат какой-то там уличный. Юра успокаивает её, что уже через неделю лонгету снимут. Он знает, как это больно, сам не раз падал со всей дури на колени прямо на асфальт. И ревел потом в приёмном, размазывая сопли по грязному лицу, пока отец рядом вещал, что выкинет ролики. Они с матерью, правда, дома тут же забывали о своих угрозах, и Юра продолжал набивать шишки. Просто больше не бежал, чуть что, к родителям, а сразу в приёмку, к знакомому травматологу дяде Саше, у которого же потом стажировался, когда поступил в мед. Дядя Саша мигом ставил Юру на ноги и обещал ничего не рассказывать родителям. Юра уже тогда точно знал, что будет помогать таким же, как он, и ни за что не выдавать родителям.       Деда звонит днём. Наконец-то, медовый месяц закончился, ржёт Юра в трубку. Прикалывается, что ему надо теперь отдельный транспорт заказывать, в старый не влезет с такой ряшкой. Николай Валентинович смеётся в ответ и зовёт в гости, баба Клава закрутки уже наделала и клубники с вишней насобирала несколько вёдер. Юра обещает приехать, а то как же он от клубники откажется.       — И Отабека зови, давно его не видел, — говорит деда.       Юра и это тоже обещает, а сам думает, что Мила скорее всего Отабека припашет на своём загородном участке садить картошку и полоть сорняки. Не до них с дедой ему уже будет. На всякий случай пишет Отабеку о дедушкином приглашении. Тот не отвечает. Значит, точно припахали уже.       Отабека с едой встречают, как дорогого гостя. И даже разогретое в микроволновке мясо кажется вкуснее, чем когда-либо. Он остаётся ненадолго и рассказывает тем, у кого провалы в памяти, чем закончился вчерашний пикник. Показывает снятый на телефон фейерверк (салют, выходит из положения Мила, до сих пор заплетаясь языком на этом слове). Юра сидит напротив него на диване, и Отабек пересаживается к нему, чтобы показать видео. Милка нависает над ними, щекоча длинной чёлкой. И Юра больше не на экран смотрит, а косится на них обоих, пока не начинают болеть глаза. Сам фейерверк он смотрит из-за этого секунды две, только слышит собственные пьяные вопли на фоне.       — Я там чё, громче всех орал? — недовольно бурчит он, отодвигаясь по дивану подальше и накладывая себе ещё мяса. Хорошо так пробило на хавчик.       — Нет, ты просто рядом стоял, пока я снимал.       — Да? — Юра смотрит в его глаза, улыбающиеся так по-доброму, и думает недостойные взрослого человека мысли: вот предатели оба. И не скажешь ведь так сразу, не палятся. Это потому что на работе оба?       Отабек не засиживается, время на обед не резиновое. Юра оглядывает его синюю куртку с эмблемой скорой, которую тот даже не снимает, с серым костюмом под ней. Тот ест быстро, с аппетитом, но не мерзко, как это бывает, когда торопишься. Куски в стороны не летят и жир по подбородку не течёт. И успевает ещё рассказывать что-то и смеяться. Мила стонет, почему Отабек не привёз пива. Юра морщится и напоминает всем, что он больше не пьёт. Ловит быстрый взгляд Отабека и мысленно говорит ему, что да-да, даже пива под футбол теперь не будет. Не умеет Юра пить. Он неохотно выслушивает, как его затаскивали на третий этаж домой. Только вот Юре кажется, Отабек что-то утаивает в своём рассказе. Что-то не сходится, и он не может понять что. По словам Отабека, Юру повалили в кровать, он сразу уснул, и они уехали. А Юра думает о том, что они оставили его квартиру незапертой. У Юры, конечно, нечего пиздить, кроме него самого и кошки — самые ценные вещи в его доме. Но не в стиле Отабека так относиться к делу. Юра спит всегда, как ушатанный, и он бы не услышал, если бы кто вошёл. А ещё подушки было две на диване, где он спал. Всё это очень подозрительно. Надо будет потом расспросить Отабека, думает Юра, наверняка есть логическое объяснение всему этому. Сам он пока додуматься не может. Или мысли утекают куда-то не в ту сторону.       — А ты где байк оставил? — спрашивает он, когда Отабек уже собирается уходить и допивает кофе.       — В машину дяди Лёши загрузил, там место освободилось от ящиков с бухлом, — отвечает тот. — Самое интересное, что еды столько много осталось, а вот алкоголя не хватило, хотя его можно было неделю пить.       Юра соглашается, у него были те же мысли, когда он увидел, сколько ящиков было привезено. Да, сколько водки не покупай, всё равно бежать. Он провожает Отабека, чтобы ещё покурить. Но почему-то не спрашивает о том, что случилось у него в квартире. Или не успевает, когда Отабек говорит, что получил его приглашение и с удовольствием как-нибудь сходит с ним к Николаю Валентиновичу. Вот и заебок. Пожрём клубники. Только если свежей, не вареньем. Отабек соглашается, тоже не любит.       Взбодрившись плотным обедом и свежим кофе, дела у Юры идут лучше. И даже жизнь кажется веселее, и пациенты не такими выёбистыми. Один парень, которому в драке сломали нос, пытался вывести его из себя, на вопрос Юры «на что жалуетесь?» отвечая «а по мне чё, не видно?». Но Юра без обезбола ставит ему нос на место и довольный уходит. Нельзя, нельзя медикам хамить. До конца смены — четырнадцать часов, и Юра мечтает хоть на пятнадцать минут забыться в ординаторской. Но в комнате отдыха, где он забывает рюкзак, сидит уже переодевшаяся Мила и задумчиво листает в телефоне. Тёмина сумка лежит рядом, сам отпрыск помогает выкинуть санитаркам мешки с мусором.       — Ты чего домой не идёшь? — спрашивает он, ища взглядом свой рюкзак. Тот так и валяется под столом, где он его утром и оставил. Хватает его за лямку и протаскивает по полу.       Мила поднимает глаза от экрана, только сейчас замечая Юру. Рассеянно моргает.       — Да, сейчас пойду, — и снова в телефон. Там активно переписывается, мимолётно улыбаясь. Чёлку свою постоянно поправляет. Если мешает, почему короче не отстригла? Но цвет классный. Юре бы пошёл такой? Никифоров вроде тоже в платину красит, а сам как Юра, наверное.       Он стоит посреди комнаты, смотрит на девушку, не отлипающую от экрана. У него с языка едва не срывается вопрос, не ждёт ли она, например, кого на байке, кто бы заехал за ней, но решает промолчать. Стоит с рюкзаком, как дурак. Хочет задать другой вопрос и никак не решится. Та снова поднимает на Юру глаза и дёргает бровью в немом вопросе.       — С кем переписываешься? — Юра мастер по нелепым вопросам. Та загадочно поднимает плечо и опускает взгляд, расплывшись в улыбке. — С тем, на мерсе? Как его там зовут?       — Кого? — глаза Милы расширяются, делая её похожей на героиню аниме.       — Мужика твоего, — нетерпеливо отвечает тот. Нет, он слышал о том, что влюблённые тупеют. Или это он сам ничего не понимает.       — Которого? — хихикает та, перекидывая ногу на другую.       — Пиздец, их у тебя ещё и несколько с мерсами? — хмыкает Юра, мечтая отмотать события на пять минут назад и не заходить сюда вообще.       — Ну, — тянет та, кокетливо улыбаясь, — не все же такие неприступные, как Вы, Юрсергеич. Но вообще, на данный период я одна. Заебали мужики. Без обид, Вы не в счёт. Вы лапочка.       Юра криво улыбается сомнительному комплименту и продолжает топить себя, пока Мила стучит ногтями по экрану.       — А как же Отабек? — спрашивает он, облокачиваясь о шкаф позади себя.       Мила откладывает телефон, роняя его на колени, и смотрит удивлённо.       — А что Отабек?       — Ты же целовалась с ним? — Юра смотрит в ответ прямо. Та выдерживает взгляд, улыбаясь всё шире, словно только что поняла какую-то истину. Но Юре почему-то не говорит. Или хочет, чтобы он сам додумался, а иначе для чего тогда она начинает говорить загадками?       — И-и? — первая из загадок.       — И-и, — передразнивает Юра, — значит, вы встречаетесь?       — А где связь? — уже в открытую издевается та.       — Он мой друг, — сердится он, понимая, что серьёзных ответов не дождётся. — Получается, ты его обманываешь.       — С какого перепуга? — смеётся Мила, и Юру уже начинает бесить этот недоразговор. — Никого я не обманываю.       — Почему вы мне ничего не сказали, что мутите?       — Наверное, потому что мы не мутим? — отвечает девушка, откровенно забавляясь. На её телефон приходят сообщения, но она не обращает внимания, глядя на Юру снизу вверх.       — О как, — понятливо кивает тот, скрещивая ноги. — Значит, просто трахаетесь?       Мила хлопает себя по колену и встаёт, убирая телефон в сумочку. Юра чувствует вину, но просить прощения не собирается. Тем более что Мила не злится. Улыбается, когда снова поворачивается к нему, хотя смотрит серьёзно.       — Во-первых, Юрий Сергеевич, не Ваше дело, с кем я трахаюсь, — говорит она мягко. — Во-вторых, где связь между поцеловаться, потрахаться и встречаться? Лично для меня, связи никакой. — Юра отводит взгляд, понимая, что только что с позором проебался. — И в-третьих, мы с Отабеком не мутим и не трахаемся. Вы хоть его самого пробовали спросить об этом?       — Нет, — Юра смотрит в пол. Спрашивал, а толку?       — Ну и зря, — пожимает она плечами и накидывает лёгкий кардиган. — Спросили бы и всё узнали.       — Что узнал? — тупо спрашивает Юра.       Она проверяет, всё ли с собой взяла, и смотрит на часы. Берёт Тёмину сумку, и в эту минуту тот заходит, весь раскрасневшийся. Стонет, как он устал, согнувшись, словно руки весят тонну каждая. Юра смотрит на них. В этом прикиде Миле — лет восемнадцать. С Артёмкой одного роста почти, как брат с сестрой.       — То, какой Вы глупый, Юрсергеич, хоть и лапочка, — отвечает наконец она с улыбкой, ероша сына по стриженному затылку. Вместе что ли стриглись, или Тёма под дядю Бека косит?       Её телефон голосит входящим звонком, она быстро отвечает, что уже выходит, и они прощаются. За неплотно прикрытой за ними дверью слышно, как Тёма спрашивает, надолго ли они уезжают и есть ли там вай-фай. Шаги удаляются, в коридоре становится тихо.       — Да, наверное, глупый, — сам себе отвечает Юра.       Сообщив на пост, что пойдёт полежит пятнадцать минут, он идёт в ординаторскую, плотно прикрывает там окно и ложится, накрываясь пледом с головой. Но на пятнадцать минут вырубиться не получается, организм стребовал своё и не включается в положенное время. И если бы Юра проснулся сам, было бы нормально. Но его будят тревожным сигналом. Красная лампа со звуковым сопровождением непрерывно мигает в стене у выхода. Юра вскакивает, чувствуя себя ещё хуже, чем проснулся сегодня утром. На часах — семь вечера. Около часа проспал. Встряхнувшись и накинув халат, выбегает в коридор, чувствуя щекотку в солнечном сплетении. Хреновое чувство, если уж откровенно.       Сестра на посту, которая включила сигнал, сообщает об аварии на трассе. Один серьёзно пострадавший, везут сюда. Отчаянно зевая, Юра распоряжается вызвать бригаду реаниматологов и сам звонит дежурившему Георгию, чтобы катился сюда с рентгеном. Они никогда не знают точно до конца, кого могут привезти, и надо быть готовым ко всему сразу. Специалистов резко не хватает, как Никифоров укатил в Японию, а два других реаниматолога в отпуске, ещё один на больничном. И оставшиеся дежурят через день на дому. Юра спрашивает сестру, сколько дежуранту добираться из дома и когда привезут пострадавшего.       — Абдул Магомедович живёт как раз на той стороне, на объезд пробки понадобится время, — информирует та, сверяясь с журналом телефонов и адресов сотрудников. — А Алтын уже едет сюда. Будут через двадцать минут.       — Блядь, — Юра нервничает. Плохо, очень плохо. В такой ситуации — и без реаниматолога. Как же так?! Он звонит по отделениям, прося помощи, одним им не справиться.       Готовится большая операционная, экстренно разворачиваются все мобильные резервы. За десять минут тихий коридор наполняется привычным гулом. Но если раньше хаос здесь всегда был для Юры упорядочен и он имел над ним контроль, сейчас кажется, что всё идёт по пизде. Гоша уже мчится по коридору, гремя своим аппаратом и таща на себе тяжеленные жилеты. Юра проверяет работу переносного дефибриллятора и аппарата искусственного дыхания. Стискивает в руках оба телефона — свой и внутренний, не понимая, почему так нервничает. Вроде обычная штатная ситуация, уговаривает он себя, всё, как всегда. Но что-то всё равно не так.       И он понимает, что именно, когда им сообщают, что скорая подъехала, и они выбегают на улицу. Отабек спрыгивает из кабины и вытягивает носилки. Юра помогает, подмечая в наступивших сумерках его неестественную бледность. Смотрит на носилки и видит девушку. С длинными светлыми волосами, свешивающимися с каталки. В яркой мотоциклетной амуниции, в красном шлеме с золотой молнией сбоку. С оторванной по бедро ногой.       Юра знает её. Он хватается за бортик каталки, с щелчком поднимая его со своей стороны, и с усилием тянет ко входу. Отабек толкает изголовье, что-то возбуждённо говорит, Юра не понимает ни слова. Кажется, Отабек ругается, а потом кричит на кого-то, так, что Юре становится дико. Страшно смотреть на его перекошенное злое лицо. И он смотрит на мотыляющуюся из стороны в сторону голову в шлеме. Замечает вмятину сбоку. А на костюме почти нет крови, только перепачкан грязью. Они с грохотом быстро везут каталку по коридору.       Юра знает девушку. Помнит её байкерскую свадьбу, прогремевшую на всю Москву в том году. Он слушает фельдшера, бегущего рядом с ним. Авария на трассе. Не справилась с управлением. Врезалась в столб уличного освещения. Отабек бешено выкрикивает, что нихуя не так всё было, не могла Оля не справиться, её подрезали, не пропустили, там на дороге видны следы протекторов, и он выяснит по камерам, кто это. Юра старается не слушать его крики. Ему не по себе и кажется, что тот сошёл с ума. Кричит Отабеку отойти. Спрашивает запыхавшегося от быстрого бега фельдшера, почему не снят шлем. Заклинило при ударе. МЧС ждать не стали, думали, в приёмке распилят. Юра машинально вспоминает, где у них лежит пила для снятия полиуретановых гипсов. Очень плохо, что не снят шлем. Сколько она там лежала, неизвестно, и столько времени без реанимации. Девушка такая красивая, Юра часто по телевизору в новостях её видит, самая известная байкерша их района.       Они закатываются в операционную. На счёт три перекладывают девушку на стол, подключают тонометр и пульсоксиметр. Оторванная конечность остаётся на каталке. Её уже не пришить, Юра оценивает общее состояние и решает на свой риск, что прежде надо спасти Олю. Судя по тому, что та не двигается и не подаёт никаких признаков жизни, находится без сознания. Шлем распиливают за минуту, пока с неё снимают костюм, разрезая аккуратно, но быстро ножницами. Юра осматривает повреждения. Тело — сплошная рана. Переломано всё, живот — твёрдый и мраморного, синюшне-красного цвета. Внутреннее кровотечение из-за множественных переломов рёбер, печень и селезёнка, с вероятностью в девяносто девять и девять — в кашу. Травматически ампутированное бедро разможжено, другая нога примотана к шине. Её снимают, там тоже пиздец, открытый перелом в двух местах. Под шлемом оказывается почти нетронутое лицо красивой девушки. Без признаков дыхания. Светлые волосы обрамляют бледное с синевой лицо. Юра помнит, что катается она всегда с распущенными волосами, и они развеваются позади неё флагом. Хорошая подруга Отабека, сестра его друга. Юра не успел с ней познакомиться.       Он проверяет зрачки, на свет не реагируют. Слышит, как озвучивают давление. Семьдесят на тридцать — и падает. Просит готовить для интубации, спрашивает, когда прибудет Абдул. Без разницы уже, времени нет, всё самому. Подключает систему искусственной вентиляции. Кричит Гоше готовить рентген, надевает защитный жилет. За те секунды, что Георгий подкатывает аппарат, у девушки берут кровь и подключают к капельнице.       Пока Гоша делает снимки, Юра ищет Отабека глазами. Тот мечется по помещению, не отрывая диких глаз от Оли. Напоминает раненого льва за решёткой. Юра никогда его таким ещё не видел. Он приказывает всем, кто не в жилетах, отойти дальше. На снимках — пневмоторакс и стремительно скапливающаяся в лёгких кровь. Она же из разорванной бедренной артерии стекает на пол, плохо пережали. Юра стискивает зубы, под ноги кидают впитывающие пелёнки, чтобы не поскользнуться. Необходима срочная торакотомия* с откачиванием крови и зашиванием лёгкого. Он не справится со всем один! У него не шесть рук! Он не может уследить за всем сразу!       — Фибрилляция! Пульс 370, кислород падает!       Монитор пищит не переставая, Юре подкатывают дефибриллятор, он размазывает по электродам гель. Орёт убрать всем руки, разряд — и прижимает электроды к груди. Писк на мониторе урежается, подключают экг.       — Что с группой крови? На станцию переливания позвонили?       — Где реаниматолог?!       — На экг что?       — Не ждём группу, переливаем универсальную! Принесите пять комплектов плазмы и капельные системы.       — Не спим, блядь, чё стоим? Не можете ничем помочь, отойдите, не мешайте!       Юра расталкивает замешкавшуюся сестру из лаборатории, когда оббегает стол, чтобы посмотреть, что с другой ногой. Ему не нравится некротический окрас тканей, скорее всего по этой конечности тоже проехались колёсами машины. А потом происходит остановка. Юра кричит помочь ему подержать трубку, так как она не держится из-за воротника. Рядом встаёт Отабек, у изголовья, Юра передаёт ему мешок Амбу, и тот придерживает трубку у рта девушки. А сам принимается качать сердце по переломанной грудной клетке, считая про себя толчки и секунды, сколько ещё девушка продержится с кровью в лёгких. Бесконечные минуты тянутся, плечи ноют, но Юра не останавливается, пока прямая линия на кардиографе не оживает. Распоряжается приготовить иглу для торакоцентеза**, когда сообщают, что приехали реаниматолог и хирург. Вот тогда у Юры и появляется шесть рук, и они все борются за жизнь девушки. Он не знает, как он это делает. Не помнит, сколько раз она выдаёт клиническую. Не знает, сколько проходит часов. Не чувствует ног и усталости. И только когда кардиограф стабильно подаёт сигнал работающего сердца, а кислород поступает в чистые зашитые лёгкие, позволяет себе выдохнуть.       А потом они все поднимают головы на звук страшного удара. Отабек со всей дури ёбнул каталку в стену. Юра безучастно смотрит, как ударом обеих рук он распахивает двери операционной и выходит наружу.       Только к трём утра, закончив переливание, буквально разобрав, а потом собрав девушку по частям, они все выходят из операционной, кое-как добившись стабильного, хоть и крайне тяжёлого состояния девушки. Её увозят в реанимацию. Юра выползает почти на согнутых коленях, съезжая по стенке на пол. Весь в поту и крови. Реанимация будет дежурить круглые сутки, и теперь нельзя ни на шаг отойти, пока не закончится его смена. Кто-то трясёт его за плечо и говорит, что репортёры приехали. Юра устало говорит слать их нахуй, нечего тут шоу устраивать. Хотя от них не спрятаться, девушка — личность известная. Но не сейчас. Юра сидит на полу ещё с минуту, а затем тяжело поднимается.       Вдыхает на улице свежий ночной воздух, полной грудью, забитой запахами неотложки. Даже курить не хочется, просто подышать. Сидит на скамейке и смотрит в пустые окна корпуса напротив. Ноги гудят, пальцы сводит от напряжения. Если Оля выживет, это будет такой удачей. На байк, правда, уже не сядет. А хотя сейчас такие технологии, без обеих ног по горам ползают, а тут… Юра сглатывает и всё-таки вынимает пачку сигарет, закуривает, и постепенно отпускает. Руки перестают трястись, и есть силы встать и пойти в душ. А потом он звонит Отабеку. Долго слушает гудки на конце линии. Набирает несколько раз подряд, звонит дяде Лёше, но тот на станции и говорит, что Отабека нет, уехал куда-то, ничего не сказал. Тревога, вроде как успокоившаяся под сердцем, просыпается вновь. Ещё не хватало. Он уже хочет идти в ординаторскую, но его вызывают в реанимацию. С Абдулом Магомедовичем ещё пару раз вытаскивают Олю с того света.       И к рассвету Юра не то, что ног не чувствует, двигается практически на автомате. Идёт на улицу, потому что не может никак раздышаться. Звонит Отабеку, тот по-прежнему не отвечает, а потом Юра слышит скрип ворот и шум приближающегося двигателя. Не машины. Мотоцикла. Смотрит, как подъезжает Отабек. Как снимает шлем и идёт к Юре, садится рядом, откидываясь спиной на стену и закрывая глаза.       — Ты где был? — Юра глядит на уставший вид друга, лицо которого подсвечивают первые лучи встающего солнца. Кончики ресниц подзолочены, кожа вся словно натянута и лопнет сейчас. Отабек разжимает губы. Но так ничего и не говорит. Юра прижимается к нему плечом, предлагает сигарету, и они молча курят.       — Как она? — хрипло спрашивает Отабек, не глядя на Юру, наклоняясь вперёд и упирая локти в колени, глядя себе под ноги.       — Стабильна, в сознание не приходила… — Тот прокашливается, медицинские термины уже в горле стоят. — Она выберется, сильная девчонка. Только что к ней ходил, Абдул за ней наблюдает.       Отабек кивает, не поднимая головы. Выдирает нитки из шва на байкерских крагах.       — Она классная, — улыбается Юра, мусоля в руке пачку. — И смелая. Это её платье на свадьбе, помню, как все орали.       — Клим на неё сильнее всех орал, — усмехается Отабек. — Говорил, его сестра не появится в этом на людях. А ей по хую было, всё равно надела. Никогда никого не слушала.       — Красивое было платье, — согласно кивает Юра, вспоминая длиннющий бордовый шлейф, развевающийся на ходу вместе с волосами, и красные чулки на длинных ногах. И её жениха с красным ирокезом на голове. Стильная была свадьба.       — Она меня из такой жопы вытаскивала, — глухо говорит Отабек, и Юра косится на него. На его сцепленные пальцы в крагах. Замечает ссаженные костяшки. Беспокойно заглядывает в лицо, не плачет ли, прижимается плечом снова. — Столько раз помогала. Я помоложе был, мозгов ещё не было, ввязывался в драки, в уличных боях участвовал, когда деньги нужны были. Она мне хорошо голову прочистила.       — А ты, оказывается, опасный псих, Отабек Фархадович? — усмехается Юра. А сам чувствует, как холодеет спина. Такого про Отабека он ещё не знал и предположить даже не мог.       Тот поворачивает голову и смотрит на него сухими воспалёнными глазами. Долго смотрит, пока Юре не становится неловко, и он опускает взгляд на его руки. Касается пальцем присохшей крови на фаланге.       — Со стенкой дрался? — Отабек не отрывает от него глаз и не отвечает, Юра спрашивает тише: — Давай обработаем?       Отабек медленно качает головой и отводит взгляд, потирая сбитые суставы. Юра не знает, что ещё сказать. Он до сих пор не научился говорить с родственниками тех, кого привозят к ним, не знает, что говорят в подобных случаях. Извините, такое бывает, это жизнь, никто не застрахован. Или — всё будет хорошо и мы спасём его. К чему это говорить? Как это поможет? А если не спасём, то получится, что обманул ожидания? Но он чувствует вину и невероятное желание сделать хоть что-то для Отабека. Не может видеть его таким.       — Мне тут ещё видео прислали с фейерверками, — говорит он, вынимая из кармана телефон. — У тебя тоже хорошо снято, но там ещё и все наши пьяные рожи. И я всё-таки орал громче всех.       — Это правда, — смеётся Отабек, глядя в экран, на который Юра разворачивает видео и включает звук. Смотрят оба на мелькающие в кадре лица, даже Отабек на секунду появляется. И вопящий в голос Юра, прыгающий на месте рядом с ним.       — Ну вот, — пихает тот его в плечо, — значит, не из-за того, что я рядом стоял, громко было меня слышно. Стыдно, пиздец.       — Да всё нормально, весело же было, — Отабек улыбается шире, хотя глаза всё ещё больные. — Но всё равно больше не пей так много.       — Не-е, всё, я кодируюсь, ну нахуй! И даже не соблазняй, теперь пьём сок. А то неизвестно, где и с кем в следующий раз проснусь.       Отабек смеётся, и Юра радуется, что сумел хотя бы так отвлечь его.       — Кстати, за то, что довезли меня с мелким, спасибо, конечно, — смотрит строго Юра, убирая телефон и упираясь спиной в стену позади, — но то, что квартиру не заперли, это не есть хорошо. А если бы меня вынесли ночью?       — Я бы этого не допустил, — отвечает тот, прищурившись.       — В смысле? — не понимает Юра.       — Я у тебя остался, — Отабек чешет щёку. — Мы довели тебя с Тёмычем до квартиры, дверь я твоими ключами закрыл. Довёз их с Милой, а потом вернулся. Ты даже не проснулся, а утром мне позвонили раньше, вызвали подменить человека, и я не стал тебя будить. Дверь за собой плотно прикрыл, не видно было, что открыто. Видишь, не украли же.       Юра смотрит на него и не верит тому, что слышит. Логическое объяснение пришло, но понятнее от этого не становится.       — Я просто не смог тебя одного оставить, — продолжает Отабек, пока Юра открывает и закрывает рот, подбирая слова. — Тебе стало плохо, ты в туалет бегал каждые десять минут. А потом и вылезать отказывался оттуда. Сидел в обнимку с…       — О господи, нет, заткнись! — Юра отворачивается и морщится. Пиздец пиздец пиздец!       — Волосы тебе только держать не пришлось, они были так красиво заплетены, — смеётся тот, подталкивая плечом в плечо, и Юра хочет умереть со стыда. — Юр, забей, имел право расслабиться, перебрал, с кем не бывает.       Вот и Юра думает, что слова утешения о том, что да, бывает, никто не застрахован, это жизнь, нихуя не утешают, а делают только хуже. А ещё хуже то, что Отабек, похоже, спал на его кровати рядом с ним, отсюда и две подушки. Но об этом он ни за что сейчас не спросит, у этого точно логического объяснения нет, кроме того, что Отабеку просто лень было раскладывать матрац. Лучше другую ерунду скажет, чтобы сменить тему.       — А я думал, ты с Милкой, ну, того… — Отабек поднимает на него непонимающий взгляд, и Юра машет рукой. — Ай ладно, забудь, просто, ну, ты же мне скажешь, если у тебя кто-то появится? Не Мила, так другой кто-то? Это вроде как положено у друзей. Или нет?       — У меня никого нет, и я ни с кем не встречаюсь, — твёрдо отвечает тот, глядя в глаза, и Юра любуется бликами от попавшего на радужку луча солнца. Отабек даже не щурится.       — Что, даже не нравится никто? — Юра не сильно верит, что Отабек говорит правду. Впрочем, если слушать Милу, трахаться и встречаться можно с разными людьми. С одними встречаться, с другими трахаться. Как всё просто. У одного Юры только так всё сложно.       Отабек что-то затягивает с ответом, не отводя глаз от Юры, потом на секунду опускает взгляд куда-то ему в ключицы и отворачивается, опять сгорбившись и сцепив пальцы. Охуенно тему сменил, просто блеск.       — Ты же будешь в порядке? — спрашивает он, выпрямляясь и наклоняясь к нему. Боится, что тот закроется. Или вдруг понесёт его не туда, сорвёт крышу. Юре уже приоткрылась тайна его прошлого, и оно не кажется ему приглядным. Отабек поворачивает лицо и устало улыбается.       — Да, буду.       — Будь, пожалуйста, осторожен.       — Я буду, Юра, — кивает Отабек для полной уверенности, глядя предельно серьёзно. С такого близкого расстояния Юра видит чёрные точки пробивающейся щетины на его щеках.       — Знаю, ты аккуратно водишь, — говорит он, почему-то не в силах отвести глаз от щёк, — но, как показывает практика, уродов на дороге хватает.       Челюсти Отабека сжимаются, и скрипит в ладонях смятая кожа перчаток.       — Спасибо, Юр, я буду внимателен.       И снова кивает. Внезапно так хочется его обнять. И Юра поддаётся порыву, разворачивается и неловко утыкается ему в плечо, обнимает за шею, не умеет, не знает, как надо, как правильно. Ни с кем никогда не обнимался. Деда не в счёт — тот высокий, в отличие от родителей, и Юра вис у него на шее в детстве. Но потом на лопатки ложатся широкие тёплые ладони, и Юра успокаивается. Улыбается и чувствует, как размеренно бьётся его сердце. Они сидят, неловко притираясь коленями. Он похлопывает Отабека по верху спины, тот пахнет сигаретами и бензином. Ухо трётся о колючую щетину и бритый висок, так знакомо. В памяти опять всплывают воспоминания о танцах под фейерверками и чужеродное слово, сорвавшееся у него тогда с губ. Сейчас и не вспомнить его.       — Спасибо, Юра, — глухо говорит Отабек, крепко и надёжно держа вокруг тела. — Ты позвонишь, если?… — и не успевает Юра ответить, что, конечно, он позвонит в случае чего, продолжает: — А можно, я лучше здесь останусь?       — Конечно, оставайся, — суетится тот, отстраняясь и с неохотой выдираясь из тёплых объятий. — Поспишь у меня в ординаторской. Дядь Лёша не потеряет тебя?       Отабек молча мотает головой. Они выкуривают ещё по одной и заходят в здание. __________________ * Торакотомия — вскрытие грудной клетки. ** Торакоцентез — пункция грудной клетки специальной иглой для удаления жидкости из лёгкого.